Повести моей жизни. Том 1 - Морозов Николай Александрович (книги бесплатно без txt) 📗
Я не хотел никуда идти дальше этого памятника и, постояв перед ним с благоговением с полчаса, возвратился обратно на вокзал и, сев в указанный мне вагон, поехал среди восхитительных ландшафтов по берегу Женевского озера.
3. Поразительная парочка
Я вышел в Женеве на платформу со своим небольшим саквояжем в одной руке и с подушкой и одеялом, затянутыми в ремнях, в другой, не зная, куда мне направиться.
— Оu voulez vous partir, monsieur (Куда хотите идти)? — спросил меня, прикладывая руку к козырьку, носильщик.
— A l'Hotel du Nord (В Северный отель)! — ответил я ему, потому что один из моих товарищей, Мышкин, перед отъездом из России рекомендовал мне эту гостиницу, как недорогую и в которой притом же живет известный писатель-критик Ткачев, тоже принужденный эмигрировать из России.
— Багаж есть? — спросил меня по-французски носильщик.
— Нет. Все мое со мной!
Он взял у меня сак и связку в ремнях и, выйдя из вокзала на площадь, повел по удивительнейшему мосту через Рону при самом ее выходе из Женевского озера.
Несмотря на все заботы, на одиночество и неизвестность предстоящего мне, я не мог не заглядеться на открывшуюся передо мною дивную картину. Лазурная ширь озера простиралась налево от меня до самого горизонта, а направо, среди быстро мчащихся изумрудных струй прозрачной, как хрусталь, реки виднелся островок Руссо со своими плакучими ивами. Темная громада горы Салев, как стена, нависала впереди нас над Женевой, раскинувшейся у ее подножия.
Это была красивейшая картина, какую только мне приходилось видеть до тех пор в жизни. И красота ее увеличивалась еще темными золотистыми красками облаков, охвативших всю западную часть небосклона, где опускалось к закату солнце.
Почти сейчас же за мостом оказался и мой Северный отель. Носильщик дернул звонок, поставил в подъезде мои вещи и, получив деньги, удалился раньше, чем кто-нибудь вышел.
Наконец показался мальчик, лет около пятнадцати, во фраке.
— Что вам угодно, мосье? — обратился он ко мне по-французски.
— Здесь живет мосье Ткачев?
— Numero quatorze (Четырнадцатый номер), — ответил он и показал дверь вверху над лестницей.
Потом, взяв мои вещи, он самым серьезным тоном вдруг заговорил ломаным русским языком:
— Ви кошка и котиата!
Я остановился в полном недоумении.
— Вы говорите по-русски? — спросил я его на своем родном языке.
— Нэ понимай! — ответил он.
— А как же вы сейчас сказали русскую фразу? — спросил я его уже по-французски.
— Je connais seulement les avertissements russes les plus communs (Я знаю только самые обычные русские приветствия), — скромно ответил он мне.
Я догадался, что кто-нибудь из здешних русских злоупотребил любознательностью этого мальчика и научил его различным русским фразам по своему вкусу. Он подвел меня к номеру четырнадцатому и тотчас же убежал вниз по лестнице на раздавшийся звонок.
Я постучал в дверь.
— Entrez (Войдите)! — раздалось изнутри.
Я отворил дверь.
— Monsieur Tkatcheff loge ici (Ткачев живет здесь)? — спросил я поднявшегося мне навстречу из-за стола высокого белокурого молодого человека.
— Нет! — ответил он мне по-русски. — Но здесь живу я, Рождественский! Садитесь, пожалуйста! Вы из России?
По слову «но» в его ответе я заключил, что между ним и Ткачевым существует какое-то отношение. Я присел на поставленный мне стул и все откровенно рассказал ему о себе. Да и чего мне было скрываться? Ведь здесь не Россия и нет никаких засад!
Он с живым интересом выслушал мой короткий рассказ и сообщил мне, в свою очередь, что он — студент Женевского университета, перебравшийся сюда из Юрьевского, где имел дуэль, и тут же с удовольствием показал мне свою пробитую пулей мягкую шляпу, которую хранил на память.
— Ткачев, — ответил он наконец на новый вопрос, — переехал отсюда на Террассьерку. Это очень недалеко, и я вас провожу к нему. А пока вы лучше всего поселитесь в комнате рядом с моей. Она совершенно свободна. Там и жил раньше Ткачев.
