Берлиоз - Теодор-Валенси (серия книг txt) 📗

С тех пор как Тангейзер бежал, ее руки просили один за другим больше ста женихов. И теперь, увы, Тангейзеру придется оспаривать руку Елизаветы в блестящем турнире влюбленных рыцарей, которые будут воспевать и славить любовь.

Один за другим раскрывают рыцари свои нежные чувства. Наконец настает очередь Тангейзера… Он начинает. Но, боже, что молвят его уста? Невозможно поверить, все изумлены. Где ж его раскаяние? Он воспевает чувственные наслаждения и откровенно повествует о том, что изведал там, наверху, во чреве Венериной горы. То звучит голос возродившегося огня желаний, говорит одна лишь страсть. И Тангейзер все больше воспламеняется от воспоминаний. Рыцари вокруг него кипят негодованием; они угрожают, они бросаются на него, но Тангейзер бежит и спасается от верной смерти благодаря тайному гонцу. От кого? От покинутой Елизаветы, которая наперекор всему хочет верить, что к нему придет раскаяние.

Третий акт.

Появляется мертвенно-бледный Тангейзер. Он едва держится на ногах.

— Я возвращаюсь из Рима, — рассказывает он, — где предстал перед папой. Я бил себя в грудь, вымаливая прощение. Увы, его святейшество Урбан IV прогнал меня, сказав: «Пилигрим, ты будешь прощен, лишь когда посох, что держишь ты в руке, зазеленеет молодыми побегами». Итак, я проклят, — заканчивает Тангейзер.

В этот-то благоприятный миг на землю опускается Венера и является перед ним: «Вспомни, вспомни, Тангейзер…» — и она вызывает в его памяти те сказочные наслаждения, что он изведал. Но напрасно! Рыцарь отвергает бесстыдную богиню, которая искушает его, раскаявшегося и умиротворенного. Но какая сила вдохнула в него столь неприступную добродетель? За него просил ангел и добился, что папа, растрогавшись, дал ему отпущение грехов. Тем ангелом была покинувшая мир Елизавета. Вдали раздаются долгие рыдания колоколов, еще продолжающих свой погребальный звон по ней.

Но что это? Появляются пилигримы и ставят к ногам Тангейзера гроб, где спит Елизавета. Очищенный от грехов рыцарь падает на колени, и свершается чудо — посох покрывается живыми побегами, свидетельствующими о прощении, — а он умирает возле той, которая отдала жизнь ради него. И души их летят вместе в неведомые края идеальной и вечной любви.

Какой взлет чувств! Какой неистовый лиризм! Недостойный Вагнер создал из величественной легенды неповторимый шедевр.

Наконец настал знаменитый день 13 марта 1861 года, которому суждено было стать памятной датой в истории музыки. Какой большой и ужасный урок Вагнеру! Какое отмщение Гектора, если вообще дозволено произнести это жестокое и бесчеловечное слово [177].

Это был полный провал. Госпожа Меттерних в своей ложе, забыв о приличиях, вызывающе сломала веер, словно намеревалась запустить им в лицо публике, чтобы доказать ей свое презрение. Слышны были грубые улюлюканья, топот, непрерывные выкрики в подражание животным. Повторение истории с «Осуждением Фауста».

Теперь предоставим слово старшей дочери Листа Бландине Оливье, жене адвоката и депутата Эмиля Оливье, ставшего позднее главой правительства Франции. Вот в каких выражениях она писала отцу:

«Вчера я снова слушала „Тангейзера“. Подробности о первом исполнении вам уже известны от Ганса (Бюлова). Это был удручающий спектакль; я счастлива, что вас там не было; судя по тому, что я испытала, представляю себе, как страдали бы вы. Бешеные овации — решительный протест против заговора. Все шло хорошо до середины второго акта: прибыли император с императрицей, и поэтому певцы почувствовали прилив сил и поддержку. Мадемуазель Сакс прекрасно сыграла свою роль, и ей горячо аплодировали. Но тут в амфитеатре кто-то свистнул. Возгласы „браво“, свистки. Раздался выкрик: „Интриганов за дверь!“ — и зал встал, негодуя против упорного свистуна. Громкий ропот. Император поглаживает усы, улыбается, хлопает, императрица растерянно оглядывает зал. Заканчивается второй акт — и снова аплодисменты. В третьем акте Морелли (Вольфрам) вызвал большое восхищение, Ниману (Тангейзеру) хлопали в каждой паузе его речитатива. Свист, крики „браво“, вновь свист — и тогда возгласы „браво“ раздаются с удвоенной силой. Ниман благодарит и приветствует публику. Такая борьба длилась до конца. Вызывают певцов. Свистки, выкрики „браво“, и, наконец, аплодисменты заглушили все. Император мужественно оставался до конца».

