Гитлер. Утраченные годы. Воспоминания сподвижника фюрера. 1927-1944 - Ганфштенгль Эрнст (читать книги полностью без сокращений бесплатно txt) 📗
Через три дня он объявился с новым визитом, привезя с собой новые заверения. Все, что он имел предложить по приезде, – неуклюжую взятку. Да, сказал он, это правда, что ваш отдел в Берлине закрыт, но это было сделано лишь в связи с реорганизацией информационной службы. Мне предложили важный пост у Геринга, связанный с четырехлетним планом, – и я мог сам назвать, какое пожелаю себе жалованье. Геринг встречался с Гейдрихом, и ордер на мой арест отозван. К Пасхе я должен принять решение, приму ли я это предложение. А иначе все последствия моей намеренной эмиграции падут на меня. Это все, что мне требовалось узнать. В тот же вечер я наконец-то поехал на вокзал, чтобы забрать Эгона. Пуповина была перерезана.
Из Цюриха мы отправились в Лондон, где я устроил Эгона в школу Святого Павла по рекомендации писателя Оливера Онионса. У меня в Англии была некоторая сумма денег – доход от дела о клевете, которое я выиграл против газеты «Экспресс» в 1935 году, а то, что мне требовалось сверх этого, я одолжил у английских друзей. Потом со всеми я расплатился. Игра в кошки-мышки с Берлином продолжалась. Я слышал, что Гитлер даже привозил в Берлин Германа Эссера и пытался уговорить его поехать в Лондон и использовать свое влияние, чтобы заставить меня вернуться. «Дайте ему мое честное слово, что для него нет никакой опасности в возвращении. Все было всего лишь шуткой, и нет для него нужды бегать», – как мне сказали, заявил Гитлер. Эссер проявил осторожность и порасспрашивал одного-двух моих друзей в МИДе, думают ли они, что его поездка принесет какие-то плоды. «Не тратьте свое время, – сказали ему. – Как вы думаете, какие гарантии вы можете ему предложить? Ганфштенгль не вернется, можете быть уверены».
Должно быть, этот триумвират был озабочен всерьез тем, что я могу опубликовать, потому что эти люди потом стали чередовать уговоры и лесть с угрозами и послали Боденшатца в Лондон, чтобы заявить, что гарантии Геринга остаются в силе и что я могу укомплектовать свою службу тем же персоналом. Сейчас международная ситуация быстро ухудшалась. В воздухе уже витали разговоры о войне – вероятности, которая приводила меня в ужас. «Можете сказать Гитлеру, – заявил я Боденшатцу, – что, если я получу от него личное письмо с извинениями и предложение какого-нибудь значимого поста его личного советника по международным делам, я подумаю о возвращении». Естественно, никакого такого письма не пришло, хотя Гитлер и сказал Винифред Вагнер, что он в самом деле его отправлял. Я даже писал через дипломатическую почту своему старому другу Трумен-Смиту в Берлин, спрашивая его, будет ли моя жизнь в опасности, если я вернусь. Он тут же связался с генералом фон Рейхенау, который ответил через пару недель, что «для нашего общего друга было бы небезопасно возвращаться». Следующее, что я узнал, – мое имущество было захвачено и подвергнуто сначала штрафу в 42 тысячи марок в виде «налога на бегство из рейха».
И даже тогда их попытки вернуть меня под их власть не прекратились. Мартин Борман писал мне, что все эти карательные меры будут отменены, а стоимость моего пребывания в Лондоне возмещена, если я вернусь. Снова приехал Боденшатц и даже привез с собой мужа моей бывшей секретарши, который работал в конторе Геббельса, с убаюкивающим посланием от этого самого маленького демона. Когда я проявил упрямство, Боденшатц стал груб. «Если вы не вернетесь, есть другие способы заставить вас замолчать!» – пригрозил он. Я ответил ему, что мои мемуары уже написаны и находятся в сейфе у моего адвоката. Если я умру естественной смертью, их уничтожат. Если со мной случится нечто другое, они будут опубликованы.
Даже Юнити Митфорд пыталась сыграть роль посредника. Я тогда не знал, что она, возможно, была невольной причиной моих злоключений. Европа содрогалась под ударами аншлюса, Мюнхена и Праги. С наступлением польского кризиса я понял, что мои самые страшные опасения вот-вот станут явью. Мания Гитлера к господству над его окружением стала сумасшествием. На следующий день после того, как его армии вошли в Польшу, я отправил Эгона в Америку. После последнего совместного обеда в маленьком ресторанчике в Сохо я проводил его на поезд, согласованный с расписанием пароходов. Я хотел проводить его как можно дальше, насколько мог. Потом я вернулся, чувствуя себя беспомощным, сбитым с толку и несчастным, в свою маленькую квартиру в Кенсингтоне. Тем же вечером раздался властный звонок колокольчика. У дверей стояли двое в штатской одежде: «Господин Ганфштенгль? У нас есть приказ на ваше задержание как врага!»
