Таганский дневник. Книга 2 - Золотухин Валерий Сергеевич (читать книги онлайн бесплатно полностью без сокращений TXT) 📗
Я вам скажу дальше немножко лирического от себя, буквально три-четыре слова. Я в этом театре, честно говоря, держусь из последних сил ввиду аморализма у энной части труппы и ее художественного руководителя. Я человек, который им воспитан, я не могу в этом месте находиться. Я считаю, что этот дом безнадежен. Но если что-то получится, я буду рад. Я говорю от себя, потому что тут никого это очень не волнует, но я обязан сказать. Атмосфера в этом доме проклятая. Он проклят, проклят. Проклят. И сегодня такого обилия трусов, наверное, нет ни в одном театре страны. И то, что этот театр исповедовал самое нравственное и до сих пор эти слова произносятся, а живут здесь гнилушки — уже и возраст такой — это вообще зрелище невозможное.
Отдельные голоса возражают. Я не поименно, ребята, поймите меня правильно, я никого не хочу обидеть, я просто говорю о том, что ситуация, вы же сами видите, вы же сами, наверно, от этого киснете. Сегодня другие трусы, позавчера были другие. Ну это же так. Я же как бы не обвиняю и не сужу, я же и сам не могу понять: вот что на сегодняшний день делать, что делать?!
(Голоса: «Ну, помогите нам! Скажите, что делать!»)
Я не Ленин, я не знаю. Сообразите сами. Вы и сейчас хотите быть паразитами: «помоги нам!» Вам собрали документы, вы соучредились, решайте сами. Возможно — поделить коробку, как предложил нам этот шпаненок гапончик маленький, который из толпы словечки все время говорит.
Сабинин. Существует патовая, на мой взгляд, на сегодня ситуация, которую надо вывести из этой мертвой петли. И это главная проблема. Вот сейчас то, что стоит здесь на сцене, то, что вы сказали: своей творческой деятельностью будем влиять на общественную жизнь и так далее — это все понятно. Вот все это создано руками художника, это, как в Японии: яко суко сима мура — национальное достояние. И это то, что дается свыше Богом один раз во много лет каким-то еще неведомым нам всем образом в одном человеке, как Раневская говорила, как прыщ может выскочить на любом теле. Какое это тело, какой это человек мы знаем, каждый на себе испытал. Но… и мы никуда от этой проблемы не уйдем — все, чем мы пытаемся влиять, воздействовать, на чем мы пытаемся строить правовую основу нашего дальнейшего существования, то есть вот этот кусок хлеба, который мы хотим есть законным порядком, он создан все-таки руками этого человека Весь репертуар. Сделать в Москве сейчас новый спектакль, даже будь то Стуруа, Фоменко — кто угодно — Питер Брук — в этом страшнейшем хаосе, в котором мы живем, почти немыслимо. Поэтому мы так или иначе будем крутиться и вертеться на основе созданного руками этого человека вот этого национального достояния, будем крутиться все равно на этом и кормиться этим. Он сейчас здесь. Проблема остается. Давайте не будем совать голову под крыло. Вот до тех пор, пока мы не найдем возможность с этим очень сложным человеком диалога…
(Голоса: «Он не хочет!»)
Он не хочет. Конечно, он не хочет. Но, ребятки мои дорогие, это же главная проблема, все равно. Он ведь здесь.
Шацкая. Да что же, нам ждать, когда он умрет?!
Сабинин. Да как угодно! Ну вот хотите, я сейчас встану, на коленях поползу туда, давайте все поползем.
(Голоса: «Давайте! Выползай, давай!»)
Ну, как угодно. Но нельзя этого делать. Вот и все. Ну, Ниночка, я тебе сам могу сейчас сказать: ведь я же не езжу и суточные не получаю, и у меня нету интереса моего личного. И меня никуда не заряжают, и меня не взяли ни в одну новую работу, наверно, я очень плохой артист, может, стал плохим артистом. И меня уже оттерли от студии почти полностью, хотя я продолжаю в ней работать и буду работать, пока я жив. Все равно существует эта данность, от которой мы не уйдем.
Комаровская. Мы ее не снимаем, эту данность.
Сабинин. Вы не сняли ее, она остается.
