Быль беспредела, или Синдром Николая II - Бунич Игорь Львович (лучшие книги TXT) 📗
Куманин вышел из машины и подставил разгоряченную голову под освежающую струю ветра, глубоко дыша. Жаль, что негде было ополоснуть лицо. Стало немного легче, и Куманин поехал дальше. Через несколько минут показался милицейский пост у поворота к «Объекту 17». Трое «гаишников» стояли на обочине, дымя сигаретами и о чем-то беседуя. Куманину показалось, что при виде его машины, один из них выплюнул окурок и стал что-то говорить в передатчик, висевший на груди. Видимо, это было простое совпадение. Поскольку Куманин был в форме, дорожно-патрульная служба на него никак не отреагировала, а один инспектор даже отдал честь.
Когда Куманин остановил свою машину у дома Феофила, уже накрапывал дождь, быстро набирая силу. Держа в руке фуражку, Куманин вышел из машины. Под бодрящими струями с небес, которые доставили ему удовольствие, он постучал в дверь.
Феофила дома не оказалось — тот с утра уехал в Москву, предупредив мать, что пробудет там дня два-три. Куманин спросил ее, где можно отыскать Феофила в Москве. Та ответила, что понятия не имеет и вообще делами сына не очень интересуется, хотя знала адрес. «Видимо, я в своей форме напоминаю Клавдии Ивановне участкового, который все время терзает Феофила», — подумал Куманин. Но ошибался — напоминал он Клавдии Ивановне совсем другого человека.
«Информация, добытая им в расположении дивизии генерала Петрунина, с лихвой перекрывала неудачную поездку к Феофилу, — решил Сергей. — Подумаешь, какие-то лишние двадцать километров туда, двадцать обратно. Понадобится поговорить с Феофилом, вызову его к себе повесткой».
А потому, нахлобучив фуражку на мокрую от дождя голову, Куманин, извинившись, направился к выходу, радуясь шумящему во дворе ливню. Голова была тяжелая, лицо продолжало гореть, правда, резь в глазах прошла.
— Молодой человек, — неожиданно обратилась Клавдия Ивановна. — Извините. Можно вам задать один вопрос?
— Да, пожалуйста, — ответил Куманин, — в чем дело?
— Скажите, — смущенно проговорила старушка, — у вас в родне не было никого по имени Агафон.
— Агафон? — удивился Куманин. — Дедушку моего по отцовской линии звали Агафон Иванович, а что?
— Похожи Вы на него очень, — еще более смущаясь, продолжала Клавдия Ивановна, — как вылитый.
— О чем вы говорите? — не понял Куманин. — На кого я похож?
— На дедушку своего, — объяснила мать Феофила, — Агафона Ивановича Куманина. Вот на кого.
Прежде чем Сергей успел воспринять сказанное, Клавдия Ивановна скрылась в комнате и быстро вернулась, неся старинную фотографию на паспарту с затейливой виньеткой какого-то доисторического фотоателье.
Первое, что бросилось Куманину в глаза, была поблекшая надпись серебром: «Фотография Шипцера в Серпухове. Золотая медаль Нижегородской ярмарки 1913 года». На снимке был изображен мужчина лет тридцати пяти в сюртуке и сложном галстуке. Его жилет украшала массивная цепочка, на сюртуке был непонятный значок. Мужчина сидел на стуле с высокой резной спинкой, держа на коленях двух малышей, в чем-то белом и воздушном. С величайшим изумлением Куманин узнал в этом мужчине … себя! Действительно сходство было потрясающим! Если у него и оставались сомнения, то их развеяла Клавдия Ивановна.
— Вот это — я, — указала она на ребенка, сидящего на левом колене, — а это — сыночек Агафона Ивановича, Степочка. Ваш батюшка, наверное.
Сказать, что Куманин был потрясен, это значит ничего не сказать. Он хотел что-то произнести, но никакие слова не приходили в голову. Вид у него был, вероятно, очень растерянный, потому что Клавдия Ивановна участливо спросила:
— Что с вами? Вы этого не знали? Сядьте, пожалуйста. Что вы стоите? — Она боялась, что Куманин сейчас упадет.
Куманин тяжело опустился на табурет, снял фуражку и, не совсем осознавая, что говорит, хрипло спросил: — Кто вы?
