Степень доверия (Повесть о Вере Фигнер) - Войнович Владимир Николаевич (читать книги онлайн полностью без сокращений txt) 📗
Костя Баулин был мой товарищ. Он работал доктором в городской больнице, и иногда, как сведущего специалиста, я привлекал его к судебной экспертизе. На днях я послал ему медицинский акт вскрытия тела извозчика Правоторова и просил дать свое заключение. Мне хотелось обсудить с Костей это дело, поэтому, оставив Лизу с ее матушкой, я стал пробираться к нему. Проталкиваясь сквозь толпу, раскланиваясь направо и налево со всеми знакомыми, я потерял своего друга из виду и нашел его уже только в бильярдной, где он, одинокий, стоял у стены и следил за игрой того самого гвардейского офицера, с которым меня знакомила Лиза, и губернского секретаря Филимонова. Сам Костя в бильярд никогда не играл, впрочем и в другие игры тоже. Вообще многие находили его странным человеком, потому что он никогда не волочился за женщинами (хотя возможности у него, известного в городе доктора, в этом смысле были неограниченные), а любил только свою тихую жену Нину, от которой имел четверых детей.
В юности многие считали его безобразным, похожим на обезьяну, но мне он всегда казался красивым особой красотой умного и доброго человека.
Увидев меня, Костя обрадовался и первым заговорил о деле, меня волновавшем.
— Ты знаешь, — сказал он, и его умное обезьянье лицо с завернутыми вперед ушами напряглось, — я прочел этот акт, он составлен так безграмотно медицински, что, кроме безграмотности, в нем ничего не видно. Понимаешь, тот, кто его составлял, пишет, что смерть, вероятно, наступила в результате сердечной недостаточности, но это еще ничего не значит, потому что смерть почти во всех случаях наступает от сердечной недостаточности. Будь у человека грипп, воспаление легких, отравление или перепой, конечной причиной смерти всегда является сердечная недостаточность.
— Ну, а как ты думаешь, эксгумация трупа может что-нибудь дать?
Он подумал и покачал головой:
— Вряд ли. Ведь прошло много времени. Этот самый Анощенко бил его кулаком?
— Кулаком.
— Дело в том, что труп, как ты понимаешь, давно разложился. Если там и были какие-то внутренние кровоизлияния, теперь их установить невозможно.
— Значит, ты считаешь, что эксгумировать труп нет смысла?
— Я этого не сказал. Наоборот, я считаю, что эксгумацию надо провести в любом случае, иногда даже кости говорят больше, чем от них можно ожидать.
— Что ты имеешь в виду?
— Надо посмотреть, — уклончиво сказал он.
Пока я говорил с Костей, бал начался. В большой зале оркестр грянул вальс.
— Ладно, Костя, — сказал я, — мы с тобой еще поговорим. Я пойду.
— Желаю успеха.
В зале уже танцевали, и мне пришлось пробираться между танцующими. Навстречу попался мне Носов, танцевавший с Машей Ситтаки, дочерью известного нашего табачного фабриканта.
— Где Вера? — спросил я его. Увлеченный разговором со своей партнершей, он только махнул рукой. — Там.
— Нет, ты скажи, — схватил я его за рукав. — Пригласил ее хоть кто-нибудь?
— Конечно, — сказал он.
Лиза с матерью сидела в углу, и, хотя они разговаривали, я видел, что Лиза бросает беспокойные взгляды по сторонам. Танцующие то скрывали ее от меня, то вновь открывали, я проталкивался вперед, раскланиваясь, извиняясь перед теми, кого толкнул, и пытался встретиться взглядом с Лизой, но она почему-то каждый раз искала меня в другой стороне. Наконец, мы все-таки встретились глазами, я помахал ей рукой, давая понять, что иду, спешу и сейчас доберусь до нее, если сумею. Она улыбнулась, показала мне глазами, что я могу и не спешить, и опять занялась разговором со своей mother [5], но теперь уже было видно, что она больше не беспокоится и ее не интересует, кто что думает про то, почему она не танцует. Сейчас я подойду, и все сразу увидят, что к чему. И я шел к ней. Но когда я был уже совсем близко (оставалось не больше двадцати шагов), я увидел Веру. Она стояла совсем одна, никому не знакомая, никем не приглашенная. На лице ее было выражение полного отчаяния. Большие бархатные глаза были полны слез. Казалось, еще секунда, и она разрыдается и убежит. Она повернула голову, и взгляды наши встретились. Ее глаза умоляли меня; в шумной, переполненной зале я услышал ее мольбу, этот крик, как в безмолвной пустыне:
«Я погибаю! Спасите меня!»
