Прощание с иллюзиями - Познер Владимир Владимирович (читать книги бесплатно полностью без регистрации сокращений .txt) 📗
Мне не забыть, как он посмотрел на меня. (Николай Антонович тщательно изучал носки своих стоптанных полуботинок, он ни разу за весь разговор не взглянул в мою сторону.)
— Правильно говорите, Познер, — сказал старший, — и мы сыты вами по горло. Больше встреч не состоится. Но мы вам это не забудем, и вы будете помнить о нас. Это я вам обещаю. А теперь уходите отсюда…
Это и были те «друзья», о которых упомянул Виктор Александрович. Думаю, им крупно досталось от начальства за то, что я сорвался с их крючка. Знаю, что они мне этого не простили. Уверен, они написали на меня убийственную характеристику. Мое дело скорее всего стоит на полке, предназначенной для «неблагонадежных». Можно не сомневаться, что именно они повинны в том, что вплоть до 1977 года я был невыездным, и даже тогда потребовалось личное поручительство председателя Гостелерадио СССР, чтобы меня выпустили в… Венгрию.
Довольно много лет тому назад меня пригласили выступить во Дворце молодежи на Комсомольском проспекте. В зале собрались тысячи три мальчиков и девочек, речь шла в основном о борьбе с наркоманией. Не очень понимаю, почему пригласили меня, да это и не важно. Во время своего выступления я упомянул, что когда-то был «невыездным». Потом продолжил свою речь и, закончив ее, спросил, есть ли вопросы. Пацан лет двенадцати поднял руку.
— Пожалуйста, — кивнул я.
— А что такое «невыездной»?..
То, что сегодня в России растет поколение, которое не знает, не понимает, что такое быть невыездным, лично для меня — одно из главных достижений Горбачева. То, что на пути загранпоездки гражданина России есть только два препятствия — деньги и иностранное консульство, — не просто хорошо, это великое благо.
Каким-то странным образом рассказ о том, как я пытался справиться со своим еврейством или его отсутствием, привел к истории моих отношений с КГБ. Поэтому я хотел бы сейчас подвести под ними общую черту.
Точно так же, как не все арабы — египтяне, или алжирцы, или сирийцы, не все евреи — израильтяне. Быть евреем, в моем представлении, это то же самое, что быть французом, или русским, или норвежцем, то есть иметь национальность «по крови» (что, правда, является абсолютно мало научным определением). В этом смысле я — отчасти еврей, отчасти француз, отчасти немец. И отчасти еще много кто, как, впрочем, и подавляющее большинство европейцев. «Кровь» — это не гражданство, нельзя гордиться своей кровью, нельзя ее и стыдиться. Тут я сторонник западного подхода, понимающего национальность как гражданство, а вовсе не как принадлежность к какой-либо расе, вовсе не как «кровь». Спросите «черного» жителя Мартиники, кто он по национальности, он ответит — «француз». Насколько я знаю, только в Советском Союзе людей делят на национальности — «по крови», что лишний раз разделяет, а не объединяет их.
Я считаю, что национальность человека зависит от него самого, от того, кем он себя чувствует, и для большинства это ощущение совершенно ясно. Моя ситуация сложнее. Насколько мне известно, во мне нет ни русской, ни американской крови. Но до какой-то степени я ощущаю себя русским, в еще большей степени — американцем и в некоторой мере французом. Евреем я себя не ощущал никогда (я не говорю, к сожалению, ни на идише, ни на иврите, мало знаком с еврейской культурой, и я человек неверующий), кроме случаев, когда сталкиваюсь с антисемитизмом.
Что до КГБ, то это правительство внутри правительства. Как и ЦРУ, КГБ представляет огромную опасность из-за гигантской власти, которой он был наделен. Параллелей между этими организациями довольно много. Обе совершали преступления — одна против собственного народа, другая — против народов других. Обе были созданы правительствами изначально для одной цели, но использовались для целого ряда совершенно иных. Оба правительства дали им такую власть, что они часто выходили из-под контроля и никогда, по сути дела, не были призваны публично к ответу за свои деяния. Вина лежит на правительствах, на руководстве государств. В конце концов, эти организации не представляют собой сказочных джиннов из тысячи и одной ночи Шехе-резады, они вырвались из замшелых сосудов, но их можно и нужно загнать обратно. Они обе оказались хвостами, которые виляли собакой, но только потому, что собака хотела, чтобы хвост ею вилял. Сегодня в Советском Союзе КГБ контролируется Советом народных депутатов, публично подвергается жесткой критике как со стороны избранных политических деятелей, так и по телевидению и в печати — это все есть нечто принципиально новое и поразительное.
