Кремлевское дело - Иванов Николай Владимирович (книги без сокращений .TXT) 📗

В режиме нештатной ситуации 19 августа всё было примитивно упрощено. Некогда было разыгрывать детские игры на зелёной лужайке. Пришли четверо и объяснили: «Вы арестованы!» Всё. Как во времена сталинских репрессий, с одной лишь разницей: тогда в основном брали ночью, а здесь – днём. Общее же остаётся неизменным – абсолютное беззаконие. Что я, юрист, мог противопоставить явному произволу? Только бесспорные аргументы, доказывающие вопиющее нарушение в случае со мной не только прав человека, но законов того государства, которому верой и правдой служили люди, пришедшие меня арестовывать. Во-первых, я напомнил, что являюсь народным депутатом СССР и Республики Армения, и на меня распространяется статус депутатской неприкосновенности. Следовательно, требуется постановление двух парламентов о даче согласия на мой арест. Во-вторых, избрание меры пресечения в виде содержания под стражей должно быть санкционировано прокурором. В-третьих, мне должны быть предъявлены конкретные пункты обвинения, с указанием совершённых мною действий, попадающих под признаки уголовно-наказуемого деяния. В ответ на мои требования майор госбезопасности достал из своей папки лист бумаги с текстом в несколько строк и, победоносно взметнув им над головой, заявил, что сей документ служит достаточным основанием для ареста. Я попросил ознакомиться с содержанием документа. Офицер КГБ явно не желал выпускать из рук сокровенную бумагу, опасался, что ли, как бы я не разорвал её в клочья? Пришлось твердолобому представителю охранки разъяснить положения уголовно-процессуального кодекса, согласно которым лицо, подлежащее аресту, имеет право лично ознакомиться с постановлением об избрании меры пресечения. Только после долгих препирательств мне дозволили ознакомиться с творением гэкачепистов.

Надо же, усмехнулся я про себя, оказывается уже стал «Кореновичем», а вслух сказал, что военный комендант Москвы Калинин, подписавший распоряжение на мой арест, согласно закону не является должностным лицом, наделённым правом лишать свободы представителя высшего законодательного органа страны. Кроме того, заявил, что после введения чрезвычайного положения, как известно господам из КГБ, я не выходил из своей квартиры и, следовательно, физически не мог воспрепятствовать практической реализации Постановления № 1 ГКЧП. А за нереализованные мысли, как известно, не судят. Более того, новое руководство страны, согласно публичным заявлениям, намерено строго соблюдать Конституцию СССР и охранять основные права и свободы граждан. В свете всего сказанного «филькина грамота» генерала-гэкачеписта Калинина не выдерживает никакой критики.

Надо было видеть этих всесильных некогда молодцов с Лубянки! Бессмысленный испуг в глазах, трясущиеся руки и неуклюжие жесты. Это был неподдельный страх, который я намеренно подогревал, всякий раз напоминая об ответственности за произвол, которая спросится с них после провала путча. Майор окончательно сник, побледнел лицом и начал чуть ли не упрашивать меня подчиниться приказу. Я поблагодарил за вежливость и ещё раз напомнил, что отказываюсь выполнять незаконное требование. В самом деле, не на свадьбу же меня приглашают, а в тюрьму, куда, известно, добровольно не ходят. Поняв, что добром ничего не добиться, в одно мгновение майор КГБ преобразился до неузнаваемости: резко изменились мягкие черты лица, взгляд стал колючим, на щеках заходили желваки. Стальным голосом он рявкнул: «Взять его!» Подручные тотчас приблизились ко мне и всем видом продемонстрировали, что сопротивление бесполезно. Да и у меня не было сомнений, что они своё грязное дело сделают. Я пошёл переодеваться. В комнату заглянул десятилетний сын Мартин. Весь как-то напружинившись, он выдавил из себя: «Ну ты, папа, доигрался». Я успокоил его, заверив, что всё будет хорошо, и скоро вернусь домой. Вряд ли он верил мне в ту секунду, ибо уже давно знал, что в любую минуту с отцом может случиться самое худшее. Я вышел в холл, и в это время зазвонил телефон. Дочь Анджела протянула трубку: «Дядя Коля звонит». Кагэбешник попытался вырвать у дочери трубку, но я опередил его и успел сказать Иванову: «За мной пришли из КГБ. Уходи!» Двое суток, находясь в изоляции, гадал, взяли Иванова или нет.

