Сталин и заговор Тухачевского - Лесков Валентин Александрович (смотреть онлайн бесплатно книга .TXT) 📗
Возвращаемся к арестованному маршалу и его дальнейшей судьбе.
На следующий день, 27 мая (еще до ареста Якира и Уборевича. — В.Л.), Тухачевский вновь обращается к Ушакову с письмом и просьбой: «Но т.к. мои преступления безмерно велики и подлы, поскольку я лично и организация, которую я возглавлял, занимались вредительством, диверсией, шпионажем и изменяли родине, я не мог стать на путь чистосердечного признания всех фактов. Прошу предоставить возможность продиктовать стенографистке, причем заверяю вас честным словом, что ни одного факта не утаю». (Там же.)
Вот так они, эти «невиновные», о себе говорили и писали, так вели себя во время следствия! Никто не пожелал покончить самоубийством, как Гамарник или Томский! Как же можно квалифицировать их поведение? Если они были невиновны, но говорили о себе и писали такое, значит, были они завзятыми трусами, не признававшими ни стыда, ни совести, ни чести! Чем они тогда лучше генерала Власова, перебежавшего на сторону Гитлера?!
Маршал Жуков о последнем отзывался с презрением: «Трус! Должен был застрелиться раньше, чем попал в плен к немцам! Но предпочел предательство — подлость всегда рядом с трусостью ходит». (Миркина А. Маршал пишет книгу. — «Огонек». 1988, № 18, с. 18.)
Справедливо сказано! Но разве к Тухачевскому и его коллегам эти слова не относятся?! Ведь они своим подлым поведением (если они невиновны!) причинили вреда в тысячу раз больше, чем Власов!
Поклонники маршала придают очень большое значение разным психологическим моментам, в частности тому, в каком виде бывшего маршала вели на первый допрос к Леплевскому. Шел он в таком наряде: прекрасном сером штатском костюме, с армяком из шинельного сукна на плечах, а на ногах его находились лапти!! Наверное, это имело некоторое значение: лапти наглядно показывали бывшему маршалу изменение его социального статуса! Но могла ли такая мелочь заставить действительно честного человека оговаривать себя и других людей?!
Нет, не убедительно выглядят все попытки оправдать Тухачевского и найти ему извинения! Даже если били его «под микитки»! Ведь известны же примеры стойкости со стороны других людей! Так, комкор Василенко, которого оговорил Медведев, несмотря на все допросы, виновным себя так и не признал! Его тоже расстреляли, но он ни других, ни себя не оговорил! (Поляков Н. Заговор, которого не было. — «Социалистическая законность». 1990, № 10, с. 59.)
Так почему же, вновь следует спросить, если Тухачевский был действительно не виновен, — почему же он проявил такое малодушие, такое отсутствие душевной стойкости?! Едва его арестовали, как он тут же признал себя виновным в заговоре, измене, шпионаже и прочих позорных вещах! Что, разве он не понимал, чем грозят такие признания?! Каков будет позор его самого, близких, друзей?! Каковы будут политические последствия: страшная чистка командного состава РККА, Наркомата обороны, всех ведомств военной промышленности?!
Конечно, все это маршал понимал, не из детского же он сада. И тем не менее очень быстро сознался в гнуснейших делах. Сваливать все на пресловутые «пытки» едва ли правильно: нет ни свидетелей, давших показания в открытом суде, ни подкрепляющих такую версию официальных и надежных документов.
Остается поэтому только один вывод: то, что говорилось, правда! Заговор против Сталина и ЦК партии, с намерением свергнуть их, действительно существовал. Остальное (шпионаж и пр.) — уже детали.
Во время предварительного следствия арестованные всячески юлили и меняли показания, переходя от первоначальных признаний к отрицанию их и обратно (из-за кулис подследственных всячески старались поддержать «свои» люди!). Подобная линия поведения окончательно лишила маршала доверия. Так всегда вели себя пойманные преступники! На «чудовищную несостоятельность» предъявленных им обвинений Тухачевский и его товарищи посылали многочисленные жалобы Сталину, Молотову, Ворошилову, Кагановичу, Ежову, Маленкову. Жалобы, как ни странно (ибо они подрывали авторитет Ежова!), до адресатов доходили. Но положительного отклика — не имели. Понятно, почему: люди, сами себя признавшие виновными в заговоре, шпионаже, измене и пр., не могли рассчитывать на доверие.
Особенно уязвленным и опозоренным чувствовал себя Ворошилов: ведь это были сплошь люди «его ведомства», в котором, как он прежде неоднократно утверждал, нет и не может быть никаких врагов, с которыми он проработал «бок о бок» много лет, которым он лично способствовал в их карьере. О, людская неблагодарность!
