Живая память. Великая Отечественная: правда о войне. В 3-х томах. Том 3. - Каменецкий Евгений (читать книги без регистрации .TXT) 📗

МЕДАЛЬ ЗА БОЙ, МЕДАЛЬ ЗА ТРУД…

БЫЛИ ТРУДОВОГО ФРОНТА

Довелось мне как-то услышать спор двух фронтовиков.

— Так когда, говоришь, был открыт второй фронт? — допытывался один.

— Ясно дело, в сорок четвертом году… Летом.

— Эх ты, голова — два уха… Второй фронт стал нашей реальностью 22 июня 1941 года, и открыли его твоя жена, сестра и мать…

Верно сказано! На плечи советских людей в тылу легли тогда неимоверной трудности задачи: кормить, одевать, обувать армию, дать ей все необходимое — пушки, танки, самолеты, автоматы, снаряды и многое-многое другое для разгрома врага. В это же время в фашистском тылу разворачивалась борьба с оккупантами. В партизаны уходили и мал и стар.

В письмах и рассказах людей трудового фронта, предлагаемых читателю, запечатлена лишь частичка того, что свершили наши матери и сестры, подростки и старики в то грозное лихолетье. Получая скудный паек, они трудились и по двенадцати часов в сутки, и без выходных, и без отпусков.

Вот почему трижды прав поэт, сказавший: «Медаль за бой, медаль за труд — из одного металла льют».

Вслушайтесь в слова тех, кто в тылу ковал Победу.

Ирина Федорова. Горький сахар

Чем дальше от нас уходят дни военной поры, тем чаще вспоминается один из них, тем явственнее, до мельчайших подробностей, возникают в памяти проводы на фронт дядей. Мне двенадцать лет, и дяди казались пожилыми. Какими же молодыми они были на самом деле: дяде Степе, папиному брату, 35 лет, а дяде Феде, брату мамы, — 38.

14 марта 1942 года. Холодный, пасмурный день. Метет, кружит колючая поземка. На нашей северной станции, в «орсовском тупике», формируется воинский эшелон. Теплушки, теплушки, теплушки, битком набитые красноармейцами.

Отправление эшелона задерживалось до вечера, и моих дядей отпустили домой на три часа. Хорошо помню это прощальное чаепитие. Дяди старались казаться веселыми, чтобы успокоить родных. У дяди Феди четверо детей, у дяди Степы — трое. И сейчас вижу: сидят они в обнимку со своими домочадцами за столом. Мой отец берет свою «хромку». И вот уже льется мелодия любимой песни.

— Папочка, а ты скоро приедешь? — спрашивает семилетняя Зина у отца.

— Скоро, дочка, — отвечает дядя Степа…

Наконец мы, детишки, человек двенадцать, несемся на вокзал. На перроне ветер, пронизывающий до костей.

— Продрогли вы, милые, носы-то покраснели. Идите-ка в помещение, — предлагает нашей ораве дядя Федя. Деревянный старенький Няндомский вокзал буквально трещит по швам — народу, что сельдей в бочке. На прощание дяди сбегали в вагон и принесли сахар из своего солдатского пайка, раскололи ножом и кусочки раздали нам. И вот гурьбой мы бежим домой, бережно держа в рукавице кусочек сахара.

Как сладок был тогда сахар, и как горек он стал с момента нашего взросления. Горький сахар оттого, что слишком горькие потери. Не вернулись дяди с войны.

В городе Отрадное Ленинградской области на «Ивановском пятачке» покоится дядя Федя — Кочнев Федор Максимович. Дядя Федя глубоко верил в Победу, до которой не дожил. Мы храним его письма. На Ленинградском фронте в сентябре 1943 года пропал без вести дядя Степа. Как и дядя Федя, воевал он в разведроте, был сержантом. До войны работал помощником машиниста паровоза, мечтал выучиться на машиниста. И дядя Федя работал на железной дороге…

Война надела вдовьи платки на головы жен наших дядей — Кочневой Агафьи Васильевны и Матрены Ивановны Федоровой. Как трудно им жилось! Какой тяжелый крест несли они безропотно всю жизнь. Это и благодаря им был у Красной Армии крепкий тыл. Работали от темна и до темна, чтобы не рвалась нить жизни. Сохранили верность своим мужьям, подняли на ноги детей, воспитали их хорошими, достойными людьми, помогли вырастить внуков, потом нянчились с правнуками… И вот уже и их нет с нами.

