Автобиография - Фергюсон Алекс (хорошие книги бесплатные полностью TXT) 📗
У меня есть письмо от парня, который в 1959–1960 годах работал в доке Гована и любил проводить время в одном пабе. Он вспоминает молодого агитатора, который ходил по заведению с консервной банкой и собирал деньги для забастовочного фонда, толкая пламенные речи. Единственное, что он знал про этого парня, – тот играл за футбольный клуб «Сент-Джонстон». Письмо заканчивалось вопросом: «Не вы ли это были?»
В первый раз прочитав письмо, я не сразу понял, о чем идет речь; никакой политической деятельностью я никогда не занимался. Но в конце концов припомнил, что действительно ходил по пабам и собирал деньги на забастовку. Однако политик из меня был никудышный, а назвать мои выкрики «речью» можно было лишь с большой натяжкой: мне явно недоставало ораторских качеств. А когда меня попросили обосновать свою денежную просьбу (все посетители были уже хорошо подшофе и были рады развлечься рассказом молодого сборщика средств), я с трудом сумел связать два слова.
В молодости пабы были для меня школой жизни. Чтобы обеспечить будущее своей семьи, я вложил все скромные сбережения в лицензию на торговлю алкоголем. Мое первое заведение располагалось на пересечении улиц Гован-роуд и Пейсли-роуд-вест и было пристанищем докеров. Работа в пабах научила меня понимать людей, их мечты и разочарования; в дальнейшем мне это сильно пригодилось в тренерской работе, хотя тогда я даже и не помышлял о чем-то подобном.
К примеру, в одном из моих пабов у нас был такой «Уэмбли-клуб»: посетители скидывались в течение двух лет, взамен получая возможность поехать на матч между Англией и Шотландией на стадион «Уэмбли». Я обязывался удвоить банк, чтобы парни могли отправиться в Лондон на целых четыре или пять дней, а в день игры должен был присоединиться к ним. Ну, так оно должно было работать в теории. Мой лучший друг, Билли, отправился на игру в четверг и вернулся лишь спустя семь дней. Такое незапланированное удлинение сроков поездки привело к неизбежной ссоре с его семьей.
В следующий четверг после субботней игры на «Уэмбли» в моем доме раздался телефонный звонок. Это была Анна, жена Билли. «Кэти, – сказала она, – спроси у Алекса, где мой муж». Я что-то врал напропалую. Около сорока наших завсегдатаев отправились на «Уэмбли» к башням-близнецам, и я понятия не имел, почему Билли находится в самовольной отлучке. Но ведь для рабочих парней моего поколения большой футбольный матч был священным паломничеством, и дух товарищества, связывавший их в такой поездке, они ценили не меньше самой игры.
Один из наших пабов располагался на Мэйн-стрит, в одном из крупнейших протестантских районов Глазго, Бриджтоне. В субботу за неделю до Оранжевого марша ко мне пришел местный почтальон Здоровяк Тэм и спросил: «Алекс, парни интересуются, во сколько ты откроешься утром в субботу? Для марша. Мы собираемся идти в Ардроссан (это город на западном побережье Шотландии). Автобусы отходят в 10 утра, – говорил Тэм. – Все пабы будут открыты. Ты тоже должен открыться».
Я был в замешательстве: «Ну, во сколько мне нужно открыться?»
– В семь утра, – ответил Тэм.
Поэтому в 6:15 утра я был на месте вместе с отцом, братом Мартином и нашим барменом-итальянцем. Тэм велел как следует запастись выпивкой, что мы и сделали. Я открылся в 7 утра, и вскоре в пабе было не протолкнуться от громкоголосых оранжистов, на которых полиция не обращала никакого внимания.
За следующие два с половиной часа я заработал четыре тысячи: двойная водка шла на ура. Мой отец сидел и только головой качал. К 9:30 мы уже драили паб, пытаясь привести заведение в порядок перед приходом новых посетителей. Пришлось как следует поработать щеткой, но зато в кассе у меня лежало четыре тысячи.
