На дне блокады и войны - Михайлов Борис Борисович (читать полную версию книги .TXT) 📗
А если поточнее, то это выглядело так.
В январе 1942 г. из ГКО пришло очередное указание: срочно отправить из Ленинграда 300 тонн дефицитного металла. Косыгиным была прекращена эвакуация детей и самолетами вывозили металл. Арифметика здесь простая: 300 тонн = 300 000 кг делим на 20 кг (вес блокадного ребенка) = 15 000. Пятнадцать тысяч детей дополнительно легли в погребальные траншеи Пискаревки.
В книге английского журналиста А. Верта «Россия в войне 1941–1945 гг.», (1967) со ссылкой на А. В. Карасева сказано: «Несмотря на блокаду, из Ленинграда были переброшены по воздуху в Москву 1000 артиллерийских орудий и значительное количество боеприпасов и другого снаряжения».
В ноябре 1984 г. на полке библиотеки курорта Цхалтубо мне попалась книга Д. В. Павлова, уполномоченного Государственного Комитета Обороны по продовольственному снабжению войск Ленинградского фронта и населения Ленинграда. Д. В. Павлов — тот человек, которому было поручено провести в жизнь это чудовищное решение. Естественно, потом, уже в мирное время ему не раз приходилось отвечать перед разными аудиториями (а может быть, и перед своей совестью?) за совершенные преступления: ведь удушить голодом миллион своих, казалось бы, близких тебе советских людей — это, я думаю, пострашнее, чем сбросить атомную бомбу на вражескую Хиросиму. Там погибло сразу только 130 тысяч человек. В книге в свое оправдание он приводит стереотипный ответ, который очень уместно здесь процитировать.
Собственно Павлов говорит не сам, а сначала, как ширмой, отгораживается ленинской цитатой:
«Когда речь идет о распределении продовольствия, думать, что нужно распределить только справедливо, нельзя, а нужно думать, что распределение есть метод, орудие, средство для повышения производства. Необходимо давать государственное содержание продовольствием только тем служащим, которые действительно нужны в условиях наибольшей производительности труда, и если распределять продовольственные продукты, как орудие политики, то в сторону уменьшения тех, которые не безусловно нужны, и поощрения тех, кто действительно нужен». Далее говорит Павлов: «Эти слова, сказанные В. И. Лениным много лет назад (на Третьем Всероссийском продовольственном совещании в 1921 году) при иных обстоятельствах и в другой обстановке, полностью себя оправдали и в условиях смертельной схватки с врагом в 1941 году» (Павлов Д. В. Ленинград в блокаде, 1967).
Почему-то мне кажется, что даже Ленин, прочитав такое кощунство, перевернулся бы в гробу. «…если бы не помощь авиации, — добавляет далее Павлов, — то умерло еще больше». К этому можно добавить: если бы не Дорога жизни, то умерли бы все мирные жители Ленинграда, и Павлова, как я понимаю, ничто не остановило бы в выполнении решения ГКО, ибо ТАК УЧИЛ ЛЕНИН.
Сегодня я ни в коей мере не собираюсь обсуждать, и тем более осуждать решения сталинского ГКО. История все рассудит. МОЯ ЦЕЛЬ ОБРАТИТЬ ВНИМАНИЕ (ОСОБЕННО МОЛОДЕЖИ) НА ВСЮ СУРОВОСТЬ И ЖЕСТОКОСТЬ НАШЕЙ ВОЙНЫ.
Массовый геноцид в Ленинграде зимой 1941–1942 гг. по интенсивности и количеству жертв не может идти ни в какое сравнение ни с каким известным в истории человечества уничтожением огромных количеств беззащитных детей, женщин, стариков и больных самой мучительной и длительной голодной смертью!
«Геноцид армянского народа, предпринятый турками в 1915–1920 гг., привел к уничтожению двух миллионов армян. Результатом кровавого трехлетнего разгула преступной клики Пол Пота в Кампучии в 1976–1978 гг. явилось уничтожение красными кхмерами трех миллионов человек. «Фабрика убийств», как печи Освенцима, работала без выходных дней» (Правда, 9.12.88 г.).
Давайте сравним все это с тем, что происходило в Ленинграде в зиму 1941—42 гг.
За все время существования фашистских «фабрик смерти» (т. е. с 1939 по 1945 г) «зверски замучено и уничтожено» (газета «Правда», 13.09.87):
Освенцим — 4.000.000.
Майданек — 1.380.000
Треблинка — 800.000.
Маутхаузен — 122.000.