Бландина Оливье сообщает факты, явно желая их смягчить. Ее рассказ соткан из эвфемизмов. Она говорит об упорном свистуне. На самом деле то был сплошной вой в возбужденном зале. К третьему спектаклю скандал достиг апогея. Вагнер вынужден был отказаться от дальнейших спектаклей. Адольф Бопго точно сообщает:

«Скандал был организован прежде всего публикой, абонировавшей кресла в зале, придворными, членами жокейского клуба. Ежеминутные издевки, обращения к актерам, серенады на дудках, стук откидных стульев, пронзительный свист металлических свистков. Франты — покровители танцовщиц, — решив сорвать спектакль, где балет был в первом акте, а не в третьем, закупили у оружейника в проезде близ Оперы весь ассортимент охотничьих свистулек».

Хотя Гектор был болен и его лихорадило, он потащился на премьеру.

Автор безвестных «Троянцев» сидел, словно на скамье цирка, и наблюдал, как на его глазах раздирали дерзкого гладиатора, который вознамерился укротить львов и Париж. Несмотря на всю пышность и огромные расходы, такой оглушительный провал. Его чувства нетрудно было угадать.

От уязвленного человека нельзя требовать ангельского характера. Но о таких чувствах можно сожалеть, более того — скорбеть.

Мелочным обидам не должно быть места в сердце и мыслях высокого избранника. Нам больше было бы по душе, если бы гений стоял выше человеческих страстей. Разумеется, сам Вагнер и его приемы не нравились Гектору. Конечно, предпочтение, каким тот неблаговидно пользовался, было заслужено ценой низких уловок. Но ведь подлинное искусство выше земных интересов. Вспомни-ка, Гектор, историческую минуту: ты положил дирижерскую палочку, Паганини, оклеветанный, как и ты, бросился к тебе, восхищенный твоим гением, и, преклонив колено, возвестил о твоем величии. Почему же ты забыл об этом?

От Гектора нельзя было требовать, чтобы он кинулся к Вагнеру, заключил его в объятия и подставил свою грудь вместо щита. Не надо терять чувства меры. Но как мог он забыть, что при провале «Осуждения» испытал те же несправедливые обиды?

Почему он, верховный жрец музыки и выдающийся критик, остался глухим к торжествующей красоте «Тангейзера»?

Нам ответят: «Может быть, Гектор Берлиоз не постиг страстной поэзии этого шедевра, как не понял Рихард Вагнер „Осуждения Фауста“.

Как прискорбно видеть, что два гения не понимают, не любят, не терпят друг друга.

Однако довольно!

В тот памятный вечер Берлиоз, важная персона в «Деба», передал перо для отчета д'Ортигу.

Траурным тоном, каким произносили бы надгробное слово на могиле, д'Ортиг самочинно похоронил Рихарда Вагнера с его «Тангейзером». Он заключил (и в том была его основная вина): «Если уж хотят поддержать смелый, новаторский талант, то Опере достаточно лишь оглядеться вокруг — она быстро сумеет отыскать такое произведение».

Мы повторяем — основная вина: то не была объективная рецензия, а лишь повод защитить друга, который, оставаясь в тени, ждал своей очереди и радовался поражению соперника, незаконно его опередившего.

И Гектор, злорадствуя, писал письма, где не мог скрыть своего ликования.

Госпоже Мансар:

«О боже, что за спектакль! Какие взрывы смеха! Парижанин показал себя вчера в совершенно новом свете, он смеялся над дурным музыкальным стилем, смеялся над скабрезностями шутовской оркестровки, над наивностью гобоя; он понял все-таки, что в музыке есть стиль.

А что касается ужасов, то их блестяще освистали».

Сыну:

«Спускаясь по театральной лестнице к выходу, люди вслух величали несчастного Вагнера прохвостом, наглецом, идиотом. Если оперу будут ставить и дальше, то в один прекрасный день ее не доиграют до конца, и тем все будет сказано. Печать единодушно ее хоронит. Ну, а я достойно отомщен».