Работа в пабах отнимала много сил, и к 1978 году я уже был готов сбежать от всех изнурительных обязанностей, связанных с нашими двумя забегаловками. Руководство «Абердином» не оставляло мне времени на выяснение отношений с посетителями или на контроль над бухгалтерией. Но сколько же замечательных историй произошло со мной за эти годы, из них одних можно было бы составить книгу! К примеру, в субботу утром ко мне приходили докеры вместе с женами, чтобы забрать свою пятничную получку, сданную с вечера мне на хранение в сейф за барной стойкой. Вечером в пятницу я чувствовал себя миллионером. Я не знал, какая часть денег в сейфе и кассе принадлежит мне, а какая им. В первые годы Кэти считала их, раскладывая на ковре. Утром же мужики приходили снова, чтобы забрать свои кровные. Все записи этих операций велись в так называемой «долговой книге».
Одна моя посетительница по имени Нэн слишком рьяно отслеживала все финансовые операции мужа, а разговаривала она, как заправский грузчик. «Думаешь, мы все тут тупые?» – как-то раз спросила она, уставившись на меня.
– Что? – ответил я, выигрывая время.
– Ты думаешь, мы все тут тупые? Эта долговая книга, я хочу посмотреть на нее.
– О, нет, тебе нельзя, – сымпровизировал я. – Она неприкосновенна. Налоговой инспектор не разрешил бы тебе брать ее в руки. Тебе нельзя ее видеть, ведь инспектор проверяет ее каждую неделю.
Успокоившись, Нэн повернулась к своему мужу и спросила его: «Это правда?»
– Хм, я не уверен, – ответил тот.
Но буря уже прошла. «Если я обнаружу имя своего мужика в этой книге, я никогда больше не приду сюда», – говорила Нэн.
Я прекрасно помню свою молодость, проведенную среди сильных и стойких людей, пусть порой и грубых. Иногда мне приходилось возвращаться домой с фингалом под глазом или раскалывающейся от боли головой, ведь насилие не редкость в пабах. Поэтому когда кто-то начинал буянить или вспыхивала драка, мне приходилось вмешиваться, чтобы восстановить порядок. Я старался растаскивать противников, и часто за это приходилось расплачиваться. Но оглядываясь назад, могу с уверенностью сказать, что это было прекрасное время. Хорошие люди, забавные истории.
Вспоминаю парня по имени Джимми Уэстуотер, заглянувшего в паб с абсолютно серым лицом. «Господи, с тобой все в порядке?» – спросил я. Как оказалось, Джимми обмотался контрабандной чесучой, чтобы протащить ее через доки незамеченным. Целой кипой чесучи. Но он перестарался и еле-еле мог дышать.
Другой парень по имени Джимми, работавший на меня и содержавший паб в идеальной чистоте, как-то заявился на работу в галстуке-бабочке. Один из посетителей недоверчиво посмотрел на него и сказал: «Бабочка в Говане? Да ты, должно быть, шутишь!» А как-то вечером в пятницу я обнаружил в пабе парня, продающего у барной стойки мешки с птичьим кормом – в этой части Глазго чуть ли не каждый второй разводил голубей.
– Что это? – спросил я.
– Птичий корм, – ответил он так, как будто это было что-то само собой разумеющееся.
Один ирландец по имени Мартин Корриган гордился тем, что мог достать любую вещь из домашнего обихода. Посуду, столовые приборы, холодильник – все что пожелаете. Другой парень как-то раз зашел в бар и заявил: «Нужен бинокль? А то я на мели» – и показал красивейший бинокль, обернутый в пергаментную бумагу. «Отдам за пятерку», – добавил он.
– При одном условии, – ответил я. – Я дам тебе за него пятерку, но ты будешь пить здесь, а не пойдешь к Бакстеру.
Хороший был парень, с дефектом речи. Он согласился и немедленно потратил три фунта на выпивку.
Кэти ругалась, когда я приносил подобные покупки домой. Как-то раз я притащился с отличной итальянской вазой, которую она потом видела в магазине с ценником, на котором стояло: 10 фунтов. Проблема была только в том, что в пабе я заплатил за свою 25. В другой день я похвастался новым замшевым пиджаком, сидевшим на мне просто отлично.
– Сколько? – спросила она.
– Всего 7 фунтов, – ответил я вне себя от радости.
Так что я оставил его. Через две недели мы собирались на небольшую вечеринку к ее сестре. Я надел этот пиджак и стоял перед зеркалом, любуясь собой. Вы же знаете, как мужчины одергивают рукава вниз, чтобы они сели как надо? Именно это я и сделал – и оба рукава сразу же оторвались, так что я оказался в безрукавке вместо пиджака.
