Революционное самоубийство - Ньютон Хьюи Перси (первая книга .TXT) 📗
«Что же такого сделал Хьюи Ньютон между 4.50 и 5.00 часами утра, когда он ехал по Седьмой-стрит? Что же такого он натворил, что побудило полицейского позвонить и попросить сведения из картотеки уголовной полиции: «Вижу машину одного из «Черных пантер». Посмотрите, есть ли что-нибудь на нее».
«В своем открытом заявлении я сказал вам, что существовал план, согласованный между Полицейским управлением Окленда с другими полицейскими участками Аламедского округа, целью которого было достать Хьюи Ньютона, достать партию «Черная пантера». Но прежде всего — Хьюи Ньютона…»
«Есть еще кое-что насчет доказательств преступления, что не дает мне покоя и очень, очень сильно меня тревожит. Это должно тревожить и вас, когда вы приступаете к анализу дела. Если офицер Фрей действительно собирался арестовать Хьюи Ньютона и на самом деле сказал фразу «Сейчас я тебя арестую», — давайте нужды ради допустим, что именно так все и было, хотя мы оспариваем этот факт, в этом случае я просто не понимаю, почему полицейский не надел наручники на подозреваемого, если «Пантеры» считаются такими отчаянными?»
«Я также не в силах понять, если полицейский арестовал подозреваемого, почему он прошел мимо своей машины. Я не понимаю, почему офицер Фрей повел мистера Ньютона к третьей машине, к заднему багажнику. Почему? Он хотел его избить? Вы же знаете, у него это очень хорошо получается. Он был потяжелее мистера Ньютона, весил фунтов 200. Он регулярно посещал спортзал, как сказал нам офицер Хинс. Хьюи весит 165 фунтов, и у Хьюи держал в руке сборник законов».
Пожалуй, самым важным комментарием, который можно было сделать насчет показаний свидетелей защиты, вызванных из негритянской общины, было молчание Дженсена. Он не выступил с опровержением. Его молчание было красноречивей всяких слов. Думаю, не нашлось бы ни одного человека, который хорошо бы отозвался о Фрее. Да что можно сказать о полицейском, владевшем тремя пистолетами и носившем вагон боеприпасов на патронташе? А еще Фрей был единственным полицейским в Окленде, кто не пользовался обычными пулями, которые выдавались в участке, а тратил собственные деньги на покупку специальных пуль с повышенной скоростью полета.
24 августа Чарльз Гэрри вызвал Мак-Кинни давать свидетельские показания. Когда Мак-Кинни вошел в зал суда в сопровождении своего адвоката Гарольда Перри, публику охватило чувство возбуждения, она переполнилась ожиданием, ведь это был самый важный свидетель перестрелки Хинса и Фрея. Вплоть до этого момента все могли только догадываться, знают ли адвокаты подзащитного имя его спутника в то утро. Журналисты и обозреватели постоянно спрашивали Чарльза Гэрри о том, будет ли таинственный свидетель приглашен в суд.
После того, как Мак-Кинни занял свидетельское место, Гэрри поднялся и сначала попросил его назвать свое имя и сказать, был ли он вместе со мной в «Фольксвагене» на углу Седьмой и Уиллоу утром 28 октября 1967 года. «Да, был», — ответил Мак-Кинни. От этого ответа все присутствующие пришли в напряжение. Однако свидетель только и ответил, что на два эти вопроса. Гэрри задал следующий вопрос: «Теперь, мистер Мак-Кинни, скажите, тогда, примерно в пять часов утра, вы стреляли в офицера Джона Фрея случайно или как-нибудь еще?» На что Мак-Кинни сказал: «Я отказываюсь отвечать на вопрос, потому что это может быть поставлено мне в вину». Тут возмутился Дженсен. Он вскочил с места и потребовал, чтобы судья Фридман приказал свидетелю отвечать. «Ввиду того, что свидетель уже начал давать показания, — сказал Дженсен, — и подтвердил, что он был на месте событий, очевидно, он отказался [воспользоваться правом хранить молчание]. Давайте послушаем, что он нам скажет из того, что знает. Он сказал, что был там, и я прошу зачитать заданный ему вопрос, а также прошу суд обязать свидетеля ответить».
Затем между прокурором, Перри и судьей начался спор по поводу конституционных прав Мак-Кинни. Перри, адвокат свидетеля, утверждал, что Мак-Кинни можно спрашивать только по двум вопросам, на которые он согласился ответить — насчет имени и насчет его местонахождения 28 октября. Что касается остального, то его клиент имеет абсолютно законное право апеллировать к пятой поправке, сказал Перри. Когда Дженсен стал настаивать на проведении перекрестного допроса свидетеля, Мак-Кинни отказался отвечать. Здесь Гэрри попытался поднять вопрос о «разумном сомнении» — сомнении в том, что на месте событий был лишь один человек, который мог стрелять, т. е. я, как утверждало обвинение.