Клавдия Ивановна рассказала, что она — дочь Ивана Арсеньева, совладельца Агафона Куманина по пароходной компании, опытного речного капитана, который водил суда по Оке, Каме и Волге аж до Махачкалы. У Агафона Куманина и Ивана Арсеньева в один год родились дети: у первого — сын, у второго — дочь. Компаньоны планировали их в будущем поженить и породниться. Насколько это было серьезно, сейчас трудно сказать. После гибели Куманина — его вместе с другими утопили чекисты в барже — застрявший в Астрахани Иван Арсеньев вернулся в Куманино и попытался найти Степу, но его самого арестовали. Вернулся в 1925 году совершенно больным, в 1934 умер.
— И, слава Богу, — закончила Клавдия Ивановна, — Проживи он еще года два-три, снова взяли бы. Когда нас с матерью арестовали, поначалу главным обвинением было как раз то, что отец является совладельцем пароходной компании.
Куманин молчал, продолжая смотреть на собственное лицо, запечатленное на старинной фотографии почти за полвека до его появления на свет. Ему вдруг стало страшно. Он представил, как его хватают, выворачивая за спину руки, выволакивают из дома, ведут, подгоняя прикладами и штыками на пристань, где бросают в грязный и вонючий трюм старой баржи. Бросают на груду уже лежащих там живых и мертвых людей, стонущих, молящих о пощаде, кричащих от ужаса и непонимания: «За какую вину их подвергают массовому истреблению?! Какая катастрофа произошла в их стране, что за режим захватил в ней власть, почему все лучшее, что было в России, подлежит уничтожению?» Вот со скрежетом и лязгом падают крышки люков, и свет навсегда померкнет для тех, кто в трюме. Только вода журчит за бортом. Это журчание становилось все громче, разрывая сердца и легкие обреченных. Дождь усиливался.
— Вы дадите мне эту фотографию, — очнувшись, попросил Куманин.
— Нет, — сказала она, — не дам. Зачем она вам?
— Я хотел бы показать ее отцу, — сказал Куманин, — ведь он тоже ничего не знает, кроме того, что его отец пропал в самом начале гражданской войны.
— Пусть Степан приедет ко мне и посмотрит, — предложила Клавдия Ивановна. — Эта фотография — единственное, что связывает меня с дорогим прошлым. А вам-то зачем такое прошлое? Оно вам только помешает.
Куманин вспомнил, как в первые годы службы в КГБ он гордился тем, что является чекистом во втором поколении и пытался добыть данные о пропавшем деде. Может, он тоже был чекистом. Но дед Агафон неожиданно заявил о себе в доме полусумасшедшего диссидента, которого ведомство Куманина пыталось сгноить в психушке и который по какому-то странному стечению обстоятельств проник в его квартиру с помощью монтировки.
— Может быть, вы и правы, — согласился Куманин, немного приходя в себя. — Прошлое догоняет нас и иногда больно бьет. Я все-таки прошу у вас разрешения еще раз приехать сюда вместе с отцом.
— А Степан тоже у вас служил? — поинтересовалась Клавдия Ивановна.
— Да, — немного помявшись, признал Куманин.
— Родителей убили, а детей и внуков заставили убивать других, — печально заметила старушка. — Сейчас уже ничего не поправить через столько лет.
Куманин ничего не ответил — отвечать было нечего. Ни он, ни, насколько ему было известно, его отец никого не убивали, в баржах не топили, на фонарях не вешали.
«А ведь я мог быть ее сыном», — мелькнула у него мысль, когда он поворачивал ключ в зажигании. Ошеломление от неожиданной встречи с дедом прошло, и он стал думать, как сообщить обо всем отцу. «Может, не говорить ничего вообще? Нет, нужно сказать». Куманин решил, что, когда доберется до дома, сразу же попытается связаться со Степаном Агафоновичем по тому ленинградскому телефону, что он обнаружил в квартире отца.
Ливень прошел, оставив на небе всклокоченные рваные облака. Солнце временами появлялось в просветах туч, но уже цеплялось своим огненным диском за верхушки, деревьев синевшего на западе леса. За всеми известиями, свалившимися на него, Куманин забыл о рези в глазах и головокружении. Подставив лицо под холодный ветер, бьющий в опущенное стекло, он гнал машину обратно в Москву, держа стрелку спидометра на ста километрах. Ни один гаишник не осмеливался остановить машину, когда за ее рулем в полной форме сидит майор КГБ! Машина приближалась к повороту на «Объект 17». «А ведь там дом моего деда, — подумал Куманин. — Взглянуть бы. Надо попытаться выписать туда пропуск».
