Таганский дневник. Книга 2 - Золотухин Валерий Сергеевич (читать книги онлайн бесплатно полностью без сокращений TXT) 📗
Любимов и еврейство. Вчера за столом у Димы Р. рядом оказался молодой человек.
— У меня на Таганке работает дядя.
— Кто? Кем?
— Юрий Любимов. Его мать и моя бабушка родные (двоюродные) сестры. Передайте ему, что Петя и Таня живут хорошо. Он пугал нас Западом, говорил, как трудно здесь. Так вот, просто передайте, что Петя и Таня живут хорошо. И материально, и морально нам здесь хорошо.
Конечно, есть у Любимова еврейская кровь, только сколько и по какой линии? Дима Рашкин через этого племянника может дать полную картину, полную или частичную родословную. Этот молодой человек должен быть в середине декабря в Москве почти месяц. Я пригласил его к дяде в гости на Таганку.
Солт-Лейк — это дыра, в общем-то. Выступали мы в русской церкви под иконой Богородицы с маленьким Спасителем во чреве. Толстовский фонд. Антиохийская церковь. А город — столица мормонов, новая религия. В их храм зайти труднее, чем в Кремль. В этот город попадают те, кто не доказал хорошо, что он достаточно страдал в России. Описывать свои страдания и притеснения, издевательства, доставать справки из психушек, доказывать кагебистские слежки, надругательства — это особая школа, особый дар. Некоторые умельцы так владеют этим жанром, что пишут за других и неплохо зарабатывают.
Второй дискомфорт, что я чувствую себя в тени Калягина. К нему интерес — «Тетка Чарлей», «Механическое пианино». Он называет это лучшей киноинсценировкой по Чехову. Версия идет от Брука. К тому же у меня все время не звучит голос, я не могу попеть так, как когда-то, и боюсь «Живаго», боюсь Шнитке. А к кассетам моим нет никакого интереса. За книги я не боюсь, они уйдут. Вчера — две книги и одна кассета — 37 долларов.
НАДПИСИ НА КНИГАХ ИМ НУЖНО ДЕЛАТЬ ПЕЧАТНЫМИ БУКВАМИ, чтоб хотя бы дети их прочитали и узнали, кто и когда это сделал. Дима Рашкин пишет на русском языке, а его малый уже не понимает, почти не говорит. Как же отцу должно быть обидно. Не все же Набоковы… Поэтому надо, чтобы Дима купил мою книжку, ценность которой я объясняю — в ней повесть о В. Высоцком. А кто такой Высоцкий без языка русского, что это за предмет изучения? Русская культура! Слой, пласт! Да, Господи! Что это за чушь! «Тетушка Чарлей» — это на всех языках хорошо! И что для них Распутин, Астафьев и т. д., тем более Золотухин, тщеславящийся «Бумбарашем».
Рашкин о нашей переписке с Филатовым: «Капустник в чужой организации — понимают только свои. Непонятен уровень ваших отношений».
Шацкая. Почему-то утром я вспоминал нашу жизнь, наши дни. Был ли я счастлив? Наверное. Не может же так быть, чтобы нет. Помню тещины щи-борщи с сухарями в Пальчиковом переулке. Было какое-то лукавое совпадение, перст судьбы: в «Моссовете» я играл Володю Пальчикова и жил в переулке его имени. Помню Нинку в Быстром Истоке, помню в бане ее, помню на сенокосе, помню под шубой на веранде, помню игру в городки… А что помнит она? Хотелось бы сесть с ней и предаться воспоминаниям.
Воскресенье
Второй концерт вчера прошел в сильном старании, нажиме. Но микрофоны резко подвели в конце концов. Спортивный зал, большой, неуютный, и контакт теплоты установлен не был. Мне казалось, что напортил все Краснопольский, который взял слово перед началом и объявил, что мою прозу высоко оценили Распутин и Можаев, прекрасные русские писатели. Здесь каждое слово сидящим — ножом по яйцам. Имени Распутина вообще нельзя произносить — главный враг советского еврейства. Глейзер мне сказал:
— Только из-за одного того, что на последней странице твоей книги имя Распутина, из-за одного этого я твою книгу не возьму.
«Да я тебе ее и не дам», — подумал я, но не сказал. Однако это освободило меня от понуждения дарить ее тотчас же.
Дима возил вчера меня в Сан-Франциско. Осматривали город со смотровой площадки. И видел, конечно, мост Золотые Ворота — он в самом деле золотой, проезд по нему — 3 доллара, по другим — 1.