— Бывает ли сахар горьким? — задавала я вопрос многим. Все отвечали: «Нет!» А Володя-сосед, семиклассник, ответил утвердительно: «Да, если сахар положить в соль». Как точно он сказал! Горьким сахар стал от соленых слез солдатских вдов и их детей, росших без отцов.

Борис Сергеев. Выходили из цехов… «катюши»

На московский завод «Компрессор» я пришел пятнадцатилетним пацаном.

Получил разрешение на работу. В нем было сказано, что могу трудиться четыре часа в день. Но, придя в цех, увидел таких же, как и я, пацанов — все они работали наравне со взрослыми. Смена длилась двенадцать часов: такое «законодательство» выработали для себя в военное время сами подростки.

А как же иначе? «Катюши» делали! За ними, новыми ли или «излеченными», многие артиллеристы приезжали с фронта сами.

Мы спрашивали фронтовиков: как там наши «катюши» — дают жару фашистам? Помнятся многие рассказы. И все они сводились к одному: гвардейцы получили приказ дать залп по врагу. И вот возникает гул и рокот. В голубом небе появляются красноватые, вытянутые в длину языки пламени. Снаряды летят в сторону противника.

Проходит, рассказывали гвардейцы, несколько секунд — и в районе переднего ли края врага или на его огневых позициях поднимаются фонтаны земли, пыли и дыма. Почти одновременно рвутся многие десятки реактивных снарядов.

…В три смены трудились мы, чтобы дать фронту больше «катюш». И откуда брались силы? Ведь ох каким голодным было времечко! Продукты питания в основном шли на фронт — тем, кто сражался с врагом на передовой. Все понимали это, на скудность пайка не жаловались.

Какой он был? До сих пор снятся мне «фирменные» (в том смысле, что, кроме них, в нашей столовой ничего не было) крапивные щи, состоящие из горячей подсоленной воды с несколькими листьями крапивы. Изредка бывали щи из свекольной ботвы. По спецталону рабочий мог получить также немного картошки.

Цеха завода не отапливались. Шасси автомобилей, на которых собирались и устанавливались «катюши», завозили на рабочие места в снегу. В сильные морозы руки «прикипали» к металлу автомобиля или гаечному ключу. Чтобы хоть чуть-чуть отогреть их, бежали к железной бочке с горячим коксом, которая стояла посредине цеха. «Расшевелишь» пальцы — и назад, к работе.

Были дни, когда и вовсе не уходили с завода. Трудились, пока от усталости не вываливался из рук гаечный ключ. Тогда падали прямо на чехлы от «катюш», лежавшие в углу цеха, и спали три-четыре часа.

Каждый работник, и особенно квалифицированный, был на счету. Сам я пришел на завод учеником слесаря, а уже через несколько месяцев руководил бригадой по сборке основного узла «катюши».

Такие бригады состояли из трех-четырех человек. Наша (не считайте за самохвальство) всегда ходила в передовых. «Трижды „с“ бьет „СС“» — шутили заводчане. Трижды «с» — это Серегин, Стулов и Сергеев, автор этих строк. Да можно ли было худо работать с такими ребятами, как Саша Серегин и Женя Стулов!

Понимали друг друга с полуслова. На мне обычно лежала операция разметки. Богатырь Стулов (ему тогда уже целых девятнадцать стукнуло!) верховодил в случаях, где требовалась физическая сила. Не менее ценными в работе были ловкость и сноровистость самого молодого члена бригады — Серегина.

И вот еще что удивительно. Несмотря на поистине адское напряжение, трудились с шутками-прибаутками. Молодость тому причиной? Характеры? Не знаю, но никогда не случалось раздора, не возникало уныния в нашем маленьком коллективе.

А «катюша» все совершенствовалась, «хорошела», как говаривали мы тогда. Заводчане осваивали новые типы установок. Их запуск производился прямо с упаковочной рамы, ставившейся на землю. Ни одно немецкое укрепление полевого типа не выдерживало удара таких ракет…