Десять прогулок по Васильевскому - Бузинов Виктор Михайлович (читать полностью бесплатно хорошие книги .TXT) 📗
Итак, сделка состоялась. Приглянувшийся особнячок и участок были куплены; на месте нынешнего дома №16 по Девятой линии развернулась грандиозная стройка. Теперь в дело уже был вовлечен и брат Ковалевской Федор Васильевич Корвин-Круковский. Софья Васильевна безоговорочно верила в успех. Она полагала, что ее способности к точным расчетам должны помочь ей и в этой затее. Желание приумножать капиталы с тем, чтобы потом погружаться с головой в чистую науку, властвовало над ней и Владимиром Онуфриевичем.
Выгодным делом считалось тогда открывать общественные бани, и Ковалевские решают строить не просто доходный дом, но доходный дом с общественной баней во дворе. Проект дома с банями попросили, по-свойски, за невеликую цену, составить Павла Сюзора; он уже строил тогда в Петербурге общественные бани. Софья Васильевна старается скрупулезно подсчитать, сколько будет ходить в ее бани народу, и какие возможны при этом доходы. Владимира Онуфриевича занимает идея оборудовать на чердаках строящегося дома парники. Там будут, фантазировал он, проходить трубы с горячей водой и надо воспользоваться дармовым теплом.
Строительство подвигалось споро, но денег на него постоянно не хватало. Росли долги. К тому же, стали высказывать беспокойство родственники Ковалевских: да посильное ли это все-таки для молодых, не имеющих жизненного опыта ученых, дело? Особенно беспокоился старший брат Владимира Онуфриевича. Он просто уговаривает чету Ковалевских прекратить строительство.
Стояла осень 1878 года. У Софьи Васильевны родилась дочь. И она, отойдя на время от дел, нянчила ее в деревянном особнячке на Большом; занималась огородом и — в это трудно поверить — великий математик, «светская дама» завела на участке корову.
Теперь всем строительством занимался только Владимир Онуфриевич. И это было гибельным для затеянного. Талантливый, образованный, предельно честный человек он оказался несостоятельным дельцом. Долги продолжали расти и он был бессилен остановить обрушившийся на него камнепад финансовых неудач. Даже продажа сюзоровских бань не отодвинула крах. И он наступил осенью 1879 года. Ковалевские были разорены. Единственное, что удалось сделать, это переписать дом №17 на Шестой на других лиц; когда состоялась процедура банкротства, он уже за четой Ковалевских не числился. Потом во владение им вступила Анна Васильевна Корвин-Жаклар, от которой дом перешел ее сыну Юрию, а уже затем был продан купцу Иванову.
Известно, что самоубийство Владимира Онуфриевича как-то связано с неудачным строительством на Васильевском. Еще четыре года после всего случившегося он пытался заработать деньги, чтобы рассчитаться с долгами. Увы, сил на это у него не хватило, и 16 (28) апреля 1883 года он отравился хлороформом в одной из московских гостиниц.
А дом №17 на Шестой все-таки вырос со временем до пяти этажей, как и мечтала Софья Васильевна. Как утверждает М. Г. Козырева, он даже похож на тот проект, который был у Ковалевской.
О Марине Георгиевне хотелось бы сказать особо. Она родилась и выросла в этом доме; здесь еще в начале нынешнего века снимала квартиру ее бабушка. Отсюда и пробудившийся со временем интерес к Ковалевским. Интерес этот, собственно, и привел Марину Георгиевну в краеведение. Теперь она уже много лет возглавляет историко-красведческий клуб «Васильевский остров», который по стечению обстоятельств проводит свои заседания тоже в этом доме, в помещениях переехавшей сюда с Большого библиотеки имени Льва Толстого. Вместе с Мариной Георгиевной я совершил несколько радиопрогулок по Васильевскому. Она прекрасный знаток острова и хороший рассказчик. И мне кажется, что ее публикации о домах, так или иначе связанных с родом Шубертов-Ковалевских-Жаклар, выльются со временем в увлекательную книгу об этом старинном василеостровском семействе. Дай-то Бог.