Интернирование – совсем не желанная вещь. Британские власти широко раскинули свои сети. Там оказались политические беженцы и евреи, нацистские функционеры из организации зарубежных немцев Боле, персонал немецкого госпиталя, команды кораблей, схваченные в портах. Я не ощущал своей принадлежности ни к одной из этих категорий. После пары ночей в лондонской «Олимпии» нас перевели в лагерь в Глектон-он-Си, и на нас стала опускаться свинцовая длань лагерной дисциплины. Неужели британцы не могут понять, как я сражался против того, что сейчас происходит? Какая польза от того, что я сижу в бараке за колючей проволокой? Мне было разрешено связаться с моим адвокатом Кеннетом Брауном, который помог мне в моем лондонском деле о клевете, и он подготовил прошение к королю с просьбой освободить меня. Моих рекомендательных писем было бы достаточно. Они поступили от сэра Роберта Васитарта, сэра Горация Рамболда и сэра Эрика Фиппса – британских послов, которым я старался помогать в Берлине, от графа Мюнстера, лорда Фермой, Вернона Бартлетта…
На моем досье стоял штамп «министерское дело», когда я предстал на слушании перед консультативным комитетом под председательством сэра Нормана Биркетта. Мое прошение было отклонено. «Причина, – написал потом Кеннет Браун, – была в вашей готовности вернуться в Германию, если бы вы получили требуемые заверения от Гитлера». Идиоты, подумал я, неужели им не понятно, что я хотел вернуться только для того, чтобы попытаться остановить все это! Уничтожить Гитлера, ведь они собирались уничтожить Германию. Единственное место, которое у них нашлось для меня, было то, которое я еще не был готов занять. «Доктор Ганфштенгль! – сказал один из допрашивавших меня. – Если вы готовы помочь нам своей пропагандой, вы можете свободно писать». Это было не очень приятное предложение, но война есть война. «Разве вы не понимаете, что доктор Геббельс сможет тогда заявить, что все, что я пишу, сделано под давлением, а посему – ложь? – ответил я. – Есть и другие способы, которыми я мог бы помочь вам, но не как ваш пленный».
Не думаю, что у моих британских друзей есть какие-либо причины гордиться условиями, в которых нас содержали. Из Глектона нас перевели в Ситон-он-де-Си, где поселили в купальные кабины. Пища была жуткой. Нам давали разбавленный чай с бисквитами и бисквиты с жидким чаем. Место было болотистое. В деревянном полу было отверстие, через которое, лежа на своей кровати, я мог наблюдать за угрями. Я сам не считал их деликатесом, но те, кто их обожал, были готовы чистить за меня мои ботинки в обмен. Следующая остановка – ипподром в Лингфилде – бетонные кабины под трибуной для зрителей. Но тут хоть было сухо. И здесь несколько интернированных прокопали туннель, который был обнаружен. Их посадили в огороженный загон под открытым небом на хлеб и воду. Некоторые из нас прохаживали мимо и бросали им часть своего рациона. Меня поймали за этим занятием и за мои хлопоты перевели в исправительный лагерь в Суонвике.
Он полностью был в руках воинствующих нацистов, осуществлявших террор против любого, кто, как они подозревали, не придерживался их взглядов. Охрана, похоже, умывала руки при всем, что творилось, и только чистая удача позволила мне тайно переправить записку Кеннету Брауну, которому удалось поднять эти вопросы в палате общин через группу либеральных членов парламента. Меня перевели опять в Лингфилд, и условия улучшились. Единственное, что удерживало меня под трибуной, – благословенное присутствие пианино, где я мог упражняться от души и составил камерный квартет с тремя другими пленными. Но это не улучшило моей популярности. Война развивалась в пользу Германии, и лишь немногие из пленных желали рисковать поддерживать хорошие отношения с тем, кто так решительно порвал с Гитлером. За сражением под Дюнкерком последовали новые распоряжения в отношении нас. Нас спешно эвакуировали в Ливерпуль, где несколько тысяч из различных лагерей затолкали в два парохода для отправки в Канаду. Я очутился на борту Duchess of York. А другое судно называлось Arandora Star.
