Воспоминания - Брандт Вилли (читать полностью бесплатно хорошие книги .txt) 📗
Первое мая 1972 года явилось грандиозным торжеством. В первой половине дня я выступил в Дортмунде (а где же еще!), где, по данным полиции, собралось 100 тысяч человек. Вместе со сталеварами я участвовал в демонстрации, направившейся в Вестфальский парк. Волна дискуссий захлестнула страну. Уже в тот день, когда с вотумом недоверия ничего не вышло, я получил множество подтверждений симпатии к моему правительству. Ни одна другая политическая тема так не будоражила людей. Господствовало чувство, что в Бонне творится неладное, что там пытаются недостойными средствами снять федерального канцлера с его поста. Спрашивали также, допустимо ли при переходе на сторону противника брать с собой мандат? Досада критикующих была мне понятна, но по принципиальным соображениям я не мог разделять их выводов.
Между средой третьего и субботой тринадцатого мая одна межфракционная встреча сменяла другую. Все разговоры вертелись вокруг того, что должно быть записано в совместной резолюции и доведено до сведения других правительств. Прежде всего говорилось, что «modus vivendi» [11] не заменяет мирный договор. Оппозиция хотела выяснить, примет ли правительство Советского Союза без возражений интерпретирующую резолюцию бундестага? Это желание вылилось в гротеск: посол СССР время от времени сидел за столом межфракционных переговоров, где ему, собственно говоря, было не место, и давал ответы, которые каждый знал наперед. Я настоятельно предупреждал, что не нужно ставить посла в такое положение, когда он будет вынужден считать, что играет определенную роль в отношениях между правительством и оппозицией. Валентин Фалин был искусным дипломатом и придерживался той точки зрения, что договор от августа 1970 года следует толковать, исходя из него самого, а резолюция, по которой мы тем временем, в основном, пришли к общему знаменателю, не содержит ничего нового. После мучительных консультаций он принял следующее решение: он примет резолюцию, однако не заявит, что он ее принимает, так как это имело бы далеко идущие дипломатические последствия. Он заявил, что передаст ее своему правительству. Кроме того, Фалин добавил, что он не говорил, что возражений нет, а сказал, что он их не ожидает. В конце этого таинственного эпизода лидер оппозиции еще раз подчеркнул, что и он желает, чтобы договоры были ратифицированы.
По совместной резолюции было заметно, что она имеет сомнительную предысторию. Она вскоре была забыта, не помешав Штраусу, который в Бонне участвовал в ее составлении, взять в своей родной Баварии прямо противоположный курс. Что касается меня, то было известно, что я отвергаю компромисс, обесценивающий договоры. С грехом пополам выработанный текст «не выходит за границы того, с чем я еще могу согласиться», — сказал я.
Резолюция, одобренная всеми партиями, таким образом, обеспечивала германские «правовые позиции» и была принята к сведению в Москве. Разве не должна была оппозиция, или, по крайней мере, большая ее часть, легко согласиться с договорами? Расчет не оправдался. Чтобы не допустить распада фракции ХДС/ХСС, ее руководство после бурной дискуссии договорилось воздержаться при голосовании. Функционерам Союза изгнанных было позволено голосовать против. Барцель, которого поддержал Рихард фон Вайцзеккер, хотел, объяснив причины, голосовать «за». Штраус и некоторые правые из ХДС требовали безусловного «против». К своего рода центристской группе относились Герхард Шрёдер, Эрхард, а также пользовавшийся покровительством Кизингера, и не только его, Гельмут Коль, которому предстояло унаследовать от Барцеля руководство партией и фракцией. 17 мая 1972 года Московский договор прошел через германский бундестаг 248 голосами «за», 10 — «против» при 238 воздержавшихся. За Варшавский договор голосовало 248 депутатов: «против» — 17, воздержалось — 231.