Секвойи, которые растут в трех местах на земле. Одно из них — Калифорния.
В Санта-Барбаре «секьюрити» проверили, отобрали лишние бумажки — мы все время в поле зрения ЦРУ.
«Ваш импресарио грабит вас со страшной силой. Похоже, он вас за людей не считает, знает заранее, что вы на все согласитесь». Если бы не такая ситуация с рублем в стране, поехал бы я удовлетворять ностальгические капризы этой публики!.. Конечно, посмотреть — великое дело, но я все это видел в кино. Мое воображение сильнее, чем это предстает на самом деле. Только детям хочется все это показать как можно раньше. Ну… разбегайся и взлетай в страну Голливуда! Ирэн сказала Диме, что Никитины получат по полторы тысячи. Ну и «пусть повезет другому».
Вторник. Дель Маро, утро, у Гали
Просыпается во мне классовая ненависть, нет — чепуха! — изумление: откуда, за что, почему такая роскошь, такой вкус, изящество и богатство — кому! Ведь не написали же хозяева «Дребезги», не лауреаты «Оскара» или Нобеля? Почему я так не живу?! Дом огромный, дом спит. У каждого из артистов огромная комната с отдельными удобствами. Библиотека у каждого, и телевизор, и письменный стол. «Живаго» у меня нет. У меня все есть: и «Белая гвардия», и «Мастер», а «Живаго» нет — это не Булгаков. Стихи Пастернака на глаза мне попадаются, во втором доме. Да, быт Рашкина — разброс, грязь, подгоревшая пища, рванье мебели и немытая вековая посуда. Миша спит на полу, не переодеваясь, по-моему. И вот — Гриша с яхтой и Галя, торгует домами, строит и продает. Здесь можно работать, здесь можно написать «Бритву» или «21-й км». В окно светит солнце, зелень газонов, тишина улицы и ни одной души. Зоя Никитенко, преподаватель иностранцам русского языка, в домработницах, на полгода. Здесь у нее дочь, но почему-то не показывается. Стирка рубашек поручена Зое. Сашка опять тихим сапом один договорился, но я уже расчислил, кто здесь занимается этим. У Макарона собака — пудель Артамон Макарон. Макарон спрашивает:
— Ты каждый день записываешь, что-нибудь из этого получается об Америке? И куда ты эти заметки…
— Отдаю секретарше.
— Жене?
— Нет, секретарше. У нее компьютер, картотека. Она закладывает мою информацию, мои строчки и по фамилиям, по городам, по именам это расходится, раскладывается. Мне, допустим, надо написать о Калягине — она мне выдает полную информацию, то есть мой текст, страницы и номер тетрадки, где о нем написано. Компьютерный принтер печатает по ее расшифровке. Она знает, секретарша, код моих обозначений, она разбирает мой шрифт, даже когда не могу понять этого сам. Пьяный, например, начирикаешь чего-нибудь, чтоб не забыть, но назавтра сам понять ничего не можешь. Более того… слово, условный какой-то значок свой ты разобрал, а что это обозначает, какую мысль, какую деталь, ход, что ты заложил в эти иероглифы — ты вспомнить не можешь, а она часто догадывается, куда я плыл в тот миг, когда записывал.
— Ты опасный человек.
— Я — нет, секретарь — да.
Все утро считаю деньги. Мое любимое занятие и дома, и здесь. Среди такого количества евреев я еще не вращался. Вчера они позорно делили, «к кому Калягина». Меня, мистера Золотухина, кажется, брать никто не хотел. Рита сразу на вокзале сказала: «Я бы хотела прослушать кассету. Я должна знать, что я продаю». Цензура? Или чтоб не было агитации антисемитской. Дал ей программку и кассету. Я читаю белые стихи Пастернака и начинаю догадываться и понимать, что он гениален. И надо больше читать стихи его, а роман знать и играть так, как это делал Любимов, не читая.
поразился я своим строчкам. У Пастернака перечитал и разочаровался — у него «опаданье», а не мое слепое «опозданье», гораздо более мне нравящееся.
Жванецкий стал нищим, как говорит Глейзер, но в Сан-Диего Вене, жене и себе (для работы) купил он за 98 000 долларов квартиру с помощью Гали… Внес 30 000 долларов. Великолепной красоты храм, главный дом мормонов в Сан-Диего. Заснеженная готика, обледенелая готика — хорошее, точное определение. У доктора Марголина увидал я православные иконы в доме, и в большом количестве.
