Революционное самоубийство - Ньютон Хьюи Перси (первая книга .TXT) 📗
Какое-то время помощники шерифа продолжали говорить про Мексику, как там хорошо летом, какие там красивые парки и здания, особенно в Мехико. Но потом один из них сказал, что стоит ему поехать в любую латиноамериканскую страну, даже в Мексику, как он начинает бояться, что власть в этой стране захватит какой-нибудь новоявленный Кастро и похитит всех находящихся там американцев, не выпустит их обратно в Штаты. Я успокоил «паникера», заверив его в том, что даже если кто-нибудь вроде Кастро придет к власти, то он, скорее, отправит полицейских назад самым быстрым самолетом. Именно так было сделано на Кубе: самолеты, увозившие контрреволюционеров с острова, летали часто. Политика Фиделя была четкой — любой, кто хотел, покидал территорию Кубы немедленно. Позволили уехать даже кубинским националистам — представителям местной буржуазии. Большинство из них теперь живут в Майами. На самом деле, эмигрантов с Кубы там так много, что Майами прозвали маленькой Гаваной. Копы — обычно люди мало информированные и политически наивны, но что касается социализма, тут они особенно не сведущи.
Было полшестого утра, начинало светать, когда мы проезжали через Джилрой, что в тридцати трех милях от Сан-Хосе. Весь обратный путь в Окленд я не мог оторвать глаз от проносившегося за окнами машины пейзажа. Но мои впечатления были расплывчаты, отчасти из-за быстрой езды, но больше потому, что это было выше моих сил — переживать такое. Я вновь почувствовал, что подвергаюсь мощной атаке разнообразных внешних раздражителей. В большинстве своем люди воспринимает их как должное, но после двух лет в ограниченном и монотонном пространстве невозможно усваивать все, что видишь. Мы проезжали мимо домов, полей, сельских работников, животных, и все, что попадало в поле моего зрения, начинало тускнеть в памяти. Горы, видневшиеся на горизонте, небо, движения жизни — я хотел впитать это все, но не мог удержать, и это тревожило меня.
Вскоре после Джилроя мы заехали на заправку, чтобы наполнить бак. Водитель спросил, не хотелось ли мне пройти в уборную. Я ответил отрицательно, и он легким шагом направился к заправке, тогда как второй полицейский остался со мной в машине. Служащий на заправке оказался молодым пареньком, который, видно, не очень хорошо знал, что надо делать с машинами именно на заправке. Он включил подачу бензина, а потом открыл переднюю дверь, сказав, что у нас были включены фары. Когда он нажал на кнопку, чтобы их выключить, полицейский сильно напрягся, но парнишка ничего не заметил. Вдобавок он пошел проверять воду и масло. Когда парень открыл капот, вернулся второй полицейский, который ходил в уборную, и спросил у напарника, что это такое, указывая на парня под открытым капотом. Когда полицейский сказал пацану, что это была сирена, тот отчаянно покраснел, быстро захлопнул капот и пошел выключать подачу бензина. Потом он украдкой заглянул в машину, увидел мои цепи и еще больше заволновался. Когда мы покидали заправку, я смотрел на парня в заднее окошко машины: он застыл в удивлении.
Около Сан-Хосе мы натолкнулись на пригородное движение, но ничего серьезного. В семь часов утра мы, наконец-то, приехали в Окленд. Улицы города были еще пустынны. Я мгновенно отметил, как много изменений произошло здесь; в городе появились здания, которых я прежде никогда не видел. Мы ехали мимо стройки нового здания, где должна была разместиться контора городского общественного транспорта всей территории Залива. Проехали мы и мимо нового музея. Он начал строиться, когда я еще сидел в тюрьме в ожидании процесса. На протяжении тех одиннадцати месяцев я ежедневно наблюдал за стройкой из окон окружной тюрьмы. Помощники шерифа показывали мне новые архитектурные сооружения, рассказывали о них и вообще старались держаться по-своему дружелюбно. Когда они снизошли до маленькой приятной беседы со мной и стали задавать мне вопросы, я не колеблясь ответил им. Не то что бы после этого мы стали ближе друг к другу, потому что такие поверхностные вещи не могут способствовать сближению. Но все-таки это самый легкий путь сохранять спокойную ситуацию. Я на самом деле рекомендую такое поведение. Не важно, что там происходит в голове у человека, все равно ему выгодно держать врага в неуравновешенном состоянии.
