Золотое колечко на границе тьмы - Крапивин Владислав Петрович (книги онлайн без регистрации полностью .TXT) 📗
Наверно, эта пуговица оторвалась от формы рабатского летчика и упала в траву. И очень удачно подвернулась под босую ступню залётного мальчишки. И такая обычная, ничуть не волшебная там, в Рабате, для Олешека стала талисманом, потому что связана с приключением.
Жаль, что мне не попалась такая же Я позавидовал Олешеку. Но не очень. Главное, что я все-таки увидел ее и вспомнил наши звездочки-самолеты из лучинок. И было такое ощущение, что ко мне вдруг вернулась та звездочка, которая в далеком сорок шестом году застряла среди тополиной листвы.
Но если вернулась, то… не самое ли время спросить: "Олешек, как зовут твою маму?"
И опять я не спросил. Потому что понимал: шансов почти никаких. Пусть зто останется тайной. В тайне всегда есть надежда. И у меня сохранится в памяти такая вот сказка: про девочку Полю и про вернувшуюся ко мне через много лет маленькую летучую звезду…
Олешек подышал на пуговицу и стал чистить ее подолом легкой парусиновой курточки. На белой ткани осталась темная полоска.
– Смотри, испачкался. Влетит от мамы.
– Ой… Ага, влетит. Ну ладно, теперь уж все равно…
Тогда я сказал внушительно:
– Не советую тебе тереть этот талисман. Вспомни арабские сказки про джиннов. Джинны появляются тогда, когда кто-нибудь трет лампу, кувшин или другой металлический предмет. А пуговица – она ведь тоже арабская. Вдруг вылезет великан в чалме…
– Ну и пусть! – возликовал Олешек.
– Но не в самолете же! И так хватило тряски!
– Ладно, дочищу на Кубе… Может, и правда вылезет джинн.
Мы посмеялись нашей выдумке. Олешек вдруг задумался. Поставил пятки на сиденье, стал смотреть вперед, а кулаки со спрятанной в них пуговицей держал перед собой, между колен. Мне вдруг представилось, что в руках у Олешека рычаг управления – как на планере или маленьком самолете…
…Через год я напишу сказочную повесть о маленьком Летчике для Особых Поручений. Летчик Антошка будет не совсем такой, как Олешек. Он… позадумчивее, что ли. Но я знаю точно, что без этого олененка Димки (похожего на Бэмби) летчика Антошки не было бы на свете. Значит, они братья… Потом, в других моих книжках, появится и веснушчатая девочка, и арабская пуговица, в которой обитает недовольный жизнью джинн. И еще многое, что я увидел и вспомнил в этом путешествии. Но о самом этом полете собрался я написать лишь через два десятка лет, когда он стал казаться не менее далеким, чем детство.
Олешек теперь уже вырос. Дай Бог, чтобы все у него в жизни сложилось хорошо. Я надеюсь на это. Может быть, ему помог талисман, найденный во время прогулки "вдоль по Африке".
Не исключено, что теперь у Олешека подрастает свой такой Бэмби. Или Белоснежка. А может быть, уже двое или трое… Небось разглядывают иногда старый отцовский талисман и слушают рассказы, как папа путешествовал в детстве… Если, конечно, Олешек не потерял пуговицу еще в те давние юные годы на каком-нибудь из материков.
Ну, а если потерял – ничего страшного. Значит, просто пуговица израсходовала долю волшебства, отпущенную для этого мальчишки, и улеглась в траву ждать нового хозяина.
Когда-нибудь на нее наступит другой любитель гулять босиком по планете. А как наступит начнется другая сказка.
БИТАНГО
1
Поет петух.
Вернее, не поет, а орет, стервец. Жизнерадостно так, словно где-то в рязанской деревне теплым летним утром.
Но я-то знаю, что сейчас не лето, а стылое начало ноября. И дом наш – двухэтажный, восьмиквартирный – стоит не в деревне, а в городе Свердловске, на улице Прониной.
Правда, у города здесь самый край, улица тянется по склону Уктусских гор, вблизи от леса. Так что петухи в здешних дворах – не редкость. И самый подлый из них – соседский Степка: всегда норовит подобраться к кому-нибудь из пацанов и клюнуть в ногу.
По утрам он «включается» в семь часов и неутомимо вопит до восьми. Возможно, кому-то это удобно: готовый будильник. Но я всей душой Степку ненавижу.