Я немедленно подбежал к ней и сделал удивленное лицо:
— Вера, вы не танцуете? Позвольте?
Она улыбнулась. Должно быть, своей улыбкой она хотела сказать, что можно и потанцевать, если я ее приглашаю, но улыбка получилась не снисходительной, а благодарной. Она прямо упала ко мне в объятия. И, кладя руку на ее талию, из-за головы ее я увидел Лизу. Она разговаривала с матерью в спокойной уверенности, что я сейчас подойду, потом нетерпеливо подняла голову, как бы говоря: где же он, наконец? Я увидел, как на ее лице несколько раз одно выражение сменилось другим. Благодушное выражение («он уже должен быть где-то близко») сменилось выражением недоуменным («что происходит?»), потом она растерялась («ну, знаете ли!»), потом нахмурилась («этого еще не хватало!»), потом лицо ее стало надменным («ах, так!»), она повернулась к матери и стала обмахиваться веером, загораживая им меня от материнского взора. Я понял: она не хочет, чтобы мать меня видела, ей стыдно, что я танцую с другой.
Вера начала скованно, но скоро я заметил, что вальсирует она удивительно хорошо. Она была легка как пушинка, и чувствовала малейшее мое движение. Мы кружились, и мне казалось, что все вокруг смотрят только на нас. Вот опять мелькнуло лицо Лизы, вот и мать ее, она уже нас заметила и смотрит с откровенным неодобрением, поджав губы. Мы танцуем, и, если рассудить здраво, в этом нет ничего предосудительного. Ну привез я свою гостью, ну, естественно, пригласил ее танцевать — что такого? И все-таки я чувствую, что что-то такое есть, и это понимаю я, и понимает Лиза, и понимает ее мать, и понимают все, кто обратил на нас хоть немного внимания, а если кто-нибудь и не понимает этого, то, наверное, только Вера, которая, не зная всех обстоятельств, просто танцует, отдавшись целиком удовольствию первого бала. Я вдруг понял, что она что-то говорит, чего я, занятый своими переживаниями, вовсе не слышу.
— Кажется, вы что-то сказали?
— Ничего особенного. Вы чем-то расстроены?
— Нет, что вы, — говорю я бодро, — Чем я могу быть расстроен?
— А эта девушка, которая смотрит на нас таким странным взглядом, и есть ваша невеста?
— Где?
— Там, возле оркестра.
— Да, это она, — сказал я беспечно. — А рядом с ней ее мать.
— Ваша невеста, кажется, не очень довольна вами.
— Что вы! Она счастлива. Если вы не возражаете, сейчас я вас представлю друг другу.
Музыка кончилась. Я взял Веру под руку и решительно повел туда, где сидели Лиза с матерью.
— Позвольте вам представить мою юную гостью, — сказал я, стараясь сделать это непринужденно, но получилось как-то развязно и даже чуть ли не нахально. — Вера Николаевна Фигнер, дочь друга и однокашника моего отца.
— Очень рада, — сказала Авдотья Семеновна. — Прелестное дитя, — добавила она, разглядывая Веру в упор.
— Алексей Викторович сказал, что вы первый раз в свете? — спросила Лиза, подавая руку в белой длинной, до локтя перчатке.
Произнеся мое имя и отчество, она как бы подчеркнула, что для случайных знакомых я только Алексей Викторович, и никто больше.
— Да, — сказала Вера. — Первый раз.
— Это заметно, — кивнула головой мать, с одной стороны, как бы делая комплимент, а с другой стороны, вроде бы и намекая, что быть первый раз в свете не очень прилично, а может быть, даже и безнравственно. — А что же ваш батюшка с вами не приехал? — спросила она.
— Он говорит, что и в молодости балы не любил.
— Бывает, — сказала она, опять-таки как бы видя за этим некий недостаток, если не сказать порок.
Тут опять заиграл вальс, я растерянно стал шарить глазами и увидел приближающегося ко мне Костю. Я ему показал глазами на Веру, он сразу все понял и подошел к ней.
