Берлиоз - Теодор-Валенси (серия книг txt) 📗
— Так, — сказал он, — сейчас я ему напишу. Что он хотел тебе сказать? Никому никогда не узнать этого…»
Гектор в Коте, и здесь снова он встречает на каждом шагу следы своего детства.
То он бродит по безлюдному дому, где зловеще отдается каждый звук, то весь уходит в созерцание предметов, которые пережили отца и наверняка переживут его самого.
Вот старые часы, скорее родные, чем давно знакомые; их тикание более значимо и более печально в этот скорбный миг.
Гектор обращается к ним со словами:
«Ты, старый друг, весело отбивал часы замужества Нанси, свадьбы Адели, ты же плакал тяжелыми бронзовыми слезами, когда наш дорогой отец отдавал свою душу богу. Тогда ты стал звучать глуше, и всем понятно было это твое желание…
Добрые, понятливые часы, чей голос всегда звучал гармонично данной минуте. Умный сочувственный свидетель, мы с благоговением будем хранить тебя…»
Гектор продолжал:
«А вот и ты, зеркало, где постоянно отражались наши лица, ты сохранишь на годы невидимый для человеческих глаз отпечаток наших усталых, тревожных и восторженных черт. Часто ты из милосердия лгало нам, чтобы утаить первое клеймо старости, рождающуюся морщину или седеющий волос.
Спасибо тебе, люстра, долго лившая свет на печали и радости, спасибо, что твои свечи угасли, когда его священные останки отправились к месту их вечного покоя. Твои свечи, люстра, выполнили свою земную миссию».
Гектор все разглядывает, ко всему прикасается, все вспоминает.
«Вот, наконец, альков, где отец появился на свет и где скончался, тот альков, где родился я сам… Но где я окончу свои дни? Увы, неизвестна та гавань, где завершатся мои томительные блуждания.
Как коротка жизнь и как глупо честолюбие! — заключил он, — О боже, почему не дал ты мне силы примириться с положением простого атома».
Маэстро сказал в своих «Мемуарах», что ему захотелось «опьяняться далекими воспоминаниями», однако употребил этот глагол не в смысле «радоваться», а в смысле «найти забвение».
И он отправился в Мейлан, где некогда его едва раскрывшееся сердце, сердце двенадцатилетнего ребенка, вспыхнуло неведомым чувством к Эстелле Дюбеф, а та в свои восемнадцать лет немало потешалась над этой необычной любовью.
От общения с прошлым на миг у него посветлело на душе.
Мейлан — очаровательная деревушка, робко притаившаяся под крутым склоном Сент-Эйнара — «этого колоссального утеса, рожденного последним потопом». «Тридцать три года, — рассказывает Гектор, — утекло с тех пор, как я посетил ее в последний раз. Мне кажется, будто я человек, который тогда умер и ныне воскрес. Во мне возродились все чувства той моей жизни, столь же юные, столь же жгучие».
Снова послушаем Гектора:
«Я карабкаюсь по каменистым и пустынным тропинкам, направляясь к белому дому, где некогда сверкала моя Звезда… Поднимаюсь. Вдыхаю тот же голубой воздух, что вдыхала она: Все сильней бьется сердце. Мне показалось, будто я узнал ряды деревьев…
Наконец я услышал журчание маленького фонтана… Я на правильном пути… О боже!… Воздух меня пьянит, кружится голова… Здесь должна была проходить Эстелла… Может быть, я занимаю в воздухе то же пространство, что занимала ее прелестная фигурка. Да, я вижу, вижу вновь, вновь боготворю… Прошлое ожило… Я юный, мне двенадцать лет! Жизнь, красота, первая любовь, нескончаемая поэма! Я бросаюсь на колени и кричу долине, горам и небу:
— Эстелла! Эстелла! Эстелла!
И я судорожно обнимаю землю. Меня одолевает приступ невыразимого, безумного одиночества.
Я поднимаюсь и продолжаю свой путь».
Гений, потрясенный величием неповторимого мгновения, припадает к священной земле и замирает на время, будто силится похитить ее сокровенную тайну.