Пока мы ехали по улицам Окленда, помощники шерифа связались с полицейскими в окружной тюрьме и сообщили им, что мы направляемся в здание суда через тоннель. Им сказали подъезжать к переднему входу, так как лифт пока был остановлен. Мы стремительно подъехали к указанному входу, как раз через парк на озере Мерритт, где проводился митинг в память Малыша Бобби Хаттона после его похорон в 1968 году. Я вспомнил, как почти год назад смотрел на парк и гулявших там людей из окна окружной тюрьмы.
На улицах уже появились редкие прохожие. Какой яркой показалась мне их одежда! Вот что я имел в виду, когда говорил об одновременной атаке несметного количества внешних раздражителей. Я не мог получить ясного впечатления ни от одной вещи; все вокруг расплывалось, было как в тумане. Общее ощущение было подавляющим. Там, где я пробыл тридцать три месяца, все носили одинаковую одежду, делали одни и те же вещи и ходили по одному и тому же месту каждый день. Вы никогда не задумываетесь, где люди что-то делают или что конкретно они делают. Каждый день вы ожидаете, что все будет происходить так, как было день назад или два дня назад. В первые дни моего пребывания во внешнем мире я был вынужден целенаправленно успокаивать себя, чтобы не впадать в панику, чтобы сдерживать непредсказуемые порывы моей взбудораженной нервной системы. Сам вид обычных вещей, как, например, останавливающихся перед светофором машин, кто-то едет в одну сторону, кто-то — в другую, вид людей на улицах — это было слишком много для меня.
Когда мы остановились перед тюрьмой, с моих ног сняли цепи, хотя на поясе и на руках они остались. Мой багаж несли полицейские, пока я заходил в дверь здания. Тюрьма располагалась на десятом этаже. Оттуда нам навстречу спустился полицейский. Его лицо было мне знакомо. Хотя у нас и случаются стычки, полицейские обычно не оставляют у меня впечатлений; они просто приходят и уходят, запирая меня или выпуская из камеры, вот и все. Однако лицо этого полицейского было слишком мне знакомо, чтобы пройти и не обратить внимания. Я попытался вспомнить, что же за стычка была у меня с ним.
Когда мы зашли в лифт, на лице у показавшегося мне знакомым полицейского появилась трусливая улыбочка. «Ну так что, собираешься получить назад свой старый костюмчик?» — спросил он меня. «Да не знаю, — ответил я. — Зато я могу сидеть в любом месте в этой тюрьме. Я уже делал это раньше и могу сделать это сейчас, особенно с учетом того, что, может, я выйду отсюда через несколько часов». «Я так и думал, — сказал полицейский. — Думаешь, внесешь залог? Сколько, по-твоему, потребуется на это? Пара сотен тысяч, а, может, и все пять сотен тысяч?» Мы это уже проходили. «Я выйду отсюда через два часа», — сказал я. «Да уж, как хорошо быть богатым, не правда ли, Ньютон?» «Может, и хорошо, — парировал я, — Но я не богат. Люди пожертвуют столько, сколько потребуется, и вытащат меня отсюда». Полицейский сменил тему: «Ты большой человек. Должно быть, ты много пахал, чтобы стать таким».
Я не был сосредоточен на разговоре. Я все еще пытался припомнить полицейского, но все-таки сказал: «Да, я работал каждый день». Он сказал: «Да, вот именно это я и делал». Эти слова дались ему с трудом. Внезапно я вспомнил этого полицейского. Он здорово растолстел, но это был тот же полицейский, с которым у нас была разборка, когда я сидел в одиночке, а процесс уже начался. Однажды около часа ночи этот парень делал обход вместе с каким-то чернокожим полицейским. Зашел он и в мою камеру, а я был в таком полусне. Он быстро открыл дверь камеры, а когда начал закрывать, сказал: «Я тебя не разбудил случайно, козел?» Я так и вскочил. Дверь уже закрыли, но думаю, я перебудил половину тюрьмы, пока орал на полицейского, обзывая его по всякому, только не дитем Божьим. Я приглашал его вернуться и открыть дверь, чтобы показать ему, что он за человек.