Прозоровский. Ребята, не вступайте в прямые диалоги, все равно вы друг друга не слышите. Дело в том, что опять возникает навязанная вам волей или неволей другая проблема. Сегодня речь идет об уставе общественного объединения. Задача этого объединения чисто страховочная — очень хорошо сегодня сказал мой друг Саша Давыдов.
Давыдов. Я могу повторить. Мы сейчас все бродим по дорогам к рынку. По страшным дорогам к рынку, этих дорог никто до конца не знает. В любой стране каждый человек, каждая организация страхует себя на случай полета, вылета, обвала, болезни — всего, чего угодно. И это именно страховая акция, когда люди вот в этой непонятной сейчас жизни страхуют себя от того, что завтра могут прийти — прецеденты тому были; моя подруга, утром прочитав газеты, поняла, что дом в Трехпрудном переулке продан советско-американской фирме. Они организовались, им что-то там дали и так далее. Это не более чем страховочная ситуация, когда люди страхуют себя на свой завтрашний день, мы будем юридическим лицом, которое может стать соучредителем, а не просто кто-то где-то. Ведь мы же знаем, что у нас большая страна беспредела. И вот чтоб как-то себя оградить, по-моему, ничего страшного в этом нет. Никто не посягает ни на спектакли, ни на имя. Но мы не можем выступать в суде, мы не можем даже в Цюрих поехать, если что. А так эта организация соберет деньги, пошлет в Цюрих двух представителей, если что.
(Голоса: «Давайте голосовать!»)
Хмельницкий. Мне только что Любимов сказал, что никого не думает увольнять.
Габец. Прекрасно! Мы счастливы, если Юрий Петрович нас любит. Жалко только, что он не выявляется человеком, который поддерживает наши же инициативы. Ребята, я предлагаю понять ясно: те, кто хочет подстраховать себя, те, кто хочет ощущать себя как юридические лица, те, кто хочет на случай приватизации театра претендовать на кусок этого корабля, пая, те, кто видит чуть дальше завтрашнего дня и понимает, что в период рынка нужно себя таким образом застраховать, мы просим, если нет вопросов и если вы согласны с целями и задачами этого общественного объединения, принять устав и проголосовать. Следующим нашим шагом будут выборы и прочее. Но вот я вижу, что поднялся Николай Николаевич, и пришло время нам его послушать.
Губенко. Я хочу только сказать Юрию Петровичу, который всех нас сейчас слушает, это бесспорно, это напоминает Маркеса, когда известный диктатор имел свой канал и хотел слышать по этому каналу только то, что ему хотелось.
(Все смеются.)
Дорогой Юрий Петрович! Я вас люблю. Я никогда не позволял в ваше отсутствие говорить о вас хорошо или плохо. В отличие от вас, что вы непременно делали всякий раз, когда меня не было на общем собрании коллектива. Дорогой Юрий Петрович. Сейчас происходит несчастье. Если будет принят этот устав без вас, это будет очередной взрыв несчастья, на котором вы непременно что-то заработаете, в том числе пару-тройку контрактов. Я предлагаю сейчас подождать Юрия Петровича десять минут, мы покурим. Пусть придет сюда и поговорит с нами. И мы должны уточнить с вами один вопрос: будет ли Юрий Петрович работать дальше с тем коллективом Театра на Таганке, которым он был во времена легенды, откуда он намерен руководить этим коллективом: из Цюриха или из Москвы. И тогда уже принимать устав.
(Аплодисменты. Перерыв.)
Любимов. Я слушаю вас. По какому поводу вы собрались?
Прозоровский. Мы собрались сегодня по поводу устава общественного объединения «Таганка».
Филатов. Давайте к вопросам.
Любимов. Я сказал, что я удивлен, что без моего разрешения было собрано собрание. Я не знал, выходил поздно вечером из театра и увидел это объявление. На что я сказал: кто вам разрешил это сделать. Остальные ваши все рассуждения… во-первых, никакое собрание сейчас неправомочно. И оно юридической силы иметь не будет. За это я вам отвечаю. Что бы вы тут не приняли. И не потому, что я такой грубый, жестокий — говорите обо мне что угодно. Если я за почти что тридцать лет не сумел вас убедить, что я честный, то мне не о чем говорить. Поэтому я и не хотел приходить сюда. Потому что когда без моего ведома творятся эти безобразия, которые вы делаете, то меня это…