Что касается Сталина, то его больше всего озлобляло участие в деле Якира. Последний, вместе с Маленковым и Хрущевым, числился среди его любимцев и многократно заверял главу партии в своей преданности. Вот почему, ознакомившись с его письмом из тюрьмы, обозленный генсек в бешенстве написал: «Подлец и проститутка!» Другие вожди тоже чувствовали себя подло обманутыми, и потому не стеснялись писать свирепые и матерные резолюции.
Можно сказать с полным основанием, что решающими факторами в изобличении обвиняемых служили: свидетельские показания их подчиненных и коллег, немалое количество документов, которые были захвачены в их сейфах, магнитофонные записи, которые секретно делало НКВД в течение достаточно длительного времени. Именно это было главным, а вовсе не пресловутые самооговоры «под пыткой»!
Современному читателю может показаться удивительным, что уже в то время применялась магнитофонная запись. Однако удивляться вовсе не следует. СССР был широко связан с Германией и применял в следственной практике все новинки техники. Сохранилось одно удивительно интересное свидетельство. Вячеслав Рудольфович Менжинский как-то без. всякого смущения сказал наркому по иностранным делам Г.В. Чичерину (1872-1936):
«ОГПУ обязано знать все, что происходит в Советском Союзе, начиная от Политбюро и кончая сельским советом. И мы достигли того, что наш аппарат прекрасно справляется с этой задачей».
Г. Беседовский, соратник Чичерина, бежавший в 1929 г. на Запад (с ним Чичерин однажды поделился этим «секретом»), позже так передавал свое впечатление:
«Я вышел от Чичерина в подавленном состоянии. Всемогущество ОГПУ и его всепроникающая осведомленность не составляли для меня тайны. Я имел возможность лично наблюдать за границей, как отделы ОГПУ наблюдают за жизнью в посольствах и за всеми сотрудниками, начиная от посла и кончая последним швейцаром. Но там, в заграничной обстановке, это могло еще если не оправдываться, то, по крайней мере, объясняться специальным положением каждого специального аппарата, находящегося за границей, в обстановке непрерывной борьбы и столкновений с окружающей действительностью. Но здесь, внутри СССР, такая система шпионажа, когда ОГПУ держит под наблюдением всех высших сановников Советской Республики, не могла найти никакого объяснения, кроме одного: постепенного перерастания аппарата ОГПУ из одного орудия государственного управления в механизм всесильного полицейско-террористического властвования, не имеющего перед собой никаких задач и целей, кроме одной — утверждения своего всепроникающего полицейского террора».
Был и еще один источник получения важнейших сведений из-за границы. Советская разведка в разных странах проникала даже в руководящие органы неприятельских разведок, откуда, благодаря этому, «выкачивала» важные сведения. Тот же Г. Беседовский вспоминает:
«В связи с покупкой шифров я вспоминаю один разговор, который происходил на квартире Довгалевского во время игры в покер. Одно время эта игра была постоянным занятием всех высших советских чиновников Парижа. В частности, и Довгалевский и Пятаков отдавали много времени игре в покер. Я также иногда принимал участие в их игре, происходившей обычно на квартире Довгалевского. Вскоре, однако, я прекратил играть, так как часто обыгрывал дочиста своих партнеров и мне было неловко перед ними. Однажды я застал за игрой в покер Яновича. Он сильно нервничал, так как ему не везло и он успел проиграть Довгалевскому несколько тысяч франков. На мое ироническое замечание, что ему незачем волноваться, так как осталось еще немало дураков, бесплатно отдающих шифры, Янович с огорчением ответил: „Да что там я на этом заработал? Тысчонку долларов. Вот у нас одному дяде счастье привалило с румынами. Это было дело. Удалось ему, через одну бабу, подъехать к руководителю румынской сигуранцы в Бессарабии, и он имеет теперь в своих руках все румынские шифры и самую секретную информацию обо всем, что происходит в Бессарабии и Румынии. Вот тут была награда“. Я был удивлен этим заявлением и не удержался, чтобы не задать Яновичу несколько вопросов. Обстановка игры в покер и несколько выпитых рюмок водки создали в нем расположение отвечать. Я сказал ему: „Неужели румыны могут прозевать такой факт, как работа на ОГПУ одного из руководителей сигуранцы?“ Янович только засмеялся в ответ: „Знаете, это такой гусь, которого никогда не поймают. Он буквально перепорол почти всю Бессарабию. Арестованных коммунистов пытает в своем кабинете, чуть ли не сдирая с них кожу. Как могут румыны подумать, что такой гусь является нашим секретным сотрудником?“
