От Волги до Веймара - Штейдле Луитпольд (читать книги онлайн без сокращений .TXT) 📗
Желая рассеять создавшуюся неловкость, мы заговорили о другом: что встретимся за ужином, что комнаты наши расположены по соседству и что можно будет на балконе погреться на солнце; словом, мы старались информировать генералов о местных условиях.
Прощание после первой встречи было кратким и формальным. Пожимая руки, мы вопрошающе поглядывали друг на друга. Но никто не мог заглянуть другому в душу. Мы отдали честь по всем правилам. Засим отвесили легкий поклон, как это принято в офицерских клубах; в последний раз мне пришлось раскланиваться перед генералами 1 мая в Суздале, после того как я демонстрировал нашу выставку фельдмаршалу и сопровождавшим его генералам.
В тот же вечер мы сидели вместе в столовой: в углу – стол, где уселись генералы, неподалеку от них – мы оба, за нашим столом – дивизионные инженеры Гетц и Штеслейн, с которыми мы уже познакомились и сблизились в дни создания Национального комитета; наискосок сидели д-р Хадерман и Генрих Хоман, военные судьи майоры Кнобельсдорф Бренкенхоф, Курт Шуман и д-р Клейн, армейские пасторы Йозеф Кайзер и Иоганн Шредер, за остальными столами сидели солдаты.
Вплоть до поздней ночи слышно было, что в генеральских комнатах идет громкий разговор. И мы заснули лишь после полуночи. Мысли, навеянные беседой с генералами, не давали нам покоя.
Мы думали о том, что многие десятки тысяч немцев, оказавшихся под Сталинградом, были бы спасены, если бы удалось противопоставить преступным требованиям Гитлера единый фронт, включая всех – от генерал-полковника Паулюса до рядового пехотинца! Как же теперь сокрушить варварский режим? Только опираясь на военный потенциал антигитлеровской коалиции? Тогда бои завершатся среди развалин последней немецкой деревни, последнего немецкого города. Следовательно, необходимо теперь, здесь создать единый антифашистский фронт от рабочего-коммуниста до буржуазного интеллигента, от рядового пехотинца до генерала. Этого можно добиться, только если умно, учитывая все последствия и терпеливо оказывать влияние на самых различных людей, с которыми мы имели дело; ведь мы сами совсем недавно вдумались в смысл событий, мы ведь только начали усваивать совершенно новый взгляд на жизнь, новое мировоззрение.
Беседы с немецкими коммунистами
Как генералы, старые военные, в большинстве случаев выросшие в немецких офицерских семьях с присущими им традициями, отнесутся к обмену мнениями с молодыми коммунистами, которые тоже находились в Луневе, и к беседам с солдатами?
Однако это оказалось проще, чем мы ожидали, и не вызвало осложнений. Уже на второй день вечером ефрейтор Ганс Циппель сидел за столом фон Зейдлица и Корфеса. А затем к ним подсели ефрейтор Ахиллес из Алътенбурга, обер-ефрейтор д-р Гюнтер Керчер из Лейпцига и солдат Гейнц Кеслер, который не скрывал своих коммунистических убеждений. Им всем прекрасно удалось совершенно непринужденно завести беседу с генералами, словно это было нечто самой собой разумеющееся.
Через несколько дней прибыл четвертый генерал, мой бывший дивизионный командир Александр Эдлер фон Даниэльс. Казалось, за то время, что мы с ним не виделись, он вообще не изменился: импульсивный, неуравновешенный, быстро откликающийся на новые идеи, он, соглашаясь с чем-нибудь в порыве увлечения, не всегда додумывал до конца, что из этого получится. Ко мне и к ван Хоовену он всегда относился с большим доверием; мы объяснились с ним столь же откровенно, как в свое время перед городской тюрьмой в Сталинграде, когда генерал выразился весьма метко: «Пора собирать манатки». В Луневе он, возможно, еще и потому благоволил к Гюнтеру, что Гюнтер – блестящий карточный игрок и был готов в любое время, днем и ночью, завершить беседу несколькими партиями в карты.
