Небо войны - Покрышкин Александр Иванович (читать книги регистрация txt) 📗
Тем, кто стоит дальше, передаем: «Погиб Овчинников». Я бывал у него дома, в Бельцах, не раз видел его малышку, жену… К тревоге и злости к врагу, переполнившим душу, примешивается новое чувство — горечь утраты близкого человека, товарища. Сразу хочется узнать, как он погиб, при каких обстоятельствах. Кажется, вражеская пуля, оборвавшая одну жизнь, летит дальше — ищет другого. Надо защищаться от нее, надо перехитрить врага и поразить его.
— Разрешите моему звену отправиться на помощь товарищам, — снова обращаюсь к Матвееву.
— Я сказал — подождите! — отвечает он недовольным тоном. — Туда только что улетела вторая эскадрилья. А что она там сделает без горючего?
Вид у начальника штаба явно растерянный. Спешу к своим ведомым. Оставляя их, я просил зарядить и пристрелять пулеметы на всех самолетах. Увидев меня, Дьяченко бросается навстречу:
— Летим?
Довбня взволнованно смотрит на меня:
— Что в Бельцах?
Там остались его жена и ребенок.
— Дерутся. Овчинников погиб. Пауза.
— Как?
Я слышу тот же вопрос, который недавно задавал сам. У всех летчиков обостренное внимание к подробностям, пусть даже трагическим. Как погиб? Почему погиб? Ведь мы надеялись только побеждать.
Наша армия, конечно, готовилась к обороне, к тому сражению, которое будет навязано нам. Мы учились упорно, не теряли ни одного дня, чтобы освоить новую технику. Но фашисты напали на нас внезапно, они застали нас врасплох. Если бы более остро чувствовалась опасность нападения, мы могли бы встретить врага как положено. Главное же — нельзя было допускать такого состояния, какое оказалось в нашем полку в первое утро войны. Эскадрильи разбросаны, люди рассеяны, самолеты не подготовлены…
Думая о нашей первой потере, мы начинаем понимать, что война будет жестокой, кровавой, что, взлетев сейчас в воздух, можно не возвратиться на аэродром, не увидеть больше этого чудесного, ясного утра.
— Покрышкин, в штаб! — слышу голос дежурного по части.
— Есть!
Бегу, поглядывая в небо. Мокрые от росы сапоги стали тяжелыми. Над горизонтом встает солнце. У штаба по-прежнему толпятся люди.
— Доставай карту! — говорит Матвеев, шагнув мне навстречу. — Видишь отдельную рощицу? — тычет он пальцем в зеленый кружок среди чистого поля.
— Вижу.
— Бери У-2 и лети. Там сидит Иванов. Надо ответить «есть», но я не могу произнести ни слова. Разве это боевое задание?
Когда мы зарулили на стоянку, за мной подъехала легковая автомашина из штаба. Дьяченко и Довбня остались у самолетов. Я спросил, что они видели на аэродроме, картина стала полнее.
— Ударить бы сразу по этой авиавыставке! — запальчиво сказал Дьяченко, снимая шлем с потной головы.
— И ударят! Для того и летали.
Дежурим у самолетов, готовые в любую минуту взлететь и прикрыть наши бомбардировщики или защитить Маяки от налета вражеской авиации. В Бельцах немцы бомбардировкой уже вывели из строя летное поле аэродрома.
Из штаба передали по телефону: готовность номер один! По данным постов оповещения, к нашему аэродрому идут три девятки вражеских бомбардировщиков.
Занимаю место в кабине MИГа, готовлю все для быстрого запуска мотора. Посматриваю то на горизонт, то на командный пункт. Проходит минута, две, пять, десять. Я мысленно представляю налет «юнкерсов» на наш аэродром, атакую их и сбиваю несколько бомбардировщиков.
Вдруг слышу:
— Летят!
Размечтался!.. Вглядываюсь в небо: со стороны солнца летит группа самолетов. Они различаются все отчетливей.
Запускаю мотор и выруливаю самолет из кукурузы. То же делают и остальные летчики. Не спускаю глаз с КП. Почему нет ракет? А! Вот они, долгожданные! Три красных факела взлетают ввысь.
Бомбардировщики проходят клином чуть в стороне от аэродрома. Хоть солнце бьет прямо в глаза, я замечаю, что самолеты какие-то незнакомые, даже странные: одномоторные, кабины пилота и штурмана-стрелка соединены вместе.
