О себе… - Мень Александр (читаем книги .txt) 📗
Иуда обо всем узнала,
Бежать решивши, тихо встала,
Но мы, увидев эти штуки,
Схватили все ее за руки:
Постой, милейшая Иуда!
Живой ты не уйдешь отсюда.
Друзья, описывать не буду
Все чувства нашего Иуды.
Прав Данте Алигьери был,
Что ниже всех он поместил
Предателей в «Аду» своем.
Найдется нашей место в нем.
* * *
Прощайте, милые друзья,
На этом заключаю я.
Все изменилось с этих пор,
Умолк веселый разговор,
Менялись люди и года,
Теряясь в дали навсегда.
* * *
Я рано получил прививку против культа Сталина. В школьные годы на тренировке в результате несчастного случая погиб мой одноклассник. Те, кто находился с ним в последние минуты, рассказывали, что, умирая, он говорил со Сталиным, который пришел взять его к себе. Нас, его товарищей, это озадачило: прежде мы не замечали в нем какой–то особой «идейности» (как тогда выражались). И в тот момент у меня впервые мелькнула догадка: «Ведь это религия!» В душе умирающего нечто высшее, священное приняло облик отца, которого мы привыкли благодарить за счастливое детство. С годами догадка превращалась в убеждение, подкреплялась множеством наблюдений и, в конце концов, помогла пониманию огромной исторической трагедии, ставшей фоном юности моего поколения.
Именно в сталинское время на рынке, среди гвоздей и морских свинок, я нашел старые книги Владимира Соловьева, Сергия Булгакова и читал… с дрожью. В то время, когда не было ни самиздата, ни «тамиздата», когда в сфере философии печаталась только ахинея, которую нельзя было брать в руки, я открыл мир великих мыслителей…
В юности мы гонялись за книгами. Я школьником работал, ездил в Крымский заповедник, чтоб заработать на книги и приобрести их. Я начал собирать библиотеку, когда был еще в пятом классе.
В то время почти все храмы были закрыты, Лавра была почти закрыта (кроме двух церквей). Я черпал свое видение внутрицерков–ной картины из литературы, из поэзии, из того, что создавал Нестеров, из всего, что вокруг этого… Это видение не было основано на реальности. Представляете, Нестеров, Флоренский, Булгаков, Загорск… — создавалась легендарная картина, такой град Китеж, некое идеальное царство. Картина прекрасная, и она, конечно, отражала что–то идеальное в жизни Церкви. Но она не соответствовала реальности. Когда я увидел действительность ближе, я понял, что это все где–то в сердцах людей, и не надо искать этого на земле.
Еще лет в двенадцать прочел полные «Жития» и тогда же понял, что сейчас нужно иное изложение.
Особенно волновали меня проблемы евангельской истории...
Цченики 9-го класса (Александр стоит крайний справа)
Семейная фотография 1950 г. Слева направо сидят: Владимир Цуперфейн (брат Елены), Цецилия (вдова Ильи Василевского), Цецилия Цуперфейн, Елена Мень; стоят: Павел и Александр
Однажды в юности я пошел в Третьяковку, и мне попалось несколько картин Поленова — художника, который написал серию эскизных картин из жизни Христа. Среди них была одна: «Благословение детей». Я вспомнил виденную мною в Николо–Кузнецкой церкви на стене живопись «Благословение детей», где были изображены Христос в такой хламиде и дети — сияющие херувимчики, — ну, что–то такое сказочное, необычайно фантастичное, украшенное. А на картине Поленова — хижина с плоской крышей, белье висит, Христос, усталый, согнувшись, сидит на завалинке, и женщины робкие жмутся, ведут Ему за ручки детей. Я вдруг подумал, что так это происходило, именно так, без зримой помпы, без величия. Православные богословы для характеристики явления Христа употребляют даже специальный термин — они называют это «кенозис» (по–русски это слово можно перевести как «умаление», «уничижение»). Кенозис — это закопченное стекло, которое стоит между нашим глазом и солнцем: чтобы видеть солнце, надо смотреть в закопченное стекло. То же самое — когда Тайна Божия является нам: она должна настолько погасить, правильнее, «пригасить» свой свет, чтобы мы могли ее увидеть.
Александр в подмосковном лесу среди юных натуралистов из ВООПа. 1951 г.
Школьные годы. 1951 г.
Читаю…
1947–1948
Читаю Брэма и прочую зоологию, Дарвина, Достоевского (без успеха), Конфуция (в переложении Буланже, толстовца) и массу толстовских брошюр, к которым подхожу резко полемично. Ренан «Жизнь Иисуса», но раньше прочел критику на него архиеп. Варлаама (Ряшенцева), впоследствии епископа–исповедника (книга у меня до сих пор).
Очерки о природе. Пьеса о Франциске Ассизском (читаю его древнее житие). Изучаю историю Древнего Востока З. Рагозиной (дореволюционную). Тогда же под влиянием Бориса Александровича Васильева начинаю работать над «Библейской историей», поскольку прочитанная у матери Марии огромная книга Лопухина (3 тома, конец века) устарела.
Семинар Н. Ю. Фиолетовой по раннехристианской литературе у Б. А. Васильева. Семинар по Чехову у Л. Е. Случевской, первой жены мужа Елены Александровны Огневой[16], — не понравилось.
Читаю о католических святых (Бернадетта, Доминик), узнаю о св. Терезе. Книга о преподобном Сергии Радонежском всегда сопровождает.
Принимаю решение стать священником. Знакомлюсь с инспектором Московской духовной академии Анатолием Васильевичем Ведерниковым[17], который посоветовал учиться дальше [кончить школу].
Занимаюсь живописью.