Я мстительно представляю продолговатое фаянсовое блюдо с гарниром из риса и зеленого горошка и мысленно посылаю этот художественный образ горлопану. Степка испуганно замолкает. Но лишь на полминуты. Вскоре заводится опять. Правда, орет уже тише, словно издалека…
Видимо, начало восьмого. Что же Павлушка-то, мой юный барабанщик, не подымается? Не слышно шлепанья босых ног и материнских понуканий. Опоздает ведь первоклассник в школу. Или уже начались осенние каникулы? Так или иначе, все равно надо вставать. Скоро в передней забрякает звонок – значит, ко мне пришел за ключом от кают-компании вахтенный командир "Каравеллы".
В квартале от моего дома, в полуподвале длинной шестиэтажки – штаб ребячьего отряда, которым я командую уже больше десятка лет. Там, в низком, но просторном помещении (с боем отбитом у "общественности") – недостроенный корпус яхты "Том Сойер". А еще – барабаны, кинокамеры, спортивные шпаги и рапиры, декорации для фильма "Остров сокровищ" и множество другого имущества, необходимого в нашей кипучей жизни. И накрытый пестрым флагом Международного сигнального свода стол, на котором – вахтенный журнал.
Вахта в отряде – каждый день, с утра до вечера.
Сегодня понедельник (это я уже вспомнил), значит на дежурство придет Сережка Фоменцов. Командир барабанщиков, ясная душа, любимец отряда. Вахта начинается в восемь, но он всегда прибегает раньше. Откроешь ему дверь, а он сияет навстречу, как солнышко.
Воспоминание о Сережкиной улыбке согревает душу. Еще не открывая глаз, я протягиваю руку к спинке стула, где висят брюки. Нельзя же, в самом деле, встречать вахтенного начальника, не надев штаны.
Брюк под рукой нет. И стула нет. Я наконец открываю глаза. Надо мной незнакомый, очень высокий потолок. Сквозь серый сумрак видно, что он из светлых пористых плит.
И до чего душно! Эти алкоголики в котельной опять пережарили котел. Или котельная здесь ни при чем?.. Смутно помнится – вчера кто-то сказал: "Извините, у нас вышли из строя кондиционеры…"
А Степка все голосит. И ему помогают другие "степки". Но им уже не обмануть меня! Я вспоминаю все. И рывком сажусь на широченной гостиничной кровати.
– Ку-ка-ре-ку-у! – несется из-за громадного, во всю стену окна.
По всякому представлялась мне встреча с Гаваной. Но то, что здесь меня разбудит пение петухов, я, конечно, подумать не мог.
Кстати, ни в этот день, ни потом я так и не видел там ни одного петуха и не знаю даже, какой они породы. Однако еще не раз по утрам гаванские «степки» и «петьки» будили меня, рождая в сердце воспоминания о родном пейзаже: мокрые от дождя деревянные дома, гребешок соснового леса и усыпанные палыми листьями мусорные кучи…
Я отодвинул стеклянную дверь и вышел на балкон. Кафельные плитки под ногами оказались прохладными. Начинался рассвет, кое-где еще горели огоньки. Громадный город лежал в тумане, из тумана вставали купола, колокольни и высотные дома (довольно редкие, кстати). Это – справа и слева. А впереди вздымалось туманное пространство с одним единственным, равномерно мигающим огоньком. Оттуда тянул ощутимый, прогоняющий духоту ветерок – с запахом соли и водорослей. Пространство было, без сомнения, Мексиканским заливом.
Итак – остров Куба. Гавана. Тропики. Боже ты мой, неужели правда? Или опять сон?
Нет, на этот раз явь. Я уже помню все, что было накануне.
Шереметьево, взлет на рассвете, посадка в Рабате, полсуток над Атлантикой, тряска в воздухе (Бермудский треугольник?), потом долгий и низкий полет вдоль всего острова. В наступающих сумерках видны были высокие прямые пальмы, их стволы светились, будто у берез. А посадка – уже в ночной темноте.
В Москве знакомые кубинцы предупреждали: "У нас холод. Градусов семнадцать-восемнадцать, бр-р… Зима!" При посадке же стюардесса объявила: в Гаване двадцать восемь по Цельсию.
А я – в шерстяной штурманской куртке и суконной фуражке с крабом (другой парадной одежды для заграницы у меня не нашлось).
