Страницы из летной книжки - Голубева-Терес Ольга Тимофеевна (книги полностью .TXT) 📗
— «Вставай, подымайся, рабочий народ!» — громко пропела Маменко над нами, и мы с Ниной враз проснулись.
Люди на войне много работали и смертельно уставали. Научились спать сидя, стоя, на ходу. В любых условиях. Но, заслышав сигнал побудки, любой зов, тут же просыпались и готовы были действовать.
— Машина к полету готова, товарищ командир!
— Пойдем посмотрим, — отозвалась Ульяненко.
— А вы молодцы. — В голосе механика слышалось восхищение. — Олейник и Жигуленко доложили, что вы подавили огонь двух артточек.
— В этом и твоя заслуга, — сказала летчица. — Это ты у нас молодец!
— Спасибо... — Маменко запнулась. — А я... я думала... — И замолкла.
— Что же ты думала? — Нина вплотную подошла к Вере.
— Что... Что вы не доверяете мне. Всегда так придирчиво предполетный осмотр производите.
— Эх ты... — Ульяненко натянула Вере пилотку на глаза и передразнила: — «Я... ду-у-мала». В авиации есть золотое правило: доверяя, проверяй. Пора бы тебе к этому привыкнуть.
Ульяненко нисколько не сомневалась в механике. Маменко была внимательна к самолету. Вся машина у нее блестела и сияла чистотой. Она хорошо усвоила, что авиация не признает ни маленьких, ни больших неисправностей. Любая, даже самая пустяковая, неполадка, даже грязь, будь она в моторе или в кабинах, — все может привести к катастрофе. И тем не менее Ульяненко всегда перед полетами производила личный осмотр. Такая уж традиция в авиации.
Приняв доклад, что машина готова, Нина вместе с Верой покачала лопасть винта — люфта не было. Присела около стойки шасси — все в порядке. Переходя от одной точки осмотра к другой, Нина миновала элерон, стабилизатор, горизонтальный и вертикальный рули и добралась до кабины. Заглянула внутрь: привязные ремни были исправны, ремешки на педалях целы, пол чист. Ничто не предвещало беды.
— Скоро? — спросила меня Ульяненко, видя, что я все еще вожусь, укладывая в кабине САБы, мелкие осколочные бомбы, листовки, газеты. Она заглянула в мою кабину и присвистнула:
— Жадность тебя погубит. Куда сама сядешь? Сдует...
— Сдуть не сдует, а в ледяную сосульку превращусь, это точно.
Обычно в штурманскую кабину набирали так много всего, что сидишь как ямщик на облучке, выше ветрового стекла, а воздушный поток хлещет по лицу и свистит в ушах. Продувало до самых костей.
— Давай быстрей, — торопит летчица, забираясь в кабину.
— «Быстрей, быстрей», — огрызаюсь я, — зря только тратим бумагу. Нужны им наши листовки. Как же... Они, поди, смеются. Не листовками, бомбами их гвоздить надо. А их мало...
— Действительно, — соглашается Ульяненко, — еще килограммов сто взять можно. Пойдем к командиру.
В самые первые боевые полеты По-2 поднимал 100 килограммов груза, потом летчицы, экспериментируя, брали по 150, 200, 300, а иные экипажи, имея новые машины, брали и по 400 килограммов.
Нам разрешили подвесить 250 килограммов бомбового груза.
— Но листовки взять! — приказала замполит.
— Есть! — повернулась я и на бегу закричала: — Бомбы! Скорее! Бомбы-ы!..
— Мы уже подвесили. — Из темноты вынырнула техник по вооружению Нина Бузина.
— Нам разрешили больше. Давай!..
Тут же подъехала машина с бомбами и вооруженцы стащили из кузова две пятидесятикилограммовые бомбы и поволокли их к плоскостям. Вооруженцы Поля Петкилева, Валя Лучинкина, Оля Яковлева — все, как на подбор, маленькие, худенькие девчонки — ловко подхватили одну за другой бомбы и мгновенно подвесили их на крючки бомбодержателей. (Все эти девушки потом станут штурманами, окончив полковые краткосрочные курсы без отрыва от своей работы.).
Теперь-то наши вооруженцы наловчились: втроем за 2-5 минут снаряжают машину, а поначалу вчетвером брались за бомбу, пыхтели, стукались лбами, мешали друг другу, а она ни с места, проклятая. Тяжелая эта работа. Подвесят бомбы на один самолет, рулит второй, а там третий... пятый... Порой вооруженцам казалось, что время остановилось. Карусель из рулящих самолетов не останавливалась до самого утра. А после дождей, в распутицу, когда полуторки буксовали и не могли подъехать к самолетам, девчонки тащили бомбы, ругая проклятую грязь или молча, стиснув зубы. Под плоскостью они быстро подхватывали бомбу на колено, а потом рывком подвешивали. В любую погоду — без рукавиц, потому что так сподручнее. Война не делала скидок на слабость женского пола. А каждая бомба громила врага, приближая победу.
