Записки президента - Ельцин Борис Николаевич (книги txt) 📗
Когда Хасбулатов вышел из кабинета, Красавченко сказал такие слова: «Борис Николаевич, с этим человеком держитесь строго. Нельзя оставлять его одного, такой у него характер. Все время следите, чтобы он шёл за вами, понимаете?»
Позднее я вспомнил об этих загадочных словах, которым в тот момент, честно говоря, не придал значения. Тогда Хасбулатов казался умным, интеллигентным человеком. И тихим.
Главное — тихим. В профессоре Хасбулатове совершенно не было столь противного моей натуре нахрапа, тупой хамской энергии, свойственной многим партработникам.
Другая история произошла с Зорькиным. Валерий Дмитриевич был одним из членов Конституционной комиссии. Причём — самым незаметным. Самым скромным. И когда настала пора в Верховном Совете выбирать председателя Конституционного суда, решено было остановиться именно на этой кандидатуре, как на самой компромиссной, устраивающей абсолютно всех!
Не левый, не правый. Объективный. Профессор-юрист. Тоже тихий, порядочный интеллигент.
…Что же произошло с этими людьми? Откуда взялась эта сумасшедшая тяга к власти?
Я не знаю, как сложилась бы судьба этих нормальных московских профессоров, если бы не новая эпоха в политике, неожиданно выдернувшая их наверх.
Видимо, есть некая загадка в каждом таком «тихом» человеке, осторожно и расчётливо преподносящем окружающим свою «тихость», лояльность.
Может, в детстве им до смерти хотелось быть лидером, главарём компании. А кто-то задавил, унизил.
Может, было постоянное ощущение, что окружающие недооценивают, не понимают, с каким великим человеком имеют дело — и в школе, и в институте, да и девушки склонны обращать слишком много внимания на внешность, не умеют заглянуть глубже, внутрь…
Или нам не дано понять скрытых глубин чисто рациональной психики, где все подчинено здравому смыслу?
Можно долго гадать на кофейной гуще. Я могу сказать только одно: прошедшие годы убедили меня в том, что знание людей, опыт общения, какая-то житейская нахватанность — в сегодняшней российской политике ничто. Даже опыт таких этажей власти, как ЦК КПСС, совершенно не помогает! Все-таки там были отношения простые, советские. Здесь вступают в силу какие-то иные, очень странные механизмы. Может, научусь разгадывать их…
Тандем Хасбулатов — Зорькин впервые стал заметным по-настоящему на седьмом съезде народных депутатов России.
Честно говоря, это был сильный и неожиданный удар — от судебной инстанции я ждал не участия в политике, а только объективного взгляда на вещи, непредвзятости, нейтральности.
Однако в жизни получилось иначе. Появившаяся на трибуне фигура Зорькина ознаменовала собой начало совершенно нового этапа в отношениях со съездом, предпринявшим попытку легального отстранения президента от власти.
В ночные часы
Так получилось, что я попадал в аварии чуть ли не на всех видах транспорта. И на самолётах, и на вертолётах, и на автомобилях, грузовиках в том числе, и даже однажды на лошади. Маленьким ещё был, лошадь понесла под горку, и на повороте меня выбросило из саней, чуть не убился.
А вот следующая авария была более серьёзная — крушение поезда. Я тогда учился в институте, в Уральском политехническом, летом ездил к родителям. Часто без билета, или купишь на пару станций, лишь бы в вагон пустили. Надо было только овладеть искусством уходить от ревизоров…
Так что дело было летом, и на подъезде к станции поезд шёл на хорошей скорости. Вагон плацкартный, ну, все знают, что это такое — нижняя и верхняя полки, и ещё третья багажная, «для студентов». Я стоял внизу в коридоре, смотрел в открытое окно.
…Не знаю, что там случилось, какие причины, но поезд на полной скорости сошёл с рельсов. Меня хорошо стукнуло о стену, и вагоны стали падать. Прямо так — один за другим, сначала передние, и дальше, дальше. Один вагон тянет другой, и все валится под откос, а откос довольно высокий.
