Петух в аквариуме – 2, или Как я провел XX век. Новеллы и воспоминания - Аринштейн Леонид Матвеевич

Между боями батальон, собственно даже весь полк передвигался таким нестройным маршем. Это не такой марш, как идут в мирное время. Даже не требовалось, чтобы шли в ногу, требовалось только, чтобы было охранение [4] и чтобы люди как можно меньше уставали, потому что нагрузка была страшная: у каждого или винтовка, или автомат, боеприпасы – боекомплект 120 патронов, хлеб, что-то еще в этом вещмешке – какие-то свои пожитки. Каску обычно успевали выбросить сразу, потому что уж лучше пусть в голову попадет, только бы не тащить эту тяжесть, и без того хватало тяжестей. Обочины дорог после прохождения пехоты прямо пестрели оставленными касками. Хозвзводовцы их подбирали, потом выдавали снова, – и опять та же сказка про белого бычка.

Наступление в Восточной Пруссии было очень своеобразным. Мы какое-то время – иногда 10–20, иногда даже 40 километров – шли просто маршем, не встречая никакого противника. Но вдруг внезапно нас обстреливали, и мы уже попадали в положение, когда и слева, и справа, и впереди нас были немцы, и надо было сразу из походного порядка разворачиваться вдоль дороги: за насыпь, в лес, за деревья – что случится, – и начиналась перестрелка. Такого рода бои завязывались постоянно и могли продолжаться и час, и день, и два. Но потом опять немцы начинали отступать, быстро от нас отрывались, и мы опять два-три дня шли походным маршем.

Двигались мы довольно интенсивно. Самое большое, что мы проходили в день, – это один раз примерно 38 километров прошли, а так 28–30 километров в течение дня. Это очень тяжелая нагрузка: идем навьюченные, встали где-то около пяти утра, и нужно было километров 8–10 пройти до первого настоящего привала…

Но так продолжалось только до Мазурских озер, когда боев было мало. А дальше уже такие перемещения маршевые кончились, и двигались с другой скоростью – дай Бог, 3–4 км в день.

Как немцы переняли опыт Александра Невского

Это было в первые дни нашего наступления в Восточной Пруссии, когда немцы сменили таблички на дороге. Там были деревушки Кляйн Цолерндорф и Гросс Цолерндорф. Ну, они взяли и поменяли местами указатели: Кляйн – где Гросс, а Гросс – где Кляйн. А мы шли, полуглядя на карту, у немцев таблички, указатели хорошие, поэтому дело облегчалось: чем смотреть лишний раз на карту да еще по компасу проверять, где там север, где юг, проще посмотреть указатель: ага, Кляйн Цолерндорф – нам туда, значит, идем туда. Короче говоря, мы сбились с пути и вместо одного направления пошли по другому и вперлись в заснеженное озеро и чуть там не провалились…

Но уж не знаю, то ли моя врожденная дотошность, то ли что, но я еще до подхода к этому озеру посмотрел на карту и обратил внимание, что, кажется, мы идем не туда. Поскольку я был в прекрасных отношениях с нашим начальником штаба Андреем Кузиным (ответственность за движение лежала на нем), я приостановился – я шел немного впереди со своим взводом – и говорю ему: «Андрей, что-то, по-моему, мы не туда идем». Ну, он, конечно, рассмеялся: «Как не туда?» Я говорю: «По-моему, вот тут надо было идти прямо, а мы повернули влево и пошли не по той дороге, а по этой», – и показываю ему по карте.

Но тут его по какому-то другому делу отозвали, и получилось так, что мы влипли: головной взвод и две передние сорокапятимиллиметровые пушки, которые почему-то шли сразу за ним в голове батальона, начали проваливаться под лед – незаметно мы уже вступили в озеро. В том месте берег был низкий, пологий и буквально сливался с озером, которое было сплошь покрыто снегом, а под ним еще очень тонкий лед… Тут-то Андрюша понял, что дело плохо. Он сразу схватился за карту, меня подозвал, дал понять, что был неправ, не отреагировав сразу, и говорит: «Ну-ка, где мы, по-твоему?». И мы сообразили, что не просто мы в озеро попадаем, а там уже метрах в тридцати начинался такой высокий обрывистый берег, поросший кустарником, – идеальное место для засады, и если б мы все вышли на озеро, нас с этого берега легко бы перестреляли. Я говорю: «Смотри, тут же обрывы, там явно сидят немцы, не просто же так они нас сюда заманили». Тут уже подошел наш комбат Николай Балан: он сразу всё понял, матюгнулся на меня и на Андрея, развернул батальон в боевые цепи и повел на эти обрывы со стороны берега. Там действительно были немцы, правда, не так уж их было много, и они драпанули, как только мы открыли по ним огонь и начали туда двигаться.