А потом Гектор, которому удалось раздобыть адрес Эстеллы, покинувшей этот край, пишет ей безумное письмо, полное видений прошлого:
«Сударыня,
бывают верные, упорные привязанности, которые умирают лишь вместе с нами… Мне было двенадцать лет, когда я в Мейлане впервые увидел вас. Вы не могли тогда не заметить, как взволновали сердце ребенка, готовое разорваться от непомерных чувств; я думаю даже, что временами вы проявляли вполне простительную жестокость, подсмеиваясь надо мной. Минуло семнадцать лет (я возвращался тогда из Италии), и мои глаза наполнились слезами — теми холодными слезами, что вызывают воспоминания, — когда, проезжая через нашу долину, я разглядел на романтической высоте дом, где вы некогда жили, а над ним Сент-Эйнар… Вчера, сударыня, после долгих и бурных житейских бурь, после дальних странствий по всей Европе, после трудов, отзвуки которых, может быть, дошли до вас, я совершил паломничество, уже давно мной задуманное. Мне захотелось все увидеть вновь, и я увидел: маленький дом, сад, аллею, высокий холм, старую башню, окружающий ее лес, вечный утес и восхитительный пейзаж, достойный ваших глаз, которые столько раз его созерцали. Ничто не изменилось. Время пощадило храм моих воспоминаний. Толь— ко сейчас здесь живут незнакомые люди. Чужие руки взращивают ваши цветы, и никто в мире, даже вы, не смогли бы угадать, отчего какой-то печальный человек со следами усталости и грусти на лице проходил здесь вчера, заглядывая в самые укромные уголки…
Прощайте, сударыня, я возвращаюсь в свой круговорот. Вы, верно, никогда меня не увидите, никогда не узнаете, кто я такой, и простите, надеюсь, странную вольность — писать вам сегодня. Я же заранее прощаю вас, если вы будете смеяться над воспоминаниями взрослого мужчины, как некогда смеялись над восхищением ребенка.
Гектор Берлиоз
Гренобль, 6 сентября 1848 года»
Какая романтическая восторженность, какое исступление! Попробуйте попросить у огнедышащего, громыхающего вулкана, что сотрясает землю и небо, промурлыкать романс. Конец невинным волнениям первой флейты под жалобный ветерок в тиши леса. Долой пастушка с его тоскливым рыданием при мерцании звезд! Оркестрами из тысячи музыкантов и величественными аккордами Гектор намерен, подобно вулкану, поколебать земную твердь.
Гектор никогда не получил ответа на свой страстный, безумный порыв. Да и что удивительного? Когда-то Эстелла подшучивала над своим воздыхателем в коротких штанишках, а потом быстро его забыла. Сейчас ей было за пятьдесят; она стала живым изваянием скорби, воплощением долга и добродетели.
Морис Дюмулен [148] писал о ней:
«Эстелла, которая целиком посвятила себя отцу, впавшему в детство, согласилась на замужество лишь после смерти своих родителей. В тридцать один год она вышла замуж за советника, а затем председателя суда в Гренобле Казимира Форнье, которого потеряла 21 января 1845 года. От этого брака у нее было шестеро детей — две дочери, рано умершие, и четверо сыновей, которым она, овдовев, всецело себя отдавала.
Она» жила лишь неотступными мыслями о навсегда ушедших близких, бережно храня о них память, и с нетерпением ожидала соединения с ними на том свете, в существование которого с истовой набожностью верила всем сердцем».
Нет, ее не могло взволновать воспоминание о ранней любви, спавшей тридцать три года.
Неужели, Гектор, ты не в силах залечить рану своих юных лет? Ужель ты не можешь уберечь себя от волнений прошлого, вновь и вновь предстающего перед тобой?
Вместе с сестрами — Аделью Сюа, приехавшей из Вьенна, и Нанси Паль, прибывшей из Гренобля, — Гектор занялся, наконец, отцовским наследством. Доктор не оставил никаких наличных денег, но кое-какую недвижимость — дома, фермы и виноградники. В те времена всеобщих потрясений продажа ради раздела имущества была бы разорительной, так как никто не желал открыто приобретать собственность. Все хотели держаться в тени.
Поэтому приходилось ждать, тем более что нотариус Сюа согласился вести наследственные дела.
По правде, Гектор, теснимый нуждой, согласился бы уступить свою долю за любую цену, но он решил подчиниться духу семейной солидарности и мужественно промолчал. В Париже между тем умирала Офелия, требовала и бушевала Мария Ресио.
148
«Берлиоз и любовь» («Тан», 12 декабря 1903 года).