Я быстро иду на сближение с крайним бомбардировщиком и даю короткую очередь. Чувствую, что попал. Еще бы: я так близко подошел к нему, что отбрасываемая им струя воздуха перевернула меня. Разворачиваю самолет вправо, вверх и оказываюсь выше бомбардировщиков. Смотрю на них с высоты и — о, ужас! — вижу на крыльях красные звезды.
Наши! Обстрелял своего.
Навис над группой и не могу сообразить, как поступить дальше. Атакованный мной бомбардировщик начал отставать. Несколько секунд лечу над ним, словно привязанный. Всеми чувствами и мыслями я там, с экипажем, который решает сейчас, что делать.
Плотной группой подходят другие наши истребители. Вот ведущий уже начал строить маневр для атаки бомбардировщиков с другого фланга. Я в отчаянии — всех посбивают! Не раздумывая, бросаюсь наперерез атакующему истребителю, качаю крыльями. Чуть не столкнувшись со мной, он отваливает. Но в атаку идут другие. Приходится мотаться от одного к другому и давать предупредительные очереди из пулеметов. И все-таки некоторые успевают стрельнуть. К счастью, они бьют мимо.
Подбитый мной бомбардировщик сел в поле на «живот», а остальные благополучно дошли до григориопольского аэродрома. Там к ним присоединились еще две большие группы бомбовозов, и они в сопровождении истребителей взяли курс на запад.
Попугав друзей, мои однополчане пошли домой. У меня духу не хватило сразу возвратиться на аэродром. Что скажет Виктор Петрович? Как расценят мою ошибку летчики? Нужно было сначала искупить свою вину, и я решил следовать за бомбардировщиками.
Потом подумал: а почему бы мне не прийти в район цели раньше их и не блокировать аэродром? Конечно же, они летят на Роман. Если я хотя на несколько минут задержу взлет вражеских истребителей, то наши бомбардировщики смогут нанести удар с наибольшей эффективностью…
И вот я снова над Романом. Открывают огонь вражеские зенитки, к самолету тянутся огненные трассы. Маневрируя по высоте и направлению, я смотрю, не взлетают ли «мессершмитты». Заметив, что на старт выруливают два истребителя, я иду в атаку. «Мессеры» замирают на месте. Они ждут, пока я пролечу над ними и окажусь впереди. Успеваю дать несколько очередей, но все они, очевидно, проходят мимо цели. Ни один из «мессершмиттов» не загорелся.
Проходят минуты, а наших бомбардировщиков нет. Я ношусь среди трасс, думая о наших самолетах, а они не появляются. Неужели бомбят переправы?
Я ухожу к Пруту. Да, наша группа, кажется, сбросила бомбы на скопление вражеских войск на правом берегу. Так и есть: впереди встает высокая стена черного дыма.
Догнал свою группу, узнаю наши самолеты. На душе стало легче оттого, что увидел своих, что, может быть, мое пребывание над Романом помогло нашим спокойно отбомбиться.
Бомбардировщики разделились. Восемь из них отвернули влево, по направлению к моему аэродрому. Я иду в стороне от них, снова и снова пересчитываю их. Восемь. Да, это та девятка. Один где-то на земле. Что с ним?.. Об этом я узнаю лишь через несколько лет, собственно, уже после войны, когда мне встретится летчик-бомбардировщик и расскажет о первом вылете своей эскадрильи, о нашем истребителе, напавшем на него…
Восемь бомбардировщиков и я один, в стороне от них, летели в свете солнца, которое опускалось за горизонт.
Горючего оставалось уже немного, а садиться так не хотелось. Стыдно предстать перед летчиками, перед командиром. С каким порывом я вылетал в бой и с какой грустью иду на посадку.
Нагоняй за провинность был смягчен сложной фронтовой обстановкой. В другое время на скольких бы собраниях разбирались подробности этого неприятного события! Но суровая действительность подсказывала, что не к чему наказывать непосредственных виновников нелепого случая, если все объяснялось более серьезными причинами.
Вечером, собравшись неподалеку от стоянки самолетов, мы почтили молчанием память летчика Овчинникова и техника Комаева, погибших в первый день войны, а затем поговорили о наших неудачах, о том, что нам мешает успешно воевать.
— Почему нам ни разу не показали СУ-2, на которых мы сегодня напали, приняв за чужих? — спрашивали взволнованные летчики. — Говорят, есть еще какой-то ПЕ-2. И тому может достаться от своих.