По своему поведению, приверженности к традициям, по складу ума наш «генералитет» представлял собой как бы сколок прусско-германского офицерского корпуса. Высокомерие и предвзятость, типичные для нашего сословия, нашли свое отражение в том, как они высказывались – один более, другой менее определенно; на их позицию влияло многое: сословное чванство, националистическое высокомерие, расовые предрассудки, а также известная односторонность и ограниченность в оценке всего, что не относится к военному делу. Короче говоря, это были те же проблемы, те же предрассудки и то же формальное мышление, которые мы сами должны были последовательно преодолевать и еще не окончательно преодолели.
Нас одновременно и поражало и увлекало все то, что происходило в Луневе: идеологические дискуссии и сотрудничество на практике между марксистами и представителями немецкой буржуазии, армии и дворянства, мы были озадачены, потому что все это противоречило нашему опыту; но мы были взволнованы этим процессом, вовлечены в него, потому что без общею объединения, без гуманистического единого фронта нельзя было справиться с бедствиями, постигшими Германию.
В это время у меня впервые установился тесный контакт с Германом Матерном, Эдвином Гернле и Антоном Аккерманом. Шла ли речь об идеологии немецкой буржуазии, о христианском и марксистском профсоюзном движении или о земельной реформе, обсуждение всего было проникнуто духом сотрудничества, взаимным уваженном. Мои собеседники убедительно формулировали те выводы, которые вытекали из опыта борьбы германского рабочего движения. Мы учились друг у друга, мы научились друг с другом сотрудничать.
Естественно, во время бесед в Луневе и в других офицерских лагерях нашлось много таких офицеров, которые далеко не сразу соглашались с тем, что подобное сотрудничество возможно и даже необходимо, или вовсе не хотели об этом говорить. По дискуссиям в Красногорске и в Суздале да еще из бесед в Сталинграде нам была уже знакома и такая разновидность собеседника, в отношениях с которым можно было лишь рекомендован» «крайнюю сдержанность"; во всяком случае, лучше было, чтобы такой офицер не разгадал наших намерений. Мы замечали также, что иные офицеры переживают глубокий душевный конфликт, который и нам в свое время пришлось испытать. Мы знали, что на определенных стадиях идейного кризиса не следует предъявлять к человеку настойчивых требований, лучше дать ему время подумать.
Иной раз просто поражало, какую чуткость проявляли марксисты, когда нужно было учесть своеобразные черты представителей различных сословий и слоев населения. Это обнаруживалось и в беседах с теми военнопленными, которых трудно было убедить или вовсе нельзя было убедить в том, что фразу «гитлеры приходят и уходят, а народ немецкий, государство немецкое остается» нужно понимать буквально и что именно эта формула открывает для немецкого народа реальный выход из его отчаянного положения. Одно было бесспорно: марксисты, с которыми мы сотрудничали, относились к нам с полным доверием, хотя они и должны были считаться с тем, что в нашу среду могли проникнуть неисправимые гитлеровцы и предатели. Невозможно было заглянуть в душу другого человека, и только позднее выяснилось, кто стремился использовать Национальный комитет в эгоистических целях, а то и для конспиративных замыслов. Это обнаружилось, например, когда генерал-лейтенант Роденбург и оберштурмбанфюрер СС Хубер пытались уговорить фронтовых уполномоченных Национального комитета войти в контакт с органами фашистской контрразведки и гестапо. Но двуличным оказалось и поведение таких людей, как Эйнзидель, Путкамер, Герлах и другие, которые по возвращении на родину не погнушались прибегнуть к любой лжи, лишь бы оклеветать Национальный комитет «Свободная Германия» и Союз немецких офицеров.
Лично для меня решающее жизненное значение имело то, что оказалось возможным сотрудничество между марксистами и немарксистами, что укреплялось взаимное доверие и понимание между ними и что такая общность служила на благо всего народа; это стало основой моей дальнейшей жизни, которую я иногда полушутя называл моей «второй» жизнью; в ней стало реальностью то, что составляет смысл человеческого существования: мир и подлинная человечность.
Зейдлиц присоединяется к нам
