Юлия Данзас. От императорского двора до красной каторги - Нике Мишель (бесплатная библиотека электронных книг TXT, FB2) 📗
Декрет о натурализации (№ 3624–39 от 9 марта 1939 г.), принятый президентом Республики на основе статьи 6 (параграф 1) закона от 10 августа 1927 г. и рапорта канцлера – министра правосудия, был опубликован в «Journal officiel» 19 марта 1939 г., с. 3624 (столб. 3). Юлия пишет по этому поводу:
«Я столько выстрадала от того, что не могу быть француженкой по закону, будучи ею по сердцу и по крови! И это именно теперь, когда так темен политический горизонт во Франции, когда так нужно сплотиться вокруг Франции, потребовать себе право при необходимости умереть за нее! Высказав все это, не могу не добавить от себя, что не слишком верю в приметы войны. Я думаю, что те опасности, об угрозе которых столь охотно говорят, являются скорее плодом коварных внушений, которыми пытаются втянуть Францию в авантюру, способную привести к мировой катастрофе. Я верю в будущее. Может быть, этот оптимизм просто был усилен радостным чувством обретения Родины» [68].
Мы не знаем причин, побудивших Юлию в конце 1939 г. уехать из Парижа в Рим: усталость от изматывающего труда в «Истине»; издание журнала, которое было прервано войной; обвинения в антикоммунизме; трудные отношения с соседкой по квартире, работавшей в редакции «Russie et chrétienté» [69]; желание удалиться от мира или приглашение кардинала Тиссерана? Бурман цитирует письмо князя Волконского к митрополиту Шептицкому во Львов по поводу положения Юлии в «Истине»:
«Ее положение как монахини сразу оказалось довольно двусмысленным: нося обычную одежду, питаясь на кухне отдельно от отцов, она оказалась в положении старой девицы, как и многие вокруг Церкви. С переездом в Париж эта двусмысленность лишь усилилась. В Лилле сестра Юстина хотя бы жила в одном доме с монахами, имела внешний вид если уж не монашеский, то хотя бы приближенный к таковому; в Париже она живет отдельно от отцов, в квартире, которую делит с соседкой, связанной с редакцией [„Истины“]: прежняя сестра Юстина преобразилась в мадмуазель Данзас… Но в ней самой ничего не изменилось, лишь усилилось ее страстное стремление к одиночеству, желание остаться наедине с Богом, перед Которым, она убеждена, что остается монахиней; и она надеется, что останется таковой до самой своей кончины и в глазах Вашего Преосвященства.
Что касается Вашего вопроса о ее материальном положении, оно таково: чтобы обеспечить себя (квартира, питание и т. д.), она прибегает к литературному и научному труду, не получая жалования; деньги, которые она получает за свои статьи в других изданиях, перечисляются в общую кассу. В итоге она практически все время оказывается без гроша (я иногда выдаю ей что-то из собственного кармана). Если Ваше Преосвященство хочет ей помочь, то Вы совершите тем самым благое деяние. Сестра Юстина меня об этом не просила» [70].
Именно в Рим, свою духовную родину, и отправится Юлия в поисках того одиночества с Богом, к которому она стремилась всю свою жизнь.
VIII. В вечном городе
Последний период жизни Юлии Данзас хорошо освещен в неизданных письмах кардинала Тиссерана [1] – ученого-востоковеда, который был назначен в 1936 г. папой Пием XI секретарем Конгрегации по делам Восточной церкви [2], а также у Василия Бурмана, биографа Леонида Фёдорова, сумевшего в 1956 г. записать свидетельства римских знакомых Юлии Данзас.
Юлия приехала в Рим в конце 1939 года. Сначала ее приютил у себя один из друзей юности ее брата, Владимир Владимирович Юрьев – эмигрант, до революции дипломат, который был когда-то в нее платонически влюблен и с которым они вместе тогда увлекались оккультизмом [3]. Через два года после смерти Юлии он перейдет в католичество под влиянием общения с ней. Но в квартире Владимира Юрьева, наполненной собаками и присущими им запахами, Юлия прожила недолго.
Она ищет в то время одновременно и тихую пристань, и работу, с которой можно было бы жить. Вот ее первое письмо князю Волконскому (по-русски):
«Пишу под непосредственным впечатлением только что виденной чудной сцены благословения народа Святейшим Отцом с лоджии Sta. Maria Maggiore. Я была на площади среди десятков тысяч народа и с благоговением приняла это благословение, точно оно предназначалось мне. Да укрепит оно меня на трудном пути.