Мама и папа в Ташкенте. 1964 г.
Так и хочется написать: «Не долго мучилась старушка в злодея опытных руках…» С приходом к власти В.В. Путина ФСБ вновь обрела статус священной коровы. Было бы несправедливо утверждать, что нет никакой разницы между нею и предшествовавшим ей КГБ. Есть, и весьма существенная: ФСБ никому не внушает страх, нет ощущения, что она выше закона, что ее директор обладает большой властью. При разговорах люди больше не говорят, чуть понизив голос, о «конторе», как бывало в советское время. Но если судить о динамике, то за путинские годы, применительно к аппарату безопасности, она стала отрицательной и, скорее, стремится к прошлому. И что будет завтра — не знает никто.
Но я возвращаюсь к своей простенькой мысли: КГБ не родился в результате непорочного зачатия, он не взялся из «ниоткуда», а был создан конкретными людьми. И эти люди несут ответственность за деяния своего создания.
Я попал в журналистику, когда процесс десталинизации достиг своего зенита. Я ничего не понимал в этой новой профессии, это была terra incognita, которую предстояло завоевать. До того времени я мало задумывался над тем, что есть журналистика, какую она выполняет функцию, есть ли какая-нибудь связь между свободой печати и ответственностью перед читателем (слушателем, зрителем). Я был настолько наивен, что полагал, будто журналист может написать все что угодно и это будет опубликовано, лишь бы написал хорошо и честно. Я бросился в воды своей журналистской карьеры с головой, при этом брался исключительно за такие сюжеты, которые не ставили передо мной судьбоносных вопросов из области «быть или не быть». Как я уже отмечал, журнал Soviet Life был создан для того, чтобы показывать американцам самые привлекательные, самые позитивные черты Советского Союза, и я этот подход поддерживал всей душой. Ведь американцы никогда не страдали от дефицита критики в отношении СССР, имелся дефицит сбалансированной картины, и с моей точки зрения наш журнал представлял каплю позитивной информации в океане того, что получали США. Следовательно, показ исключительно позитивного был не только оправданным, но и справедливым делом.
При наличии такого подхода я не сталкивался ни с какими проблемами. Перо у меня было бойкое, и все, что я писал, получало одобрение и печаталось. Так происходило до 1964 года, до момента, когда я отправился на Байкал, чтобы подготовить очерк об этом уникальном озере и о тех, кто живет на его берегах. За восемь лет до того, будучи студентом биофака, я приезжал сюда в составе агитбригады, так что место было мне знакомо. Увиденное теперь неприятно поразило. Шло строительство гигантского целлюлозно-бумажного комбината, серьезно угрожающего экологии озера. Сторонники строительства утверждали, что все необходимые очистные системы установлены, но при ближайшем рассмотрении оказалось, что это ложь. На самом деле комбинат всасывал бы кристально чистую воду Байкала и выплевывал бы в него черную отраву. Мой очерк рассказывал о конфликте между интересами государственных учреждений, которые якобы совпадали с интересами народа, и реальностью. Оглядываясь на четверть века назад, могу без ложной скромности сказать, что этот очерк относится к моим лучшим работам. Я им горжусь и гордился тогда, о чем и заявил главному редактору Юрию Сергеевичу Фанталову, человеку исключительной честности, которому я обязан многим, в частности, ответственным отношением к работе. (Юрий Сергеевич был когда-то балетным танцором, но ушел со сцены по неизвестным мне причинам и попал во внешнеполитическую пропаганду. Мне необыкновенно повезло, что именно он возглавлял этот журнал. В течение жизни бывают встречи, определяющие путь и поведение человека, причем таких встреч крайне мало, может четыре или пять, не больше. Фанталов стал для меня такой встречей.)
