Записки пленного офицера - Палий Петр Николаевич (читать книги бесплатно полностью txt) 📗
Чувство какой-то обреченности и страха было у многих. Немцы, как удав кролика, гипнотизировали работающих на границе своим пристальным взглядом и кольцами своего мощного тела, свернувшегося по ту сторону узкой реки.
Приехав домой в Черемху, я нашел у себя на столе сразу два письма от жены, одно еще из Киева, а другое уже из Москвы. Это второе было очень ласковое и даже скучающее. Она писала, что уже поговорила со своим дядей Толей, генералом, и что тот обещал узнать, что можно сделать, и в случае возможности моего перевода в Киевский округ «нажать на все педали!». Эти письма возродили надежду на возвращение в Киев и упорядочение нашей жизни с женой, которую я сильно любил.
Лифшиц предложил организовать большой «всебазовский» пикник, для «спайки рабочего коллектива». Идея мне понравилась, и мы начали подготовку. Местом пикника была выбрана Беловежская пуща. До станции Гайновка от Черемхи было всего 26 километров , а там и начиналась пуща. Время пикника назначили на 22 июня.
В условиях советской жизни всякое подобное начинание обрастало бесконечным количеством осложнений, трудностей и «особых требований», т. к. политические требования почти всегда шли вразрез со здравым смыслом, а главное — с нормальной человеческой психикой. Грубая ложь официальных установок и догм, к которой уже все давно привыкли там, дома, в СССР, была слишком очевидна для еще неопытных в стиле советской жизни местных жителей. Конечно, так сказать, «идеологической» частью предполагаемого пикника занимался секретарь местного партийного комитета политрук Погорелов. Он был неплохим парнем, спокойным и добродушным, но ортодоксальным партийным начетчиком. У него не было ничего своего, оригинального, человеческого, а только партийные приказы, инструкции, резолюции, и в проведении их в жизнь он проявлял невероятную настойчивость и упорство. Вне этих официальных своих функций он был самым обыкновенным обывателем маленького провинциального городка средней России. Пришлось потратить много труда и времени на уговаривание Погорелова не превращать весь пикник в серию политических лекций и пропагандных собраний, а сохранить основную цель — увеселение и товарищеское сближение разных групп рабочего состава базы. Вопросы транспорта, питания, увеселительной программы и все прочие наконец были успешно разрешены, и в субботу, накануне пикника, я поехал в Высокое получить окончательное утверждение всей программы у начальника управления строительства.
В управлении чувствовалось какое-то беспокойство, нервность. Утвердил весь проект пикника заместитель начальника, даже не интересуясь ни деталями, ни суммой расходов, просто написал поверх «утверждаю» — и все. Сам начальник и Ляшкевич были вызваны в Брест к начальнику укрепрайона генералу Пузыреву на срочное совещание.
Я узнал, что, возможно, все учреждения управления строительства будут возвращены обратно в Слуцк и что вызов начальника строительства и главного инженера к генералу Пузыреву и связан с этим вопросом. Мой старый «приятель» Красильников получил повышение и по рангу, и по положению: шпалу в петлицу и утверждение в должности начальника группы оборудования в планово-производственном отделе. Перед отъездом назад в Черемху я, как обычно, когда бывал в Высоком, хотел зайти на часок к Могульским, с которыми все время поддерживал дружеские отношения, но один из моих сослуживцев посоветовал не делать этого. Он рассказал мне: «Погибла семья Могульских. Помните, за Рысей ухаживал такой смазливый молодой лейтенант из 145-й дивизии, называл себя Юра Давыдов? Так вот, пригласил он ее на вечер Первого мая, а потом завел к парк, избил и изнасиловал! Мы как раз сидели у Могульского и играли в преферанс, когда бедная девчушка прибежала домой… Наутро мы все трое участников преферанса пошли с Могульским в штаб дивизии и добились приема у дивизионного комиссара. Ничего из этого не получилось. Комиссар нам сказал, что, во-первых, Юрия Давыдова нет и никогда не было в списках дивизии, ни среди рядовых, ни среди командирского состава, во-вторых, что это не наше дело, и лучше, если мы вернемся к выполнению своих служебных обязанностей немедленно. А Могульскому сделал выговор за то, что он пытается облить грязью образ советского командира! Так и сказал: образ! И кроме того — всем известно, что „если сучка не захочет — кобелек не вскочит“. Это отцу так сказать, а? И что если он, Могульский, хочет поднимать официальное дело, опорочивающее честь представителя рабоче-крестьянской Красной армии, так он должен иметь очень веские, неоспоримые доказательства, например, свидетельские показания и вещественные доказательства, — что этот комиссар подразумевал под этим, не знаю. Рыся и ее мать куда-то уехали, мальчонку Казика арестовали за то, что он бросился с ножом и пытался убить какого-то командира в Бресте на вокзале. Вполне вероятно, что Казик нашел этого „Юру“. Арестовали и увезли в Минск в тюрьму, будто бы там его будут судить. А сам Могульский сейчас в состоянии почти полной невменяемости. Я думаю, что и он на днях будет арестован. Погибла такая милая и прочная семья». Я слушал этот рассказ совершенно ошеломленный, а он добавил: «И знаете, что самое ужасное? Это то, как наши командиры в управлении реагировали, не все, конечно, но основное большинство. Вместо осуждения и негодования — вроде одобрения и даже зависти: „Вот бродяга, полакомился польским мясцом — и концы в воду!“
Больше я слушать не мог, выскочил на улицу, сел в свой газик и приказал шоферу: «Гони в Черемху!»
На базе проверил подготовку всего необходимого к завтрашнему пикнику, отдал последние приказания в гараж, чтобы весь транспорт был готов к 8.30 утра, и через лесок, напрямик, пошел к себе на квартиру. Настроение было такое, что ни работать, ни говорить с людьми я не мог. Лег в лесу и до темноты лежал, глядя прямо вверх, на вершины сосен. Рыся, Рыся, бедная девочка… Первый раз в жизни я почувствовал острое желание убить человека, и не просто убить, а медленно, садистски замучить. Было стыдно за страну, которой я принадлежу, за армию, в которой я служу, за комиссара дивизии и за самого себя, не имеющего ни права, ни смелости встать на защиту такой вот светлой, молоденькой польской девушки.
