Юлия Данзас. От императорского двора до красной каторги - Нике Мишель (бесплатная библиотека электронных книг TXT, FB2) 📗
В этом исполненном страданий и лжи аде мужчины-заключенные все же имели большое преимущество перед женщинами: они были разделены на группы достаточно определенно. Специалисты, служащие различных контор, размещались отдельно, и их режим обязательно видоизменялся. А вот священники были отделены ото всех: начиная с 1928 года для них выделили специальную колонию на острове Анзер, в стороне от других лагерей, и на территории этого маленького отдельного лагеря они пользовались относительной свободой [58]. Такой режим был введен как для того, чтобы устранить всякую возможность их влияния на других заключенных, так и для того, чтобы держать священников в неведении относительно того, что происходит на острове: было известно, что в Европе интересуются их судьбой, что рано или поздно их придется освободить, выпустить их за границу, – поэтому их хитроумно отделили от других заключенных и устранили от общей жизни на острове. Общаться с ними можно было, только придумав какую-нибудь уловку, и очень редко. Несколько православных священнослужителей не были удалены с другими [59] на остров Анзер, они содержались на общем лагерном режиме, как, например, владыка воронежский Жижиленко [60]; бывший врач, он работал в больнице; в 1930 году он был расстрелян, так как его застали во время соборования и причащения умирающего – действия, строжайше запрещенного.
Для женщин не предусматривалось деления на бригады специалистов, и поэтому человеческая мешанина, описанная мною выше, представала там во всем своем ужасе. Еще более она усугублялась относительной свободой перемещения по всей территории лагеря, тем, что на пятнадцать тысяч мужчин приходились всего тысяча женщин, и эти мужчины кружили вокруг женщин, как волки… Начальники лагеря подавали пример, присваивая себе права феодальных сеньоров на своих подданных… Видя жизнь, к которой принуждали молодых девушек [61], монахинь, на память невольно приходили времена гонения на христиан в эпоху языческих императоров, когда христианских девственниц в виде пытки заключали в дома терпимости…
Батальон женщин (ибо они тоже подчинялись военному режиму и формировали батальон) размещался в бывшей гостинице монастыря за стенами кремля. Дом был деревянный, старый и настолько прогнивший, что начальство вынуждено было отказаться от постройки в нем нар, так как дом мог в любой момент рухнуть; считалось, что каждой женщине положена отдельная кровать из трех досок, положенных на козлы [62]. Однако таких доморощенных кушеток не хватало, к тому же не было места, чтобы поставить кровати для всех; многие заключенные спали прямо на земле [63], особенно весной и осенью, когда прибывал новый поток заключенных. Два длинных коридора на двух этажах здания почти всегда были покрыты настоящим ковром из женских тел, плотно прижатых друг к другу. Как всегда, вновь прибывшие должны были ждать своей очереди, чтобы получить право на кровать. На нижнем этаже комнаты были довольно большими, в каждой находились пятьдесят кроватей; стоит ли говорить, что эти комнаты набивались так, что там становилось невозможно дышать. На верхнем этаже были комнаты на 25, 15 и 6 кушеток, тесно было настолько, что едва можно было протиснуться между ними.
В шесть часов утра начиналась первая перекличка для узниц, посылаемых на «физические работы», а в восемь часов – для женщин, работающих на «канцелярских» работах. Заключенные выстраивались в коридоре по четверо в ряд, «комендантша» выравнивала строй, затем появлялся один из офицеров кремля, который по-военному здоровался с колонной, в ответ необходимо было приветствовать его хором, как солдаты. Часто офицер находил, что выкрик недостаточно громкий и стройный, и заставлял повторять по десять–пятнадцать раз, иногда он заявлял, что батальон наказан и будет стоять по стойке «смирно» полчаса или час.
В другой раз заставляли делать военные упражнения: маршировать строевым шагом, разворачиваться и т. д. Невозможно вообразить что-либо более гротескное и возмутительное, чем напыщенный вид этого бесстрастного офицера, затянутого в мундир [64], со всей серьезностью играющего в солдаты с группой испуганных женщин, среди которых изможденные интеллигентные дамы маршировали рядом с грузными растерявшимися крестьянками [65], а респектабельные пожилые монахини равняли шаг вместе с городскими девчонками в коротких юбках. Весь этот женский батальон должен был постоянно равняться, кричать хором, двигаться вперед, подчиняться грубым приказам мальчишки, опьяненного своей властью (а нередко алкоголем).
