Во власти хаоса. Современники о войнах и революциях 1914–1920 - Аринштейн Леонид Матвеевич (первая книга .TXT) 📗
Утром, вернее еще ночью, часа в два, узнали по телефону, что станция Вязьма занята большевиками и что без боя пробиться едва ли будет возможно.
Под утро оставались на разъезде Пыжевка, где встретились с кубанцами под командой войскового старшины Мачавариани. Казаки сказали, что только что отъехала большевистская делегация, с которой столковаться нельзя, т. к. у них инструкции не только из Петрограда, но и из Москвы никого в эти два города не пропускать. Большевики резонно утверждают, что нас пропустить было бы изменой их большевистскому правительству. Значит, началась гражданская война? Тогда, по-моему, близок конец Керенского?
Казаки дали большевикам время на размышление, своего рода ультиматум, до рассвета, и в случае отрицательного ответа казаки начнут наступать на Вязьму. Такова была ситуация, когда наш эскадрон прибыл в Пыжевку.
Было еще темно, около 7 утра. В крохотной станционной каморке было жарко и душно от керосиновой лампы и толпы солдат и офицеров. Около города сотня 2-го Хоперского полка, которая настроена против местного большевистского гарнизона и обещала нам полное содействие.
Пришла телеграмма от «председателя Боевого Революционного Комитета» прапорщика Троицкого, в которой говорится, что гарнизон обещает пропустить нас дальше без боя. Троицкий дает полную гарантию, что препятствий нашему проезду через Вязьму не будет. Все же, на всякий случай, вызвали и Троицкого, и коменданта станции Вязьма. Оба вскоре прибыли на паровозе и будут заложниками.
С паровоза спустилось нечто обтрепанное, распоясанное, беспогонное и с волосами до плеч – это и был прапорщик Троицкий! Забавно отметить, что наши драгуны, уже сами сильно зараженные новыми идеями, все же были обижены, что нам приходится иметь дело с «таким офицером» (цитирую), и насчет последнего и его внешности послышалось немало острот. […]
г. Калуга. 8 ноября 1917 г.
Для охраны города сформирована рота, состоящая исключительно из офицеров разных полков, дисциплина в ней железная, и живут они, как простые солдаты.
Большевики всюду берут верх, лишь на Юге генерал Каледин и казаки что-то затевают. Вот бы к ним! Керенский исчез. Уже начинают поговаривать о перемирии и слышатся громкие фразы о «прекращении ненужного кровопролития».
Подвоза нет, транспорты зерна разграблены, в деревнях творится нечто неописуемое. В полку неспокойно, начинается большевизм, и очагом является 2-й эскадрон.
В армии торжествуют большевики, по-видимому, вводится выборное начало, т. е. офицеров будут выбирать делегаты, полковые или эскадронные. Придется, вероятно, перебраться или на Юг к казакам, или в татарский конный полк, где теперь наш Теймур Наврузов. Ясно, что служить в полку больше нет смысла и придется куда-то уходить. Но это не так просто, и надо действовать осторожно. […]
д. Скобровка. 6 декабря 1917 г. […]
Днем было общее собрание: прочли приказ, разбирали вопрос о категории людей, теперь часто упоминаемых в различных приказах, – о «солдатах, лишенных должности» (т. е. бывших офицерах) – скобки не мои.
Решили так: лица эти уравниваются в своих правах с прочими драгунами и несут все наряды, посылаются на все работы и пр., но «ввиду того, что в этом нет ничего унизительного» (я не вполне согласен, т. к. меня все же разжаловали в солдаты!), то будут всячески преследоваться всякие насмешки и издевательства драгун по адресу этих бывших офицеров. […]
10 декабря 1917 г.
Несу республиканскую, революционную, драгунскую службу. Драгуны все посматривают – убегу я ли нет? Но подозрения их постепенно исчезают: чищу коня, ношу ему сено, задаю зерно; вчера был дежурным по эскадрону. Присутствовал при выдаче артельщиком мяса, крупы, лука, масла, жира и хлеба. Ходил за трубачом, чтобы он сыграл сигнал к обеду и ужину.
