Революционное самоубийство - Ньютон Хьюи Перси (первая книга .TXT) 📗
Когда меня привезли в колонию, я не знал там ни одного человека. В конченом итоге, я встретил других заключенных и попытался достучаться до них. Но понял, что очень трудно говорить с людьми на политические темы, если они живут от свидания до свидания. Для них секс был всем.
Этих людей эксплуатировали и контролировали охранники и система. Их сексуальность была искажена и превращена в псевдосексуальность, которую использовали для контроля над ними и для того, что подорвать их нормальное желание обладать чувством собственного желания и быть свободным. В данном случае их подталкивала система, и заключенных заставили пристраститься к сексу. Любовь, ранимость, нежность были искажены до неузнаваемости и обернулись властью, конкуренцией и контролем.
Гомосексуальной любви в колонии можно было предаваться запросто. У каждого заключенного, кроме меня, был ключ, так что в течение дня он мог выходить из своей камеры. Свидание могло произойти во время обеда или в душе. Кто-нибудь «стоял на стреме» и предупреждал о появлении охранников. Впрочем, в этом не было особой необходимости. Порой охранники с удовольствием стояли и смотрели, пока все было спокойно. Лишь политическое выступление в тюрьме вызывало немедленные репрессивные действия. Охранникам обычно было достаточно пригрозить «политическому заводиле», что его посадят в автобус и увезут далеко-далеко от его любовника. Подобные угрозы всегда срабатывали. Кроме того, многие из охранников сами были гомосексуалистами. Часто, пока я мылся в душе, в дверном проеме появлялся охранник. Он что-то болтал, при этом его взгляд упирался не в мое лицо, а на мой пенис. «Эй, Ньютон, как поживаешь, Ньютон? — спрашивал он меня. — Не хочешь поразвлечься, Ньютон?» Я смеялся над ними.
Засилье гомосексуализма в тюрьме немного снизилось, когда разрешили посещение жен заключенных. Либералам кажется, что это огромный шаг вперед, но они ошибаются. И здесь царят принуждение и контроль, их действие даже сильнее, потому что охранники могут запретить свидание мужчины с его женщиной точно так же, как они запрещали видеться мужчинам-любовникам. А заключенному нелегко найти другую женщину. Это тюрьма. Каждое желание здесь используется против тебя.
В колонии повторилось то же самое, что в Вакавиле. В первую очередь меня отвели к начальнику. Он сказал мне, что они оставят меня на главной линии, если я буду соблюдать все правила и не буду пытаться подбивать заключенных на какие-нибудь запрещенные действия. Он также сказал мне не жаловаться. Если я хотел жаловаться, мне следовало дождаться того момента, когда я выйду из тюрьмы. И опять я ничего не ответил. Я думал о том, что мне придется провести в этих стенах пятнадцать лет. Этого времени должно было хватить на достижение цели.
После беседы с начальником тюрьмы меня отправили к советнику. По его словам выходило, что мне назначили «воспитательную программу», чтобы подготовить меня к возвращению в общество. Лично я не чувствовал необходимости перевоспитываться. Все мое преступление состояло в том, что я говорил в защиту людей. Но советник пустился в подробности. Он объяснил, что на первом этапе программы я буду должен работать в столовой, причем бесплатно. В конечном итоге, я смогу попробовать себя и в другом качестве, т. е. поработать в различных местах, где зарплата была от трех центов в час минимум и до десяти центов в час максимум.
Меня абсолютно не устраивала подобная эксплуатация, и я не собирался гробиться сначала вообще бесплатно, а потом за такие смешные деньги, которые зарплатой и назвать было нельзя. Я выдвинул контрпредложение. Я буду охотно работать, но за справедливую компенсацию — за плату по профсоюзным тарифам. Если они будут платить мне и всем остальным заключенным установленную профсоюзом заработную плату, то я буду с огромным удовольствием работать там, где они мне скажут. Кроме того, я буду оплачивать мое содержание и перестану быть обузой родному штату, хотя он засадил меня в тюрьму совершенно незаконно. Как и следовало ожидать, персонал тюрьмы отказался рассмотреть мое предложение.
