Хрущев. Смутьян в Кремле - Емельянов Юрий Васильевич (читать книги онлайн без регистрации TXT) 📗
1 декабря 1962 года Хрущев посетил выставку в Центральном выставочном зале в Манеже, организованную по случаю юбилея Московского отделения Союза художников СССР. Его сопровождали Суслов, Полянский, Косыгин, Кириленко, Шелепин, а также руководители Союза художников СССР. Впоследствии утверждалось, что сопровождавшие Хрущева лица специально спровоцировали его на скандал, подведя его к картинам абстракционистов и прокомментировав их соответствующим образом. Но это было не так. За два дня до похода в Манеж на Президиуме ЦК было обсуждено письмо группы художников в ЦК КПСС с критикой формалистических произведений и их авторов. 29 ноября Хрущев, как записано в протоколе заседания Президиума ЦК, «остро высказывается по поводу недопустимости проникновения формализма в живописи и крупных ошибок в освещении вопросов живописи в «Неделе» и газете «Известия». Резко говорит по адресу т. Аджубея. «Похвала» Суслову. (То есть Хрущев иронично «хвалил» Суслова за появление крамолы в живописи. – Прим. авт.) Проверить положение, «Неделю», разобраться с выставками. Кассировать выборы (видимо, в выборные органы Союза художников. – Прим. авт.), отобрать помещение, вызвать, арестовать, если надо… Может быть, кое-кого выслать».
Очевидно, что Хрущев шел на выставку с намерением устроить разгром «чуждых явлений» и, подойдя к картинам абстракционистов, сознательно утрировал свое возмущение увиденным. При виде работ Р. Фалька, Э. Белютина, Э. Неизвестного Хрущев стал кричать: «Мазня!» «Осел мажет хвостом лучше!» Тут же Хрущев вступил в полемику с Эрнстом Неизвестным, обвиняя его во всех смертных грехах.
Скандал в Манеже стал шоком для либеральных интеллигентов Москвы, для тех, кто всецело одобрял Хрущева. Многие из них, как и герои эренбурговской «Оттепели», восторгались новыми временами. Они мнили себя людьми с крепкими легкими, и им дышалось легко в хрущевское время. К концу 1962 года их не смутили бесконечные невыполнения Хрущевым его обещаний, его ошибки в хозяйстве, затормозившие развитие страны, его провалы во внешней политике, не раз ставившие мир на грань всеобщего уничтожения, его действия по разгрому вооруженных сил. Их даже не смутил расстрел рабочих в Новочеркасске, осуществленный с его разрешения. Они были готовы все простить ему за «десталинизацию» и некоторые послабления контроля со стороны руководства партии над деятелями культуры. Один из видных представителей этой части интеллигенции М. Ромм вспоминал: «Надо сказать, что я… принадлежал к числу поклонников Хрущева. Меня даже называли «хрущовцем». Я был вдохновлен его выступлением на XX съезде, мне нравилась его человечность. Я старался ему прощать все… Про Хрущева сказать «красавчик» было нельзя, но «душенька» – говорили. Говорили все, ну и я тоже говорил. Не красавчик, но душенька. В области культуры дела шли хорошо, дышалось свободно, искусство двигалось вперед, и мы продолжали время от времени говорить друг другу: "Он, правда, не красавчик, но душенька, душенька"».
Поскольку скандал в Манеже стал неожиданностью для московской либеральной интеллигенции, в ответ на разнос, устроенный Хрущевым Эрнсту Неизвестному и ряду художников, некоторые деятели культуры написали письмо в защиту обиженных. Его подписали М. Ромм, И. Эренбург, К. Чуковский и другие. Со времен внутрипартийной борьбы 1920-х годов коллективное письмо, содержавшее протест против каких-либо действий начальства, означало появление оппозиционной платформы, а, стало быть, с точки зрения Хрущева, было равносильно вражеской вылазке. Теперь коллеги Хрущева могли указать ему, что московские либеральные интеллигенты совсем распоясались и требуются более основательные действия, чтобы их привести в чувство. Скорее всего, и сам Хрущев так считал.