У Гэрри и Гарольда Перри был разработан блестящий план, но Дженсен сразу понял, куда они клонят. Обвинение посчитало, что Мак-Кинни попросит у судьи Фридмана неприкосновенность за свои показания (такой статус был дан Делу Россу), до того как он скажет что-нибудь такое, что может быть использовано против него. Потом, находясь под защитой своего иммунитета, Мак-Кинни мог бы сказать, что это он убил Фрея и ранил Хинса, после чего скрылся с места перестрелки вместе со мной. Поскольку на суде не было представлено никаких улик, доказывающих, что это было не так, Мак-Кинни нельзя было обвинить в лжесвидетельстве. Таким образом, Мак-Кинни мог освободить меня от обвинений. Ему тоже не грозило никакое наказание, потому что со статусом неприкосновенности его показания не могли быть использованы против него. В итоге оба мы выйти из зала суда — на свободу.
Дженсен и Фридман, посчитав, что таков план защиты, сами, однако, никакой стратегии не имели. Судья спросил Мак-Кинни, хорошо ли он осознает, что оскорбляет суд, и приказал немедленно отправить свидетеля в тюрьму за отказ давать показания по делу. Позже судья приговорил Мак-Кинни к шести месяцам лишения свободы. Но Высший суд Калифорнии пересмотрел это решение и пришел к выводу, что Мак-Кинни действовал в пределах своих закрепленных в Конституции прав. Мак-Кинни провел в окружной тюрьме несколько недель, после чего его выпустили под залог. Как я уже говорил, Мак-Кинни — мужественный человек.
Наконец, утром 22 августа место для дачи свидетельских показаний занял я сам. Кое-кто сомневался, что я стану давать показания. Они думали, я не смогу выдержать безжалостного перекрестного допроса Дженсена. Но на самом деле, я ждал этого момента с большим нетерпением. В течение шести недель я сидел рядом с Чарльзом Гэрри в зале суда и слушал, как Дженсен утверждает, что я хладнокровно убил Фрея. Я наблюдал, как он пытается убедить присяжных в том, что я люблю насилие, что я уже много раз провоцировал полицейских и что есть причины мне не верить. Я хотел исправить судебный протокол и доказать присяжным свою невиновность. Я также намеревался показать Дженсену, что значит быть негром в Америке и почему возникла необходимость в создании такой организации, как партия «Черная пантера». Я надеялся, что после этого присяжные поймут, почему Фрей незаконно остановил мою машину утром 28 октября.
Гэрри начал допрос с двух важнейших вопросов: убил ли я офицера Джона Фрея и стрелял ли в офицера Герберта Хинса, ранив его. Я ответил единственно возможным способом — сказал правду. Нет, я не убивал и не стрелял. После этого мы прошлись по всей предыстории происшествия, которая в этом случае начиналась с момента моего рождения. Я рассказал суду о моей семье, о моем детстве и юности, проведенных в Окленде, где у меня и моих сверстников не было другого места для игр, кроме как заваленных мусором мостовых и незастроенных участков земли, потому что у чернокожих детишек нет ни плавательных бассейнов, ни парков, ни игровых площадок. Я рассказал им об унизительной практике в государственной системе образования, от которой страдали и продолжают страдать тысячи чернокожих детей, живущие в равнодушном и угнетающем их мире. Я рассказал им, как полиция вторгается в негритянскую общину и безо всяких оправданий притесняет и запугивает ее жителей. Я рассказал им, что по окончании Оклендской технической школы я не умел ни читать, ни писать, равно как большинство моих одноклассников, а все потому, что никого в школе не интересовало, научились мы читать и писать или нет. Потом я рассказал им о том, что под влиянием своего брата Мелвина я научился читать самостоятельно, раз за разом одолевая «Республику» Платона. Я постарался объяснить, какое огромное впечатление оказала на меня Платоновская аллегория пещеры. Я говорил, что пленники из этой пещеры могут служить символом того печального положения, в котором оказались чернокожие в нашей стране. Я объяснял, что знакомство с Платоном дало мне очень много, именно после этого я начал думать, читать и искать способ освободить чернокожих. Потом я рассказал о встрече с Бобби Силом в Оклендском городском колледже и о том, как из наших с ним разговоров выросла партия «Черная пантера».