Заксенхаузен — 100.000.
Равенсбрюк — 92.000
Бухенвальд — 56.000.
Посмотрите. Самая большая цифра — 4 млн в Освенциме (кстати, она многими оспаривается). Но даже, если это и правда, то под Освенцимом в литературе понимается весь комплекс немецких концлагерей, разбросанных по юго-западным областям Польши (Аусшвейг — типа нашего микрогулага). Аусшвейг объединял 11 концлагерей, из которых только пять имели печи (крематории). Иначе, четыре миллиона надо сначала разделить по крайней мере на пять и только после этого сравнивать с Ленинградом.
Таким образом, уничтожение людей в Освенцимских лагерях шло со средней скоростью 300 000 человек за полгода. В Ленинграде за те же полгода (с ноября 41-го по апрель 42-го) умерло полтора миллиона! Что же касается других немецких «фабрик смерти», то по количеству и скорости уничтожения жертв их просто неприлично сравнивать с Ленинградом. Например, известный на весь мир Бухенвальд, где ежегодно собираются его узники и установлены различные мемориалы, меньше тысячи человек в месяц. В Ленинграде в конце января 1942 года бывало до 20 тысяч трупов в день!
Потери в наших последних войнах также не идут ни в какое сравнение с Ленинградской блокадой: Афганистан— 15 тысяч; Чечня — 4 тысячи, т. е. в сумме меньше, чем умирало в Ленинграде за один день (столько поляков было расстреляно в Катыни).
Гибель полутора миллионов ленинградцев в сегодняшней официальной прессе изображается, как фатальная неизбежная жертва, принесенная Победе. Альтернативы этому у ГКО не было. Я попробовал сделать такой, вероятно в чем-то дилетантский, расчет.
Миллион умерших с голоду. Чтобы их оставить в живых, достаточно было каждому добавить к блокадному пайку полкило хлеба. Или 300 граммов муки.
1 000 000 чел. х 300 г = 300 000 000 г (или 300 тонн муки ежедневно). Транспортные самолеты того времени поднимали по 4 тонны: 300: 4 = 75 самолетовылетов в день. Если даже создать аэродромы за 50 км от фронта, то при интенсивной работе можно сделать по 10 вылетов в день, летая только над нашей территорией без посадки, проводя прицельное сбрасывание контейнеров с мукой: 75: 10 = 8 транспортных самолетов.
При желании можно было, вероятно, выделить не восемь, а в десять раз больше— 80, организовав их загрузку и заправку. Смогли же немцы годом позже создать «воздушный мост» в сотни километров через вражескую для них территорию, чтобы снабжать свою трехсоттысячную армию питанием, горючим, боеприпасами в Сталинградском котле.
Но, как пишет Павлов: «Массовая переброска продуктов самолетами в тех условиях была дорогой мерой…». Правда, при этом он не поясняет, в каких единицах шло измерение «дорого — дешево».
Безусловно, могли быть предложены и другие пути спасения ленинградских детей, женщин, стариков, заключавших в себе заметную часть генофонда русской нации, поколениями накапливавшегося в столице Российской империи и зимой 1941 г. обреченного на гибель. Расскажи, например, правду о состоянии дел в октябре — ноябре 1941 года, и я уверен, что нашелся бы Данко, который вывел бы людей из голодных джунглей города. Ведь от Ленинграда до Ладоги 40 км, и там еще по воде до жизни 20.
Здесь дело не в этом.
Сегодня Павловы и иже с ними любят цитировать первую часть директивы гитлеровского командования от 7.10.41, повторяющей приказ фюрера «не принимать капитуляции Ленинграда, а позднее — Москвы». Беженцев из Ленинграда, говорилось в приказе, «во избежание заноса эпидемий, следует отгонять огнем, если они только приблизятся к немецким позициям…» Продолжение этой директивы звучит так: «но всякое бегство отдельных лиц на восток, через небольшие бреши в блокаде, должно поощряться, поскольку оно может лишь усугубить хаос в Восточной России». (А. Верт. Россия в войне 1941–1945 гг., 1967).
Но ленинградское руководство (Жданов, Косыгин, Кузнецов, Попков и др.), не желая хаоса, действовали согласно другим директивам. Индивидуальная эвакуация из Ленинграда строжайше пресекалась. Никто не хотел получить 2,5 миллиона голодных беспомощных людей в тылу страны, напрягающей все силы на борьбу с фашизмом: «Не вносите дезорганизацию в работу тыла! Тихо умирайте на местах!» И ленинградцы умирали…
