В прицеле свастика - Каберов Игорь Александрович (бесплатные серии книг .txt) 📗
Егор — местный житель. Он родился и вырос в Ораниенбауме. С большой теплотой рассказывал он мне о своей семье, о матери. Я знаю, что ее зовут Агриппиной Федоровной. До войны Костылевы жили в однсй из квартир двухэтажного деревянного дома на улице Свердлова. Глава семьи погиб (несчастный случай на железной дороге). Мать Егора, его «крестный» Дмитрий Иванович Костылез и сестра Зоя оставались в Ораниенбауме даже в самые трудные дни, когда противник был в четырех километрах от города.
Дом их пострадал от обстрелов, и городские власти переселили семью Костылевых в Петровский дворец. Егор недавно прибыл к нам сюда, на Ораниенбаумский плацдарм, и не успел еще побывать в городе и навестить своих близких.
Взяв у меня треугольник письма, Костылев весь засиял от радости.
— А, наконец-то! — сказал он.
Пробежав глазами раз и другой по строкам письма, Егор положил его перед собою на стол, бережно разгладил ладонью и задумался. Я уловил в его глазах тревогу.
Случилось что — нибудь?
Нет, все живы. — Он тяжело вздохнул и протянул мне письмо: — Вот, почитай…
«Милый наш Егорушка! — писала Костылеву мать. — Мы все еще живем в кабинете Петра третьего и уже привыкли к этим царским хоромам. Дворец сильно пострадал, но наш уголок еще цел. Каменный все же. Хлебушка и у нас прибавили, и мы живы. Крестный лежит. Мы с Зоей плохи, но все же движемся. Какая радость охватила всех нас, когда прорвали блокаду Ленинграда! Живем одной мыслью, что теперь и нам будет легче. Придет день, и наша блокада будет прорвана. Мы верим в это. Слышали по радио и читали в газете о твоих победах в воздухе. Гордимся тобой. Портрет, где ты со Звездой Героя, вырезали из газеты и повесили на стенку. А как бы хотелось увидеть тебя, сынок!
Целуем.
Мама, крестный, Зоя».
Когда об этом письме узнал подполковник Никитин, он дал Костылеву свою «эмку», и Егор поехал в Ораниенбаум. К счастью, в те дни в полк пришли из разных мест продуктовые посылки (так земляки выражали свою признательность летчикам, защищавшим с воздуха Ленинград). Часть этих продуктов мы передали Костылеву для его семьи.
КАК ЗАГОРАЮТСЯ ЗВЕЗДЫ
Под Ленинградом наступило затишье. Фашисты стягивают к линии фронта крупные силы, надеясь снова замкнуть кольцо блокады. Наши войска закрепляют отвоеванные ими позиции. Менее чем за три недели, несмотря на морозы и метели, обстрелы и бомбежки, построена железная дорога от станции Поляны до Шлиссельбурга. Протяженность ее — тридцать три километра. Через Неву сооружен временный свайно — ледовый железнодорожный мост. 2 февраля 1943 года по нему проходит первый поезд, 6 февраля вся новая дорога сдана в эксплуатацию. Ленинградцы называют ее «Дорогой победы».
9 февраля в тринадцать часов фашистская авиация пытается бомбить мост. Шестерка наших истребителей ведет над ним тяжелый воздушный бой. Мост остается невредимым.
А сегодня мы защищаем Ижорский завод, трубы которого дымят на глазах у фашистов и не дают им покоя. Нас пятеро: мы с Николаем Шестопаловым, Александр Шилков, Иван Цапов и Петр Прасолов. Над Келпином встречают фашистские истребители — шестерка МЕ— и два ФВ-190. Я отправляю Цапова и Прасолова ввс а сам с Шестопаловым и Шилковым нападаю на противника. Втроем против восьми сражаться нелегко. Но у нас есть хороший резерв — Цапов и Прасолов. Они набирают высоту и Вот-вот свалятся на фашистов как снег голову.
В какой-то момент в тяжелое положение попадает Саша Шилков. Его атакует пара «мессершмиттов». Они зашли сзади и атакуют его снизу.
— Сашка! — кричу я Шилкову по радио и бросаюсь наперерез вражеским самолетам. Они «горкой» уходят вверх, но попадают под огонь Цапова. У Ивана Ивановича рука твердая. Вот уже один МЕ-109 дымит и отвесно идет к земле. Между тем меня намеревается атаков сзади «Фокке-вульф». Я мгновенно разворачиваю самолет и направляю его, что называется, в лоб неприятельской машине.