Для осуществления моей мечты об отшельничестве пока еще ничего не сделала, так как надо сперва думать о неотложном, а именно – о каком-нибудь заработке… Видела владыку Александра (Евреинова). Он был очень, даже необычайно, любезен, но к вопросу о работе для меня отнесся совершенно пессимистически. Обещал хоть подумать, кому меня рекомендовать. Вероятно, на этом дело и закончится…» [4].
На помощь Юлии пришел кардинал Тиссеран – как в осуществлении ее мечты об отшельнической жизни, так и в предоставлении заработка. Потому что, если для монастырско-общежительной жизни Юлия, несомненно, никоим образом не годилась, образ жизни анахорета был при этом ее идеалом:
«Я познакомился с мадмуазель Юлией Данзас в декабре 1936 г., когда приехал в Париж на сорок восьмую годовщину „l’Œuvre d’Orient“ (Дело Востока). Я виделся с ней и позже в свои последующие поездки в Париж. Я принял ее в Риме, когда она пришла с просьбой помочь ей найти способ жить отшельницей, так как она сохранила прекрасные воспоминания о жизни в одиночной камере, которую вела когда-то в Ташкенте [5]. Я попросил ее для начала написать опровержение марксистского материализма в том виде, в каком, как она сама видела, его насаждают в России. После чего она сможет некоторое время пожить в большом и почти совершенно пустом монастыре на окраине Рима, на холме, который называется Монте Марио. Когда началась война, итальянское правительство реквизировало этот монастырь и устроило там госпиталь. Тогда я поселил Юлию Данзас у испанских сестер на Виа Палестро, 25. Там она и умерла, из‑за приступа, настигшего ее прямо на улице» [6].
Юлия при таком жизненном укладе вдруг стала обладательницей удобств, которых у нее не было с 1914 г. (полный пансион, церковь, душ) [7].
Дополнительную информацию об этом периоде мы находим еще в одном, чуть более раннем (8 мая 1953 г.) письме кардинала Тиссерана к послушнику, готовящемуся к отшельнической жизни (господину Лальману):
«Притягательность отшельнической жизни мне очень понятна. Однажды мне пришлось помочь одной душе, стремившейся обрести именно такую жизнь, мадмуазель Данзас, имя которой вы, наверное, видели в номерах „России и христианского мира“. Мадмуазель Данзас провела девять лет в советских тюрьмах. Она сохранила особенно живые воспоминания от своего пребывания в одиночной камере в Иркутске. Мне удалось поселить ее в огромном, но пустующем монастыре, в келье которого вы оказывались в таком же уединении, как в пустыне. Но началась война, и итальянское правительство решило реквизировать монастырь и открыть в нем военный госпиталь. Мадмуазель Данзас умерла через год или два после этого, так и не найдя способа вести дальше отшельническую жизнь».
Уже покинув этот монастырь францисканских сестер-миссионерок, Юлия сообщала Анри Данзасу в Бордо в письме от 18 декабря 1940 г.:
«Я сняла комнату в скромной и спокойной семье. Это будет моим жилищем до того момента, когда я, возможно, смогу осуществить свою мечту о полном отшельничестве, именно в надежде найти здесь такое отшельничество я и уехала из Парижа прошлой осенью, когда журналы, в которых я работала, перестали выходить и когда не осталось уже никакой надежды найти работу. Здесь сначала мне не удавалось найти того уединения и одиночества, которого я так жаждала, но у меня хотя бы была работа, и было на что жить в ожидании искомого. Восточная конгрегация заказала мне книгу об атеизме в России, толстенный том, над которым нужно было поработать не один месяц… Гонорар за нее мне выплачивали по частям, ежемесячно, так что этих денег хватало на съем жилья и скромное существование. Я не знаю, что будет, когда работа над книгой закончится, к весне – но кто же в наше время способен думать о будущем? На сегодняшний день у меня есть хлеб и крыша над головой в ожидании того момента, когда мне удастся, наконец, найти подходящую хижину и уйти в затвор. Может, вам известен какой-нибудь дом на ферме в вашем краю, где была бы нужда в старой женщине, вроде меня, в качестве охранника или еще кого-нибудь? Мне бы хотелось окончить свои дни в столь любимой Франции» [8].