Он позвонил, и на зов пришел уже знакомый мне мальчик.
— Это мой приятель, — сказал ему Рождественский по-французски. — Отведите ему комнату рядом. Он будет здесь, как и я, на полном пансионе, а за табльдотом сажайте нас рядом.
— Кукиш! — ответил ему почтительно мальчик и, взяв мой сак, тут же понес его в соседнюю комнату.
— Это вы обучили его такому русскому языку? — спросил я Рождественского.
— Я! — самодовольно ответил мне он.
Напоив меня чаем, он повел меня наконец к Ткачеву на Террассьерку (так называлась главная эмигрантская улица в Женеве: La Terrassiere), но, доведя меня до дому, он, очевидно, не решился туда войти со мной, как предполагал сначала. Он остановился на минуту в раздумье, потом сказал, несколько запинаясь:
— Идите одни. Я забыл, что мне нужно еще попасть в другое место. Во втором этаже направо!
И, быстро простившись, он пошел обратно, очевидно, к себе домой.
«Значит, он не очень близок с Ткачевым», — сообразил я и поднялся по указанному пути.
Была уже полная ночь.
При тусклом свете лампы на узкой, как во всех французских жилых домах, лестнице я увидел указанную мне дверь и постучал в нее.
— Entrez (Войдите)! — раздался уже привычный мне французский возглас из глубины, и я отворил дверь.
Навстречу мне выбежали: длинная, очень худощавая брюнетка и такой же длинный и очень худощавый брюнет с небольшой каштанового цвета бородкой.
— Вы из России? — оба разом, в один голос порывисто спросили меня.
— Из России. Здесь живет Ткачев?!
— Да! Да! — ответили они снова оба разом, еще живее.
— Раздевайтесь! — воскликнула она.
— Садитесь! — повторил он.
«Совсем я не ожидал, что Ткачев и его жена такие стремительные!» — мелькнуло у меня в голове.
— Вот вам рекомендательное письмо от Мышкина, — сказал я ему, протягивая сложенную бумажку.
— Потом! Потом! — воскликнули они оба, — а теперь садитесь, напейтесь прежде чаю с нами.
— Вот сюда, сюда! На диван! — быстро заговорила она.
— Да, сюда, сюда! Тут вам будет удобнее, — быстро вторил он.
Они были так заняты мною, что на записку от Мышкина не обратили даже внимания, и она так и осталась лежать на столе, куда я ее положил, видя, что ни тот, ни другая даже не замечают ее в моей протянутой руке.
— Вы из народа? — спросил он, садясь по правую сторону от меня.
Я, как в тисках, оказался заключенным между ними посредине дивана.
— И мы тоже недавно из народа! — воскликнула она. — Как весь народ поразительно восприимчив к социалистической пропаганде!
— Как весь народ готов к революции! — перебил он ее. — Какой огр...
— Какой огромный, — в свою очередь перебила она его, — успех мы имели.
— Огромное влияние! — говорил он. — Целые тысячи...
— Целые тысячи народа готовы были подняться, — перебила она еще быстрее, — по одному нашему...
— По одному нашему слову! — окончил он ее мысль.
Они говорили так быстро, что я успевал только перебрасывать свою голову от одного к другому. Вставить хотя одно простое восклицание было совершенно немыслимо.
«Совсем не таким я представлял себе Ткачева!» — снова мелькнуло у меня в голове.
— А вы знаете, что здесь затевается? — крикнула она громко в мое правое ухо.
— Затевается, — окончил он, крича мне в левое ухо, — журнал для рабочих под названием «Работник».
— Как же, как же! Все уже готово, — живо говорила она, — и мы будем редактировать его!
— Я тоже прислан редактировать его, — поспешил вставить я. — И очень рад, что придется работать вместе с таким опытным писателем, как ваш муж.
Действительно, я очень обрадовался открывшейся передо мною перспективе работать вместе с Ткачевым. Когда я ехал сюда, я думал, что вся ответственность редактирования падет на меня одного, и боялся, что не выполню достаточно хорошо возложенной на меня нашим тайным обществом задачи. А теперь вдруг обнаружилось, что редакция будет коллективная!