…Бульвар тянется к Среднему и мы идем к станции метро через строй молоденьких лиственниц. Слева от нас остаются громада дома №32, детища плодовитого Василия Шауба, где жил мой одноклассник Ковалевский, однофамилец ученого, тоже Владимир; дом №38 — еще один представитель начала XX века; дом №40 в четыре этажа с барельефами по фасаду, надстроенный лет 120 назад; и, наконец, уже на Среднем, по правую руку за «Макдоналдсом», вашему взору предстанет домик в два этажа, на фасаде которого когда-то в 20-е годы ушедшего века простиралась вывеска, на которой значилось: «Похоронное бюро „Вечность“. Там был богатый выбор гробов и всяких похоронных принадлежностей, магазин этот весь нижний этаж занимал. Потом в том помещении обосновалось ателье дамских головных уборов, а в послевоенные годы вселилась булочная.
Я помню эту послевоенную булочную и конфетный магазин напротив, на другой стороне Среднего. И тот дом, что стоял на месте нынешней станции метро. В его подвальном магазинчике «Старая книга» я мальчишкой часами рассматривал открытки с видами незнакомых мне городов, незнакомого Петербурга и Васильевского. Время бежит, на место одних домов при жизни человеческой приходят другие. И не скажешь, что хуже, чем были. Например, «Мак-Доналдс». Здесь, на углу Шестой и Среднего, он вполне тактично вписался в старый Васильевский. Увенчан башенкой с часами; как бы подстроился еще к одному дому с башней, моей «тридцаткой».
Первое городское 12-тиклассное училище на пересечении Среднего проспекта и Седьмой линии. Начало XX века.
Заканчивая эту школу в 1952 году, я не мог предполагать, что под этим номером она станет столь знаменита. Правда, не знал я тогда ничего и о ее прошлом. А оно — любопытно.
Школа была открыта 6(18) октября 1897 года. Называлась она тогда «Первое городское 12-тиклассное училище». В школе изучали Закон Божий, церковнославянскую грамматику, русский язык, арифметику, а также пение, рисование и рукоделие. Преподавание этих дисциплин здесь шло весьма успешно. Во всяком случае, за ведение учебного процесса школа была удостоена в Париже в 1899 году Золотой медали. Учились здесь, в основном, дети василеостровской бедноты. А вот подбор учителей был действительно блестящим.
В Первую мировую школа, уступив свое здание лазарету, переехала на Двенадцатую линию и находилась там несколько лет. В 30-е годы школа считалась одной из лучших десятилеток города; здесь продолжали преподавать педагоги, оставшиеся еще с царских времен. А осенью 1941 года повторилось то, что было в 1914-м: школа на три года покинула свой дом, чтобы предоставить его госпиталю.
Она вернулась на прежнее место в 1944 году. И должен свидетельствовать, учителя здесь по-прежнему были замечательными. При этом надо учесть, что в первые послевоенные годы они имели дело даже не с василеостровской беднотой, как их коллеги из прошлого века, им внимали, если, конечно, хотели внимать, недокормыши, подранки, искалеченные психически, ожесточившиеся на много лет вперед дети войны.
Я уже рассказывал в одной из глав об Антоне Гуговиче Ганзене, как искал он всеми правдами и неправдами дорогу в наши души. Хочу вспомнить и нашего классного руководителя, математика Бориса Федоровича Блошкина. Офицер, пришедший с войны, он возжелал вернуть нам то, что прошло мимо нас в начальных классах. Учившиеся писать в тетрадях, сшитых Бог весть из чего, посещавшие школу через пень в колоду, мы были безграмотными почти поголовно.
Он был жесток, Борис Федорович. Он лишал нас счастья школьных каникул, вменяя каждому переписать от руки десятки, а то и сотни страниц прозы. Я переписывал «Золотой каньон» Джека Лондона. Переписывал три раза. Помню и сейчас написание слов и расстановку знаков в этих звучных, красивых предложениях.
«…По одну сторону заводи небольшая лужайка сбегала к самой воде; свежая прохладная зелень простиралась до подножия хмурых скал. Другой берег ручья отлого поднимался ввысь и упирался в скалистую стену. И здесь сочная трава покрывала откос, пестрея яркими пятнами разбросанных повсюду цветочных ковров — оранжевых, пурпурных, золотых. Ниже по течению каньон упирался в скалы. И дальше ничего не было видно…»