Я сгруппировался и кинулся в окно между полок уже накренившегося вагона. Выпрыгнул руками вперёд, покатился под откос, голову под себя, покатился, покатился вниз в болото. Перепугался, конечно, но потом отошёл. Смотрю: цел, лишь синяков набил и шишек. В вагоне раненые, начал помогать их вытаскивать. Разбирать завал. Ужас, что творилось. Уже глубокой ночью добрался до дома.
…Всегда как будто меня кто-то выручал. Я уж и сам начал верить, что нахожусь под какой-то неведомой защитой. Не может же так быть, чтобы на одного человека столько всего обрушивалось, причём на каждом этапе жизни. Буквально на каждом! И каждая такая критическая ситуация несла в себе потенциально смертельный исход.
Боюсь ли я смерти? Не знаю почему, но не боюсь, хоть ты тресни. Вот в одном журнальчике прочитал, что какой-то астролог пророчил мне насильственную смерть в 1993 году.
93-й год заканчивается, а я все ещё жив.
Дневник президента
15 декабря 1992 года
Рейтинговое голосование — что заставило пойти меня на этот шаг?
После выступления на съезде 10 декабря 1992 года мне удалось резко изменить ситуацию. Перепуганный угрозой референдума, съезд развернулся и пошёл на уступки. Было принято соглашение между съездом и мною, по которому парламентские фракции выдвигают кандидатуры на пост председателя правительства, фамилий может быть хоть пятьдесят. Я отбираю из этого списка пять человек и выношу на съезд, на «мягкое» рейтинговое голосование. Из трех человек, набравших большинство голосов, я могу выбрать любого и представить эту кандидатуру съезду.
Затею с «мягким» голосованием не я придумал, конечно. Это из международной практики, подсказали юристы. Ход чрезвычайно хитрый, неожиданный, действительно мягкий.
Не ставить кандидатуру сразу на голосование, а провести как бы опрос среди депутатов — за кого они? Кто самый популярный? Какие оттенки есть в этих предложениях?
И у меня остаётся пространство для манёвра. Вот это самое главное.
…После выступления 10 декабря мне вообще задышалось как-то легче. Я увидел впереди просвет. Можно идти на уступки — но не тогда, когда тебя припирают к стенке. Это уже не уступки, а расстрел. Согласительная комиссия — уже лучше. Рейтинговое голосование — пусть будет так. Если у президента сохраняется право выбора, это говорит о его более сильной позиции, оставляет ему возможность выйти из тупика достойно.
Перескочу в своём рассказе на два месяца вперёд.
На следующем съезде они осознали, какую ошибку допустили. Поняли, что надо было выкручивать руки. Что, уйдёт Гайдар или нет, реформа не остановится, Ельцина не сломаешь. Но было поздно. Просвет уже маячил передо мной.
Поэтому выбор, собственно говоря, состоял не между Гайдаром и другим премьером. А между одной тактикой борьбы и другой. Или сразу распускать съезд, или спокойно идти по этой линии сопротивления, чтобы пружина постепенно разжималась, разжималась, пока общество окончательно не поймёт, что президент остаётся главой государства даже в ситуации конституционного тупика. Я выбрал второе.
Депутатские фракции выдвинули два десятка фамилий. Среди них — Гайдар, Скоков, Черномырдин, Каданников, Шумейко, Петров, Хижа, Травкин и другие.
За Петрова, главу администрации президента, была фракция коммунистов, причём он меня об этом выдвижении не предупредил. То есть снова была вчистую нарушена общепринятая этика отношений.
Из этого списка я отобрал пять человек: Скокова, Черномырдина, Гайдара, Каданникова и Шумейко.
Дальше, как говорят шахматисты, началась позиционная игра. Голосование. Двое — Скоков и Черномырдин — вышли вперёд с отрывом, набрав соответственно 637 и 621 голос, Гайдар, получив 400 голосов «за», на один голос опередил Каданникова и стал третьим.
Я мог предложить его кандидатуру съезду, но не сделал этого.
Рассуждал я так: если бы отрыв был у Гайдара хотя бы в 20 — 30 голосов, то есть он прочно вошёл в тройку предпочтения, то не было бы вопросов, я тогда бы оставил его кандидатуру, дал ему ещё раз слово на съезде, и мы бы вместе постарались убедить депутатов. Хотя, как теперь вижу, шансов не было никаких.