Так вскоре после этого боя я изобразил его в стихах. Надо сказать, что был он скоротечным, но крайне напряженным. Уже на стоянке, выключив на самолете тумблеры, я все еще, казалось, видел перед собой горящий «Фокке-вульф». Вспомнился пленный немецкий летчик, утверждавший, что ФВ-190 сбить в бою невозможно. Вот вам и невозможно!..
Сняв шлемофон, я надеваю его на прицел, вытираю вспотевший лоб. Зимний ветер проводит холодной ладонью по волосам. Нахлобучиваю шапку и вылезаю из кабины. Подходят летчики Шестопалов и Шилков. Они громко обсуждают итоги боя.
— Значит, можно нарисовать на фюзеляже еще одну звездочку?
— Да, Саша.
— Борис! — кричит Грицаенко Алферову. — Трафарет, краску!..
На борту моего самолета загорается новая звезда. Я вхожу в землянку и едва не сталкиваюсь с Дуком И Дармограем, спешащими мне навстречу.
— За вашу двадцать восьмую победу в воздухе вам подарок, товарищ капитан. Пляшите!
— А где подарок-то?
— Вот, телеграмма.
— Нет, надо знать, за что плясать.
— Пляшите, не ошибетесь, — говорит Дук.
— Ну, если так, играй!..
Женя берет баян, растягивает мехи, беспорядочно нажимая на клавиши. А я выделываю такие «па», что в землянке поднимается пыль до потолка.
— Ну что? Хватит вам?
Читаю телеграмму. Вот это да! Вот это новость! Перечитываю снова: «Родился сын Валерий. Целую, Валя».
— Братцы!.. Нет, вы только подумайте!.. Вот это награда за «фоку»… Да еще какая!.. Сын, Валерка!.. Ура!..
И Дук с Дармограем дружно поддерживают меня:
— Ура-а-а!..
«ЛА — ФЮНФ ИН ДЕР ЛЮФТ»
С вечера подготовил удочки, а чуть свет — бегу к речке. Утро выдалось теплое. В синем небе ни облачка. Шагаю вдоль берега по тропинке, вьющейся среди высокой травы и кустарника. Шагаю и думаю: как хороша наша земля, наша природа! Какое благоухание вокруг! Окидываю взглядом луга, зеленеющие на полях посевы, лес, мирно спящую за рекой деревню. Такое впечатление, будто я один во всем мире.
Давно ли уши закладывало от пушечного и пулеметного грома? И вдруг такая благодать! Мы снова на нашей тыловой базе, более чем в двухстах километрах от Ленинграда.
Спускаюсь к реке. Осока колышется над водой, чернеет большая коряга. Прикидываю: тут наверняка есть окунь. А если окунь клюет, но… Нет, не буду дразнить рыбацкое счастье!.. И вот уже стоят, будто дивятся чему-то, качая белыми головками, поплавки. Неужели нет клева? Поднимаю одну из удочек. Червяк в порядке, а рыба не идет. В чем дело? Ладно, попробую еще. Глядь — а второго поплавка нет. Хватаю удочку, а на крючке ерш! Ах ты чудо сопливое, напугал-то как! Я-то думал… Ну ладно, на безрыбье и ерш — рыба. Но тут и второй поплавок идет ко дну. Тяну удочку. Есть на ней что-то, есть! Подтаскиваю к берегу. Вот он, окунь-то, хорош! Беру нового червячка, и даже руки дрожат от волнения. «Скорей забрасывай! — тороплю я себя. — А то ведь отойдет окунь-то!..» И опять кто-то повез поплавок. Теперь он уже вприсядку пляшет на воде, ходит ходуном то к берегу, то от берега. Нет, не уйдешь! Подсекаю и тащу. Голавль! Да какой крупный! Перья красные, сам — серебро. Бросаю его на берег и опять закидываю удочку. Забываю обо всем на свете. А часы бегут, и стрелки уже торопят меня. Жаль, что мало времени, а то бы можно хорошо порыбачить. Шесть голавлей и два окуня. Ну и ерш, конечно. Только вот положить добычу некуда. Корзину оставил дома. Ничего, выстилаю фуражку травкой, складываю в нее улов и иду домой.