А бывало, важно идешь на кухню, раздается команда, и люди застывают – кто с ведром, кто с котелком в руке. Подойдешь этак барином: «А ну-ка, дай мне пробу». Как это было недавно, а словно десять лет тому назад!
Только что приехал Гагарин, радостный и полный надежд. Комиссия его отпустила в трехмесячный «отпуск по болезни». Здоров он, разумеется, как бык.
Но комиссии этой все же не подвезло, третьего дня ворвалась в ее помещение банда большевиков с оружием в руках и грозила «штыками разогнать» докторов, если последние будут по-прежнему «способствовать бегству офицеров». Но как ее разогнать, если та же комиссия сотнями пускает домой и солдат, а теперь без погон кто разберет? Солдат ли? Офицер ли?
Кн. Гагарин все же уже сегодня уезжает – слава Богу, хоть один выбрался. Следующая очередь – моя. […]
г. Минск. 20 декабря 1917 г.
Скоро Рождество.
На улицах чувствуется оживление и в окнах блестят елочные украшения. Неужели кому-нибудь теперь охота украшать елку?
Только что вернулся из Скобровки, где взял оставшиеся вещи и простился с драгунами. Правда, не со всем эскадроном, а с теми, что были и остались верными, боевыми товарищами и друзьями. […]
Что творится в поездах, не поддается описанию. Полны не только вагоны, но и тендер, и паровоз, и нужники. Человеческие грозди висят на подножках вагонов, рискуя ежеминутно свалиться и размозжить себе голову.
В моем распоряжении оказалась часть подножки заднего вагона. Чемодан удалось приладить с помощью сложной комбинации ремня, вагонного фонаря и крыши вагона. На мосту меня едва не сбросило, но, в общем, если не считать слегка отмороженной ноги, доехал я до Минска благополучно. […]
Батум. 15 января 1918 г.
Вот я и дома, вот и дожил до 1918 года, и вот не знаю, стоит ли продолжать писать этот дневник, чудом вывезенный на Кавказ? Все же как-то кончить описание моих последних похождений следует. Начал писать дневник из-за войны и кончу его с концом войны: 1914–1918! Кончилась война и с ней моя «карьера» – дослужился до чина штабс-ротмистра.
Встретили Новый год в Москве, но не шампанским, а пивом. 3-го числа отбыл с Кавказского вокзала, причем пришлось прыгнуть на площадку вагона, когда состав подавали из вагонного парка; затем пришлось подкупить проводника… затем осада купе, и отбитие повторных атак товарищей… Выходы из купе лишь через окно, т. к. коридор был завален людьми и багажом. И так три дня и четыре ночи! У меня было завидное место: конура для багажа над дверью; но, правда, приходилось складываться, как перочинный ножик.
«Граница» между «ими и нами» проходила между ст. Чертково и ст. Миллерово. Первую занимают большевики, вторую казаки.
В стане товарищей шумно, к небу то и дело взлетают ракеты, и раздается истерическая стрельба. Поезд тщательно обыскивается, причем всякое оружие отбирается. Иногда в категорию оружия входят серебряные портсигары, кошельки и пр.
В казачьем стане тишина и порядок. Чувствуется уверенность в своих силах без ненужной трескотни выстрелов. Казаки тоже производят обыск, но спокойно и деловито: «Вы офицер?» – «Да». Казаки молча идут дальше, не взглянув даже на вещи. В вагонах сразу становится свободно, товарищи куда-то исчезли и можно выйти в коридор.
В Ростове полный порядок и спокойствие. На стенах вокзала объявление: «Солдаты и офицеры! Записывайтесь в Добровольческую армию!».
Дальше идет перечень условий: жалование офицера 100 рублей, солдата 30 рублей в месяц. За четыре месяца непрерывного пребывания на фронте пособие 200 рублей, за 8 месяцев больше, и т. д. За ранение единовременное пособие в 500 р. Семье убитого 1000 р. Женатым офицерам субсидия 100 р. в месяц. Дальше идет описание главных отличий Добровольческой армии: никаких комитетов, полная дисциплина. Не то что нет комитетов, а именно «никаких», это ведь большая разница, если вдуматься! Говорят, что набор идет успешно. Генералы Каледин, Алексеев и Богаевский царят на Дону. Корнилов пока особой роли не играет. Здесь же находится и Родзянко.