Тогда я предложил им еще один вариант — что в рамках воспитательной программы я буду посещать тюремную школу. Хотя уровень моего образования далеко обгонял тот, что могли предложить мне здесь, я знал, что образовательная программа позволить мне получить свободный доступ к местной библиотеке, где я мог бы продолжить пополнять свои знания. Они отказались разрешить мне и это на том основании, что образовательные программы — это привилегия, которую я должен заслужить, сначала поработав как следует в течение неопределенного времени. Другими словами, сначала кнут — потеря человеческого облика, чего они добивались, а потом — пряник, иначе говоря, соблюдение моих интересов. Я опять отказался. Их требования были насквозь пропитаны ложью. Мне было известно, что другим заключенным разрешали сразу начать с образовательных программ. Я также знал, что мне этого не разрешат, потому что они хотели сломать меня. Но я не собирался сдаваться.
В итоге они посадили меня под замок. Это означало, что я сидел в своей камере почти целый день и у меня не было привилегий в столовой. Камеры в Калифорнийской колонии для уголовных преступников запираются на три замка каждая. Один из замков находится под центральным контролем и приводится в действие лишь на ночь. Этот замок закрывается одновременно на всех камерах. При этом раздается характерный громкий звук, который можно услышать в любом уголке тюрьмы. Мы называем это «опустить решетку». Второй замок можно открыть только ключом, который находится у охранника, а ключ от третьего замка достается заключенному. Каждое утро, после «поднятия решетки» (когда во всех камерах открывается первый замок), приходит охранник и открывает камеры. На протяжении целого дня заключенный может свободно выходить из камеры, пользуясь собственным ключом. Поскольку я сидел взаперти, по утрам охранник проходил мимо моей камеры. Мне разрешалось покидать камеру только для похода в столовую, на свидания или по официальному делу, например, когда меня вызывали на дисциплинарную комиссию. Получалось, что я покидал камеру на завтрак с семи до восьми утра, на обед с двенадцати до часу дня и на ужин с пяти до полседьмого вечера. В это время я должен был еще сменить одежду, принять душ и проделать прочие необходимые вещи.
Когда человек сидит под замком, ему отказывают во всех привилегиях. Я не мог ничего купить в столовой, у меня не было сигарет, мыла, дезодоранта, зубной пасты и жидкости для полоскания рта. Мне выдали лишь казенную зубную щетку и зубной порошок. Каждую неделю я получал шесть листов бумаги. На них я мог писать письма любым десяти лицам, внесенным в мой лист посещения. Я получал сан-францисскую газету «Кроникл», причем всегда с опозданием на день, однако и в этом мне время от времени отказывали. Сначала мне не разрешили иметь в камере никакие другие печатные материалы или писать что-нибудь еще, кроме ограниченного количества писем. Но, в конце концов, мои адвокаты добились в суде разрешения, чтобы мне выдали пишущую машинку, а также книги и документы по моему делу. Я продолжал упражняться, устанавливая контроль над собственными мыслями, в чем я довольно преуспел к тому времени.
Содержание меня под замком было способом «наказать» меня за отказ согласиться на рабство. В мастерских колонии делают обувь и автомобильные номерные знаки, а также стирают белье для других учреждений. За эту работу колонии неплохо платят. Если учесть, что заключенные почти ничего не получают, то такая система оказывается немногим лучше рабства. Тюрьма — одна из самых возмутительных форм эксплуатации, которые только существуют, хотя тюремные власти смотрят на эту систему, конечно, по-иному. Лично я рассматривал свое положение не как наказание, а как освобождение от рабской доли. Раз в месяц меня вызывали в дисциплинарный комитет. Меня спрашивали, готов ли я сотрудничать с ними и получить ключ от третьего замка. И каждый раз я отказывался.
Охранники считали, что я обречен на поражение, что я долго не выдержу в таком режиме. В конце концов, ты сломаешься, говорили они мне. Зачем же сидеть в одиночке? Больше того, если я сопротивлялся тюремным порядкам, я гарантированно оставался здесь на все пятнадцать лет.