Я проверила подвеску бомб и полезла в кабину, с трудом втискиваясь между пачками листовок и САБами.
— Ну, пошли! — крикнула летчица механику.
Маменко повернула винт. До меня донеслись такие уже привычные слова: «Контакт! От винта!» И тут же — огонь в лицо! Огромное пламя хлестнуло по глазам, я показалось, что я ослепла от нестерпимого жара. Меня вышвырнуло из объятой пламенем кабины. Перевернувшись через голову, я оказалась на земле, больно ударившись о борт и крыло. Совершенно не понимая, не сознавая, что произошло, я вскочила на ноги и бросилась прочь от горящего самолета. В висках стучало, красные шары вспыхивали в глазах, мутная тяжелая волна страха то и дело захлестывала сердце. Куда бегу? И вдруг в мозгу что-то щелкнуло, включилось сознание, и я с ужасом подумала, что сейчас будут рваться бомбы. А Нина? Вера? Где они? Я обернулась и увидела в багровом свете пламени Ульяненко и Маменко, которые держались за хвост самолета и пытались оттащить его от других машин, стоящих рядом. Господи! Что они делают? Ведь бомбы!.. Бомбы!.. А я... Стыд, презрение к себе пронзили все мое существо и заставили побежать назад, к машине. «Сбросить бомбы... Сбросить... Сбросить...» — пульсировало в мозгу. Подбежала. Огонь полыхал вовсю. Подоспевшие вооруженцы уже вывернули взрыватели. «Сбрось!» — крикнул кто-то.
Неведомая сила подтолкнула меня, приподняла на плоскость и бросила к моей кабине, где полыхали листовки. Я опрокинулась в нее, чтобы дернуть за шарики бомбосбрасывателей. Дым, огонь... «Господи! Сейчас САБы взорвутся», — подумала я. Каждое движение было молниеносным. Один, два, три, четыре... — все бомбы сброшены. Их тут же откатили вооруженцы. Маменко стянула меня за ноги, и, кажется, вовремя. Я задохнулась.
Нина подхватила меня под руку, и мы еле успели отбежать в безопасное место, упасть, втиснувшись в землю, как последовал взрыв. Это бензин. Машина сгорела дотла. Я лежала на земле и плакала. Жалела самолет. Но еще горше было от стыда за свою минутную растерянность. Я завидовала самообладанию и хладнокровию Нины.
Мне хотелось закричать: «Черт возьми, из какой стали сварены твои нервы! Какую волю, какую железную силу надо иметь, чтобы тащить обожженными руками горящий самолет, готовый в любую минуту взорваться!»
Ульяненко тормошила меня:
— Ой-ей-ей... Как жить теперь? Погибли твои распрекрасные ресницы... О, бровей тоже нет! И лицо как помидор переспевший...
Она еще и шутит.
— Послушай, Ульяныч, тебе бывает страшно?
— Еще как! — Она сразу стала серьезной. — И уж если не врать до конца, то гораздо чаще, чем хотелось бы.
Я была благодарна Нине за откровенность. Ведь когда знаешь, что другой переживает то же, что и ты сам, то это сознание вырывает тебя из одиночества, из отчуждения, рождает ощущение силы, дружеского единодушия, сопереживания. И ты понимаешь, что она такая же девчонка, как ты сама, а не какая-то особая сверхличность. Она так же, как ты, боится смерти, но перебарывает этот страх и готова помочь тебе во всем. И это понимание придает силы.
— Значит, и ты переживаешь? — обрадовалась я. — Ну, спасибо тебе за откровенность, а то ведь я подумала, что никуда не гожусь, слабачка. А теперь мне на душе легче, раз я такая, как и все...
До слез было жалко машину. С первых полетов она заявила о своей надежности. Была послушна и маневренна. У некоторых самолетов выходило из строя то одно, то другое. И механики, выбиваясь из сил, не покладая рук исправляли, заменяли детали, латали. Некоторые самолеты тряслись, как напуганные. У нас дело ограничивалось маленьким осколком снаряда, но уж этого-то наш По-2 никак не мог избежать. Да и такие неприятности происходили сравнительно редко. А тут, когда до капитального ремонта оставалось каких-то восемь часов, самолет сгорел при запуске мотора. Не выдержал... А мы могли бы еще летать на нем, бомбить врага! А потом отогнали бы его в ПАРМ, где разобрали бы по винтику мотор, промыли, подлечили... И снова тарахтела бы «подвешка» в небе, наводя переполох в стане врага. Но смертельно устал наш самолет...