Кроме таких ежедневных смотров женского батальона, иногда происходило нечто более зловещее: один или два раза в месяц весь батальон без исключения, даже больных, заставляли выстроиться в шесть часов утра; затем приходил старший офицер и зачитывал длинный список заключенных, которые были приговорены к смерти и казнены за «отказ к повиновению» и другие правонарушения. Слушали в полной тишине, иногда раздавался крик, извещавший, что кто-то из узников услышал дорогое ему имя. После этого офицер заявлял, что эти приговоры должны послужить примером для остальных заключенных, и, наконец, приказывал разойтись… Добавлю, что иногда подобные «примеры» приводились для того, чтобы сильнее поразить воображение; так, в октябре 1929 года начальники организовали массовое убийство узников, бывших офицеров, под предлогом якобы раскрытия тайного заговора; казнь производилась перед женским отделением; приблизительно в пятидесяти шагах перед нашим бараком был вырыт глубокий ров, и вечером при свете фонарей и факелов, которые красным светом освещали эту ужасную сцену, вывели пятьдесят трех мужчин со связанными за спиной руками, группами по пять человек их расставили на краю ямы и перестреляли из револьвера; когда они все рухнули в яму, еще несколько раз выстрелили вниз, вероятно, чтобы добить раненых, после этого группа заключенных быстро закопала ров. Пока продолжалась эта экзекуция, в женском бараке раздавались крики и истерические рыдания, так как многие узницы видели, как на их глазах расстреливают их брата, мужа или возлюбленного… Что касается списков, которые нам зачитывали на утренних перекличках, их длина варьировалась от пятидесяти до ста фамилий приговоренных; в среднем в месяц было около сотни приговоренных к смерти, среди которых часто бывали женщины.
Один из самых ужасных случаев, сохранившихся в моей памяти, был расстрел женщины, попытавшейся организовать побег своего мужа. Она не была заключенной: оставшись дома после ареста мужа, она, беспомощная калека, потерявшая обе ноги в результате какого-то несчастного случая, добилась разрешения навестить своего мужа на Соловках и, воспользовавшись случаем, передала ему план побега. Ее арестовали и расстреляли вместе с мужем, а наши часовые рассказывали, смеясь, «как это было смешно», когда перед расстрелом ей сняли протезы, заменявшие ей ноги…
Вернемся в женскую казарму. Когда заканчивалась гнусная комедия военной переклички, офицер отдавал приказ «вольно», и начиналось формирование бригад на работу. Женщины не работали в лесу, за исключением довольно редких случаев, когда необходимо было спешно отправить партию леса на экспорт: тогда посылали несколько женских бригад на обрубку веток, удаление коры и т. д. Наиболее тяжелой физической работой для женщин был труд на торфоразработках, где они должны были делать «кирпичи» из торфа, переносить их в указанное место и складывать в пирамиду для просушки. Эта работа в болоте, в жидкой грязи [66], без специальной одежды и обуви была мучением, которое не могло не сказаться на здоровье женщин; начальство не знало, что делать со всеми больными, поэтому оно отказывалось посылать на торфоразработки всех женщин без исключения [67], как предписывал приказ. В мое время туда посылали только после медицинского осмотра, который подразделял женщин на четыре категории. К четвертой категории [68] относились женщины, годные для работ в торфяниках, в лесу и т. д. В третью категорию входили женщины, годные для менее тяжелых физических работ, как то: стирка, мытье полов во всех казармах, работа у начальства в качестве домработниц и т. д. Относящихся ко второй категории избавляли от физических работ; их посылали в швейные и другие мастерские, более образованным людям предоставлялась работа в конторе, машинописная работа, делопроизводство, учет, статистика, медицинская служба. И, наконец, первая категория, самая малочисленная, включала в себя полных инвалидов, от которых избавлялись каждую осень, отсылая их куда-то, чтобы в лагере не было лишних ртов. Когда я появилась на Соловках, меня определили во вторую категорию [69], так как цинга привела меня в жалкое состояние, я почти не ходила [70], и это избавило меня от тяжелых физических работ. Каждые шесть месяцев производилось медицинское переосвидетельствование с тем, чтобы как можно больше женщин отправить на физические работы, но, к счастью для меня, состояние моих ног и сердца [71] позволили мне всегда оставаться во второй категории.
