Денис Давыдов (Историческая хроника) - Задонский Николай Алексеевич (библиотека книг .TXT) 📗

Лошади фыркают, бубенчики позванивают. Щедрое весеннее солнце заливает тихую Пречистенку. В безоблачном небе поют жаворонки. Денису грустно. Как-никак впервые пускается он в далекий путь один. Когда еще придется свидеться? И что-то ждет его в столице?

Василий Денисович крепко прижимает сына к груди, крестит. Евдоким, Сашенька, Левушка стоят на крыльце притихшие…

Денис садится в кибитку. Кучер трогает вожжи. Прощайте, родные! Прощайте, детские годы! Прощай, Москва!

VI

На просторных столичных проспектах давно уже не видели такого оживления, как весной 1801 года. Внезапная кончина императора Павла всех обрадовала. Объявленный годовой траур превратился в праздник. Встречаясь на улице, люди обнимали друг друга и, улыбаясь, декламировали последние стихи поэта Державина:

Военные, не дожидаясь распоряжений, снимали ненавистные букли и косы. Появились запрещенные Павлом русские экипажи, мундиры, костюмы. Гостиницы заполнились приезжими – отставными генералами и офицерами, помещиками. Без конца все толковали о предполагаемых реформах и с надеждой ожидали милостей, наград и хороших мест от нового императора.

Денис на первых порах остановился у Александра Львовича Давыдова, занимавшего второй этаж большого дома против Адмиралтейства. Дом принадлежал его дяде – графу Александру Николаевичу Самойлову. Александр Львович был холост и не знал счета деньгам. Богатая мать, Екатерина Николаевна, в средствах детей не ограничивала. Александр Львович принял двоюродного брата любезно, обещал с кем-то поговорить, помочь, но, по обыкновению, на другой же день обо всем забыл. В доме ежедневно справлялись праздники и холостые пирушки. Хозяин любил покушать, держал француза-повара; обеды и ужины поражали вкус любого гастронома. Народу, главным образом сиятельных гвардейских офицеров, собиралось много. Говорили о дворцовых новостях, чинах и наградах. Рекой лилось шампанское. Шла крупная картежная игра.

Здесь впервые Денис услышал некоторые подробности о смерти императора Павла. Оказывается, он не умер от удара, а был убит! Заговорщики (среди них шепотом называли имена петербургского генерал-губернатора Палена, командира преображенцев Талызина и бывших екатерининских фаворитов братьев Зубовых), недовольные политикой Павла, ночью ворвались в царские покои 6. Императора задушили, до неузнаваемости изуродовали. Гвардейцы, смеясь, рассказывали о случае с солдатами дворцового караула. Утром после убийства Павла их хотели привести к присяге новому императору, но они стали просить офицеров сначала показать им скончавшегося.

– Это же невозможно, господа, – обращаясь к офицерам, сказал генерал Беннигсен, будто бы причастный к заговору. – У покойника весьма обезображенный вид, просто смотреть страшно. Прежде надо обрядить и привести его в порядок.

И когда двое из солдат, все же допущенные в спальню Павла, посмотрели на убитого царя и возвратились, генерал Беннигсен спросил:

– Ну что, братцы, убедились теперь, что государь Павел Петрович умер?

– Так точно, ваше превосходительство, – ответили солдаты. – Убедились вполне! Крепко помер!

Денис никогда не любил Павла, но обстоятельства убийства царя невольно вселили в его душу ужас. Денис не спал две ночи. Огромная, убранная стильной мебелью, зеркалами и коврами комната, отведенная для него, казалась мрачной. Да и гости Александра Львовича, относившиеся к нему с великосветской надменностью, не вызывали никакой симпатии.

Денис перебрался к другому двоюродному брату – Александру Михайловичу Каховскому, жившему на Галерной. Здесь все было проще и милей. Квартира чем-то напоминала родной дом. Мебель по-домашнему покрыта белыми чехлами. На окнах вместо тяжелых штор – кружевные занавески. Много цветов, картин и книг.

Каховскому перевалило за тридцать. Среднего роста, широкоплечий, с темными выразительными глазами, остроумный и насмешливый, он встретил Дениса по-родственному, душевно. Но, оглядев его, не удержался от иронического замечания:

– Ох, мал ты ростом, брат Денис! Не представляю, какой из тебя кавалергард будет.