Меня тогда представили к ордену Александра Невского, который мне, конечно, никто не дал, но «Красную Звездочку» дали (у меня до этого орденов не было, а там была какая-то иерархия: надо было сначала получить «Звездочку», потом «Отечественную войну», только потом можно было «Александра Невского»). Я помню, что сам комбат и начальник штаба ездили в полк или в дивизию – куда там надо было – и требовали, что поскольку я был «виновником» серьезной победы на льду озера, мне полагается не «Красная Звезда», а орден Александра Невского. Они очень этого хотели, и мне это было очень и очень приятно само по себе, а орден, повторяю, я получил совсем другой – Красной Звезды.

Achtung, Panzern!

[5]

Был еще случай (мало для нас почетный), когда мы так мирно шли, как я рассказывал, по дороге, ожидая, что наше охранение нас поставит в известность, если что-нибудь не так. В этот момент из-за бугра выскочило несколько немецких танков, а танки тихо ходят только в кино, тут они мчатся быстро, точно так же, как автомобили сейчас по проспекту, когда нет пробки. Со скоростью примерно 40–50 километров в час, лязгая, стреляя, они ринулись к дороге… Что тут было делать? Или пытайся по ним стрелять, или делай ноги, если ты пехотинец и у тебя нет пушки. Мы не успели развернуть свою противотанковую артиллерию и ринулись бежать, а танки по нам стреляют и стреляют… Я мчался, как лермонтовский герой:

У меня вообще хорошие были показатели по легкой атлетике, вот я их и проявил… Прыгнул в реку – она была подо льдом, – да так прыгнул, что провалился, еле выскочил на противоположный берег (плаваю я ужасно, а тут еще намокшая шинель) и мчался, пока не домчался до какого-то хутора, где почему-то сидели наши полковые разведчики (которым полагалось бы своевременно доложить нам об этих танках) – они там сидели и пили. Командир взвода разведки, мой такой приятель, матюгнулся: «Ты чего влетел, как с… сорвался? Чего ты такой мокрый?» Я, задыхаясь от бега, только и мог выдохнуть: «Там танки!»

Мне дали полстакана спирта, и ситуация сразу же показалась не такой безнадежной…

Но это был скандальный случай. Я не помню сейчас конкретной даты – это было под деревней Вернегиттен, где-то числа 3–6 февраля, когда немцы организовали контрнаступление и ударили нам во фланг, причем во фланг не только там батальону, полку или нашей 324-й дивизии, а всей 50-й армии генерала Болдина, за что его потом и сняли, и сняли его с формулировкой, что он не обеспечил противотанкового прикрытия. И потом, когда мы двигались дальше, то у нас слева, не давая нам толком идти, грохотали две небольшие пушки. Собственно, они шли с нами и до этого, только на своем месте, в колонне. А когда внезапно появились танки, их просто не успели за несколько секунд привести в боевое положение. Но больше таких случаев, к счастью, не было.

– Куда делись те немецкие танки?

– Пока танки обстреливали голову колонны и мы разбегались, где-то в хвосте колонны артиллеристы все-таки успели развернуть пушки – у них было больше времени. Слава Богу, у нас в полку была истребительно-противотанковая артиллерия прекрасная – 100-миллиметровые ЗИСы так называемые. Видимо, стали по танкам палить из этих пушек. Я сам этого ничего не видел, но думаю, что так и было, потому что танки ушли. Когда я с нашими разведчика ми вылез, и наш полк, наш батальон стал собираться воедино, меня спрашивает Кузин: «Ленька, – говорит, – а сколько раненых, ты мне хоть можешь сказать?» – Я говорю: «Понятия не имею». – «Давай, вперед, и чтобы всех вытащили… А ты, Редькин, где потерял пулемет? – говорит ему Кузин. – Ты мне пулемет притащи!»