Я попрощался с детьми. В эту трудную минуту было приятно видеть, что сын и дочь вели себя достойно, без паники и слёз. После освобождения друзья, опекавшие семью во время моего недолгого отсутствия, сказали, что жена Сусанна и дети держались молодцом. Оно и понятно. За восемь лет, что наша группа вела расследование дела о коррупции, домашние попривыкли ко всяческим неприятностям.

Вместе с охранниками я вышел на улицу. Там нас ждал «жигулёнок» с госномером 60-33 ММЗ. Перед тем как сесть в машину, я увидел пенсионерку из нашего подъезда. Она поняла всё без слов. Вижу нервно задрожали губы, по щекам потекли слёзы. Чтобы хоть как-то разрядить гнетущее безмолвие, морально поддержать её, а может и себя тоже, я подчёркнуто уверенно и бодро сказал соседке, что ничего особенного не происходит, просто пришли новоявленные фашисты, наводят свой порядок, который долго не продержится. Мне предложили сесть на заднее сиденье, по бокам устроились оперативники. Всё делалось по правилам, предусмотренным в соответствующих инструкциях. Сопровождающий нас молодой участковый инспектор милиции, понурив голову, остался стоять на тротуаре.

За рулём сидел четвёртый оперативник, участия в аресте не принимавший. Он что-то нервничал, время от времени меряя меня презрительным взглядом. Чувствую, как закипает злость:

– Ну, что смотришь, непонятно кого поймали? Главаря. Вы же сегодня одних главарей берёте, пытаясь таким образом обезглавить всё демократическое движение страны.

– А вы что, считаете себя главарём?

– Не только я, но и ваше ведомство тоже, раз приехали арестовывать.

После этого обмена «любезностями» я поинтересовался, куда всё-таки меня везут. Ответили: в военную комендатуру Москвы. Однако через некоторое время мы оказались на окраине города. Дорога вела в сторону Балашихи. Я заявил, что не знаю, с кем имею дело, куда и зачем меня везут. А ,может, рядом со мной какие-нибудь рэкетиры, хотя очень подозреваю, что так беспардонно могут вести себя только люди с Лубянки. Не желая накалять и без того гнетущую ситуацию, старший оперативник сообщил, что вскоре меня доставят в штаб, сдадут начальству, которому я буду обязан давать соответствующие пояснения. На вопросы о том, что за штаб и с каким начальством предстоит объясняться, ответа не последовало. Я замолчал и уставился в окно.

Политбеседа в солдатской казарме

День 19 августа выдался солнечным. Если бы не усиленные наряды милиции и военные патрули на перекрёстках, ничего особенного вроде бы и не происходило. По обе стороны шоссейной дороги спешили куда-то по своим делам сельские жители. Чувствовалось, что они далеки от происходящих событий и заняты своими повседневными проблемами. Вскоре мы проехали Медвежьи озёра и свернули влево на просёлок. Проехав два-три километра в сторону от главной шоссейной дороги, оказались у ворот какой-то воинской части. Сидящий рядом с водителем охранник вышел из машины, поговорил с дежурным КПП и с недовольным видом вернулся. Явно произошло какое-то замешательство. По всему видно было, что конвоиры озабочены вопросом, что делать и куда дальше ехать. Кто-то из них в сердцах бросил: «Давай дальше, может там». «Так-так,– подумал я,– значит у путчистов не всё ладится, если не отработаны даже мелкие организационные моменты». По опыту я знал, что если чекисты за что-то берутся, то, как правило, проводят скрупулёзную предварительную подготовку акции, не упуская даже мельчайших деталей. А сейчас, как-никак, совершается государственный переворот, и такие ляпсусы. Взяли живьём «врага народа» и не знают, куда его упрятать. Есть над чем подумать. И сделать первый утешительный вывод: закрутившаяся машина переворота буксует.