17 декабря 1962 года состоялась встреча Хрущева с творческой интеллигенцией страны в Доме приемов на Ленинских горах. М. Ромм утверждал, что собралось «человек 300, а то, может быть, и больше. Все тут: кинематографисты, поэты, писатели, живописцы и скульпторы, журналисты, с периферии приехали – вся художественная интеллигенция тут. Гудит все, ждут, что будет… А через двери, которые ведут в главную комнату – комнату приемов, видны накрытые столы: белые скатерти, посуда и яства! Черт возьми! Банкет, очевидно, предстоит!… Но вот среди этого гула… толпа устремляется к Хрущеву, защелкали камеры. Хрущев беседует как-то на ходу, направляется в эту самую главную комнату, все текут за ним. Образуется в дверях водоворот из людей. Все стараются поближе к Хрущеву, туда скорее… Хрущев встал и сказал, что вот мы пригласили вас поговорить, но чтобы разговор был позадушевнее, сначала давайте закусим». Утверждают, что во время банкета Хрущев провозгласил тост за Солженицына.
Деловая часть встречи открылась докладом секретаря ЦК Л. Ильичева, который заявил: «Мирного сосуществования социалистической идеологии и идеологии буржуазной не было и быть не может. Партия выступала и будет выступать против буржуазной идеологии, против любых ее проявлений… Мы не имеем права недооценивать опасность диверсий буржуазной идеологии в сфере литературы и искусства».
Затем выступали поэты, писатели, художники, которых время от времени прерывал Хрущев. Сначала, как замечал Ромм, «первые реплики его были благостные», но затем «реплики Хрущева были крутыми, в особенности когда выступали Эренбург, Евтушенко и Щипачев… А он постепенно как-то взвинчивался, взвинчивался и обрушился раньше всего на Эрнста Неизвестного… Поразила меня старательность, с которой он разговаривал об искусстве, ничего в нем не понимая, ну ничего решительно. И так он старается объяснить, что такое красиво и что такое некрасиво; что такое понятно для народа и непонятно для народа. И что такое художник, который стремится к «коммунизьму», и художник, который не помогает «коммунизьму». И какой Эрнст Неизвестный плохой. Долго он искал, как бы пообиднее, пояснее объяснить, что такое Эрнст Неизвестный. И наконец нашел, нашел и очень обрадовался этому, говорит: «Ваше искусство похоже вот на что: вот если бы человек забрался в уборную, залез бы внутрь стульчака и оттуда, из стульчака, взирал бы на то, что над ним, ежели на стульчак кто-то сядет. На эту часть тела смотрит изнутри, из стульчака. Вот что такое ваше искусство. И вот ваша позиция, товарищ Неизвестный, вы в стульчаке сидите». Говорит он это под хохот и одобрение интеллигенции творческой, постарше которая, – художников, скульпторов да писателей некоторых».
Помимо выступлений с репликами, Хрущев выступил и с заключительным словом, хотя не он был докладчиком. Выступление длилось около двух часов. По словам М. Ромма, Хрущев «стихи даже читал какого-то шахтера. Он все старался объяснить, какое искусство хорошее, и в частности привел стихи, такие плохие стихи, что диву даешься. Запомнил их, очевидно, с молодости, с тех пор стихов-то не читал». В ходе выступления Хрущев обрушился на коллективное письмо московской интеллигенции: «Письмо тут подписали. И в этом письме между прочим пишут, просят за молодых этих левых художников, и пишут: пусть работают и те и другие, пусть-де, мол, в изобразительном вашем искусстве будет мирное сосуществование. Это, товарищи, грубая политическая ошибка. Мирное сосуществование возможно, но не в вопросах идеологии». Эренбург ему с места: «Да ведь это была острота! Никита Сергеевич, это в письме такой, ну, что ли шутливый способ выражения был. Мирное же письмо было». «Нет, товарищ Эренбург, это не острота. Мирного сосуществования в вопросах идеологии не будет. Не будет, товарищи! И я предупреждаю всех, кто подписал это письмо. Вот так!»
В заключение Хрущев сказал: «Ну вот, – говорит он, – мы вас тут конечно послушали, поговорили, но решать-то будет кто? Решать в нашей стране должен народ. А народ – это кто? Это партия. А партия кто? Мы – партия. Значит, мы и будем решать, я вот буду решать. Понятно?» – «Понятно». – «И вот еще по-другому вам скажу. Бывает так: заспорит полковник с генералом, и полковник так убедительно все рассказывает, очень убедительно. Генерал слушает, слушает, и возразить вроде нечего. Надоест ему полковник, встанет он и скажет: "Ну вот что, ты – полковник, я – генерал. Направо, кругом марш!" И полковник повернется и пойдет исполнять! Так вот, вы – полковники, а я, извините, – генерал. Направо кругом, марш! Пожалуйста».
