Переводчик Гитлера - Шмидт Пауль (список книг TXT) 📗
Деканозов появился в точно назначенное время и, очевидно не догадываясь ни о чем, подал Риббентропу руку. Мы сели, и с помощью «маленького Павлова» Деканозов приступил к изложению дела, по поводу которого его правительство требовало разъяснений от Риббентропа. Но едва он начал, как Риббентроп с каменным выражением лица прервал его со словами: «Теперь вопрос об этом уже не стоит. Враждебное отношение советского правительства к Германии и серьезная угроза, которую представляет концентрация русских войск на восточной границе Германии вынуждают рейх принять военные контрмеры». Риббентроп не употребил таких слов, как «война» или «объявление войны»; наверное, он считал их слишком «плутократическими», а может быть, Гитлер дал ему указание избежать этих слов. «Так, начиная с утра сегодняшнего дня в военной сфере предприняты соответствующие контрмеры». Затем он зачитал короткий, но пламенный список «преступлений», особенно в отношении Пакта, заключенного Советской Россией с Югославией как раз перед началом войны между этой страной и Германией. «Сожалею, но больше ничего не могу сказать,? закончил он.? Особенно учитывая то, что сам я пришел к выводу, что, несмотря на серьезные попытки, мне не удалось установить разумные отношения между нашими двумя странами».
Деканозов быстро обрел хладнокровие; он выразил свое глубокое сожаление о том, что события приняли такой оборот. «Это произошло исключительно по причине позиции отказа от сотрудничества, занятой немецким правительством,? перевел Павлов, в то время как я делал заметки для отчета.? В сложившихся обстоятельствах мне не остается ничего иного, как оговорить с вашим начальником протокольного отдела отъезд моей миссии на родину». Деканозов встал, небрежно поклонился и вышел в сопровождении Павлова, не пожав руки Риббентропу.
«Так вполне могла начинаться русская авантюра Наполеона»,? подумал я, и мне стало стыдно за мои неважные познания в истории. Я позвонил в бюро переводов и выпустил сотрудников из заточения, в котором они снова находились всю ночь, работая в старом дворце Гинденбурга.
В течение нескольких последующих недель все внимание было приковано к событиям на Восточном фронте, и я смог немного передохнуть. Но очень скоро снова возобновилась напряженная работа. Для начала состоялись совещания в штаб-квартире Гитлера, которая находилась в лесу неподалеку от Растенбурга в Восточной Пруссии. В начале августа он говорил с Антонеску почти исключительно на военные темы, и впервые мне пришлось использовать техническую лексику, о которой я упоминал. В конце августа Муссолини несколько дней находился с визитом на фронте, о чем я расскажу далее, а в октябре приехал Чиано. Немного позже Гитлер принял доктора Тисо, президента Словакии. Странно было видеть, как Гитлер дружески приветствует этого католического священника. Коренастый, небольшого роста священнослужитель стоял напротив человека, которого едва ли можно было назвать другом католической церкви. Но если Тисо хотел что-то получить для Словакии, он готов был посетить хоть самого дьявола. Однажды он сказал нам: «Когда я переутомляюсь, то съедаю полфунта ветчины, и это меня успокаивает».
В ноябре я был очень занят в Берлине, где на торжества по случаю годовщины Антикоминтерновского пакта 1936 года Гитлер созвал многочисленных государственных деятелей стран, находившихся под влиянием Германии. Эти празднества состоялись в Берлине 24 и 25 ноября и были отмечены грандиозным представлением на приеме в зале новой рейхсканцелярии. Во второй половине дня 25 ноября Чиано, Антонеску и Серрано Суньер, а также министры иностранных дел Венгрии, Болгарии, Хорватии, Финляндии и Дании расселись за очень длинным столом, уставленным микрофонами. Перед собранием выдающихся людей они произнесли ряд громких, бессмысленных речей. Это был большой смотр, который Гитлер устроил своим союзникам и вассалам. Он принял каждого лично и каждому сделал подбадривающую инъекцию для храбрости. Но к концу тех двух дней я почти потерял голос.