Через полгода после ноябрьских выборов Райнер Барцель ушел в отставку. Председателем фракции стал статс-секретарь и будущий федеральный президент Карл Карстенс. Гельмут Коль взял на себя руководство партией. Приведение ее политики в соответствие с внешнеполитическими реалиями затянулось на годы. Даже грозила опасность, что ХДС/ХСС воспротивятся тому процессу общеевропейского сотрудничества, который был обозначен по названию финской столицы. Попытки остановить время всегда сопровождаются, помимо всего прочего, еще и курьезами. Так произошло и на этот раз, причем не только из-за перегибов в Баварии. В центральном комитете немецких католиков Ватикан из-за его отношения к ГДР упрекнули в проведении пагубной «восточной политики». В соответствующей рабочей группе было сказано: «Папа и Вилли Брандт делают одну и ту же принципиальную ошибку». Я подозреваю, что в Риме это было воспринято не более болезненно, чем в ведомстве федерального канцлера.
Переустройство, необходимое для новой коалиции с СвДП, пока что задерживалось. Барцель намекнул уже в 1972 году, ссылаясь при этом осторожно на руководство СвДП, что в случае одобрения договоров «узы существующей коалиции» разорвутся. А может быть, речь шла не об «узах», а, скорее, об «оковах»? Быть лидером свободных демократов не всегда означало быть лидером в «восточной политике».
От министра иностранных дел ожидали, что его политика будет отличаться от моей по крайней мере в нюансах. От «конституционного министра» не ожидали, что он выскажет явно взятые с потолка юридические сомнения. Когда осенью 1970 года я лежал с гриппом, коллеги из обеих коалиционных партий предложили провести у меня дома заседание кабинета. Им не давала покоя мысль, что наша правовая позиция в связи с Варшавским договором может оказаться уязвимой. В 1972 году исходившие от фрайбургского партсъезда (октябрь 1971 года) реформаторские импульсы ослабли, а на первый план вновь выдвинулись интересы крыла, связанного с экономикой. Тем не менее прошло почти десятилетие, прежде чем смена власти приобрела реальную форму, причиной тому была неповоротливость ХДС/ХСС. Лишь когда им удалось перепрыгнуть через тень «восточной политики», СвДП смогла переориентироваться.
Дальнейшее промедление не только привело бы к новым конфликтам из-за внешнеполитических вопросов, но и нанесло бы вред внутренней политике. Разочарование было и без того велико, а продвижение по краю пропасти — затруднительно. В качестве иллюстрации может служить указ об экстремистах от января 1972 года. Его применение было позаимствовано из какой-то пьесы театра абсурда. Был ли он из-за этого с самого начала ошибочным? Или всегда ошибочно то, что развивается не так, как это было задумано? Напрашивался вывод, что под знаком ожесточенной борьбы за внешнюю политику не должно происходить стирание линии внутреннего фронта, что открытость по отношению к Востоку не должна иметь своим следствием открытость по отношению к коммунизму. Все это необходимо было подчеркивать снова и снова, пока хватало слов, независимо от того, нравится ли это кому-нибудь или нет. Указ об экстремистах нельзя понять без «восточной политики» и битвы, которая вокруг нее велась.
Министры внутренних дел и главы правительств земель считали необходимым дать отпор объявленному радикальной студенческой оппозицией «маршу по инстанциям». Следовало обращать больше внимания на государственных служащих и их верность конституции. В принципе это было не ново. Это был скорее вопрос, каким образом применять действующее право. По инициативе социал-демократических сенаторов внутренних дел Гамбурга и Берлина появился совместный документ глав земельных правительств «Основные положения о членстве в экстремистских организациях». Я к ним примкнул 28 января 1972 года, когда премьер-министры совещались в ведомстве канцлера. О «служебной ответственности» не было речи. От совместной ответственности я не уклонялся.
Эти «Основные положения» от января 1972 года не создавали новых правовых норм. Прежде всего было важно конкретизировать существующие основы правового положения государственных служащих и установить единые правила проверки и зачисления на работу. Соответствующий циркуляр с точки зрения содержания не представлял собой ничего нового. Новым был типовой запрос в ведомстве по охране конституции, который свидетельствовал о том, что существовало изрядное смятение умов, которое в одних землях проявлялось в большей, а в других в меньшей степени. То, что указ применялся почти всегда против левых и крайне редко против правых, было связано с особой атмосферой в Федеративной Республике.