Денис густо покраснел. Ему не раз указывали на этот физический недостаток. Догадавшись, что задел чувствительное место, Александр Михайлович поспешил успокоить:

– Ну, да мы все-таки попытаемся… Есть у меня среди преображенцев приятель – молодой князь Борис Антонович Четвертинский. Он с командиром кавалергардов, кажется, дружит. Поговорю с ним.

Динамюндская крепость, где отбывал заключение Каховский, расшатала его здоровье. Александр Михайлович часто кашлял, жаловался на ревматизм, однако от своих убеждений не отказался, по-прежнему оставался «приверженцем вольности», как назвал его некогда следователь.

Уважая дядю Василия Денисовича, слезно просившего «не внушать Денису опасных мыслей», Каховский о своих убеждениях и намерениях не откровенничал, но все же любознательному Денису удалось кое-что узнать и о смоленском заговоре, и о целях, которые ставили перед собой заговорщики, и о том, как попал Каховский в крепость, а брата Алексея Петровича Ермолова сослали в Кострому.

Денис никогда не видел Ермолова, а познакомиться с ним очень хотелось. Каховский, словно отгадав его мысли, сказал:

– Теперь брат Алексей поехал в свое орловское имение проведать отца и матушку, должен вот-вот сюда показаться… Будет вроде тебя хлопотать о службе.

Сам Александр Михайлович снова надевать мундир как будто не собирался. Он принадлежал к тому немногочисленному слою военных, которые не мирились ни с какими отступлениями от суворовских традиций. Эти военные относились к предполагаемым реформам скептически. Пристрастие Александра к маршировкам, немецким порядкам, а также старая приязнь к Аракчееву были им хорошо известны и внушали большие опасения за будущее.

Как-то вечером, прогуливаясь у Летнего сада, Денис чуть не столкнулся с молодым царем. Александр был в мундире Преображенского полка, шел медленно; красивые серые глаза его казались усталыми. Несколько придворных и военных, следовавших за ним, еле сдерживали толпу, напиравшую со всех сторон. Чиновники, лавочники, обыватели и нарядные женщины приветствовали императора восторженными криками.

Дениса взволновала эта встреча. Охваченный чувством какого-то самозабвения и восхищения, он не замечал никого, кроме этого человека, за которого готов был, ни минуты не раздумывая, броситься в огонь и воду.

Когда наконец император скрылся, Денис, изрядно помятый, но возбужденный и сияющий, примчался к Каховскому. И еще на пороге кабинета крикнул:

– Видел государя! Совсем простой и ласковый! Жизнь отдать не жалко!

Каховский, сидевший с книгой в кресле, сдержанно улыбнулся. Юношеский порыв и восторженное состояние Дениса были понятны. Рассказ его выслушал внимательно. И вздохнул:

– Да, государь у нас как будто славный, его любят… Дай бог, чтоб мы не ошиблись.

– Как можно! Увидите, все пойдет по-новому, он прославит Россию! – с горячностью воскликнул Денис.

По тонким губам Каховского скользнула легкая усмешка. Он разгладил правой рукой собравшиеся на широком лбу морщинки и ответил не сразу:

– Все возможно, брат Денис. Однако ж не следует забывать, что благие намерения государей не всегда приводятся в исполнение. – Каховский сделал паузу, темные глаза его насмешливо прищурились, он перешел на свойственный ему иронический тон: – «Бештимтзагеры», сиречь немецкие педанты, коих осмеивал великий Суворов, сидят на прежних местах. Экзерциргаузы и вахтпарады продолжаются. Букли срезаны, а косы оставлены. И в Грузине, близ столицы, Аракчеев разводит индюшек, ожидая своего часа. Признаюсь, хорошего не предвижу!

Денис чувствовал себя так, словно его ушатом холодной воды окатили. Он был молод и не искушен во многом. Разумеется, Александр Михайлович осведомлен во всем лучше, чем он, и напрасно говорить не будет. Но образ молодого царя казался таким прекрасным, что не хотелось думать ни о чем дурном.