В начале декабря я отправился с Герингом во Францию на встречу с Петеном в Сен-Флорантен-Вержиньи, маленький городок к северу от Парижа. Маршал, казалось, постаревший еще больше со времени встречи в Монтуаре, вел себя еще сдержаннее, чем раньше. Я так и не понял, зачем эта встреча вообще была организована.
Пока я наблюдал на своем посту переводчика в штаб-квартире и в Берлине эти бессмысленные действия, по-настоящему решающие события происходили в других местах. В ночь на 7 декабря 1941 года служба слежения за зарубежным радиовещанием узнала из сообщений о нападении Японии на Пирл-Харбор, а когда второе сообщение по этому же поводу подтвердило первое, известили Риббентропа. Он был чрезвычайно сердит, что его беспокоят по поводу таких непроверенных сообщений. На следующий день мне рассказывали, что Риббентроп заявил: «Наверное, это вражеский пропагандистский трюк, которому поверила моя пресс-служба», но в то же время дал указание следить за информацией и утром доложить ему о результатах.
Событие получило должное подтверждение. Японцы преподнесли сюрприз Гитлеру и Риббентропу, точно так же, как те в подобных случаях поступали со своим союзником Муссолини, извещая его в самый последний момент. Кажется, таков был обычай всех диктаторов и императоров.
8 декабря Соединенные Штаты объявили войну Японии. Корделл Хэлл вспоминает, как Рузвельт и некоторые члены его кабинета, включая его самого, обсуждали накануне вечером, объявлять или нет войну другим странам-участницам «Оси». Однако на основе сведений об обмене телеграммами между Берлином и Токио они предположили, что Германия, разумеется, сама объявит войну Соединенным Штатам, так как по этому вопросу между нею и Японией достигнуто полное взаимопонимание. Таким образом, они решили подождать и предоставить Гитлеру и Муссолини самим проявить инициативу. Ждать им пришлось недолго.
Из того, что говорил в то время Риббентроп, я вынес впечатление, что Гитлер, который ждал объявления войны от американцев, захотел все же объявить войну первым.
11 декабря в полдень я снова оказался в кабинете Риббентропа на Вильгельмштрассе, только на этот раз, полгода спустя, мы ждали поверенного в делах США. Когда он вошел, ему не предложили сесть, и Риббентроп, также стоя, зачитал заявление, обвиняющее Соединенные Штаты в нарушении нейтралитета и в совершении открытых враждебных нападений на германские подводные лодки. «Правительство Соединенных Штатов Америки, начиная с нарушения нейтралитета, перешло в конце концов к открытым военным действиям против Германии… При таких обстоятельствах, созданных Президентом Рузвельтом… Германия с сегодняшнего дня считает себя находящейся в состоянии войны с Соединенными Штатами Америки». Широким жестом передав этот документ поверенному в делах, который, очевидно, ясно осознавал свое положение, Риббентроп скупым поклоном дал понять, что аудиенция закончена.
Я подождал американского дипломата, который нравился всем нам в министерстве иностранных дел, у двери, пожал ему руку и дружески улыбнулся. За дверью его ждал начальник протокольного отдела, а мне было приятно видеть, что тот ведет себя так, как вел бы себя я, стараясь по мере возможности смягчить эту неприятную ситуацию.
Редко покидал я министерство иностранных дел в таком подавленном состоянии духа, как после этого второго объявления войны. В то время я недооценил Америку и не верил, что война между Японией и Соединенными Штатами, разделенными тысячами миль просторов Тихого океана, может закончиться так быстро, как оказалось. Моей первой реакцией было: «Теперь война продлится до бесконечности», а потом я стал думать, что теперь победа недостижима для Германии, которая, как и в первой мировой войне, будет вынуждена сражаться на два фронта. Но, несмотря на все эти предчувствия, я не имел представления о масштабах той катастрофы, к которой шел рейх под руководством Гитлера.
Глава восьмая
1942–1943 гг
Вскоре после памятного утра 22 июня 1941 года, когда Риббентроп уведомил русского посла о «военных контрмерах», обстановка, в которой я переводил, совершенно изменилась. Вместо того чтобы работать в роскошных дворцах и на банкетах, я все чаще оказывался в штабах Гитлера на Востоке. Он считал свое присутствие среди соратников-военных настолько важным, что даже иностранные гости были вынуждены видеться с ним в военном штабе.
