Фридрих Ницше. Трагедия неприкаянной души - Холлингдейл Р. Дж. (хорошие книги бесплатные полностью TXT) 📗
Его выступление в защиту Байрона было на самом деле не чем иным, как все более возрастающим беспокойством переходного возраста; эта связь прослеживается весьма отчетливо по отрывку «Евфорион», написанному летом 1862 г. [12] Эта история, которую Ницше справедливо назвал уродцем, представляла собой сборную солянку разного рода «сатанинской» чепухи:
«Поток мягких, отдохновенных гармоний омывает мою душу, – сообщает нам Евфорион. – Я не знаю, отчего мне так грустно; хочется рыдать и затем умереть… Багрянец утра сияет в небесах, потухший фейерверк, навевающий на меня скуку. Мои глаза горят намного ярче, я в страхе, что они прожгут в небе дыры. Я чувствую, что прорвал свой кокон, я ощущаю, как прохожу сквозь него вперед и вперед, и все, чего я жажду, – это отыскать голову Doppelganger, чтобы рассечь его мозг…»
Фрагмент завершается так:
«Неподалеку живет монахиня, которую я иногда посещаю, чтобы насладиться ее добродетелью. Я хорошо знаю ее, с головы до пят, лучше, чем знаю себя. Она всегда была монахиней, стройной и хрупкой, я – доктором. Она живет с братом; они женаты… Я сделал его худым и тощим – тощим, подобно трупу.
Скоро он умрет – к моему восторгу, – ибо я намерен рассечь его. Но сначала я напишу историю моей жизни, ибо она не только интересна, но и поучительна в том, как молодых людей быстро превращать в стариков… ибо в этом я мастер… – Здесь Евфорион откинулся назад и простонал, потому что страдал болезнью позвоночника…»
Бунтарское настроение, чему подтверждением служит сей опус, длилось вплоть до 1863 г. Одно из стихотворений этого года, «Von dem Kruzifix» («Перед Распятием»), изображает пьяницу, швыряющего бутылку шнапса в фигуру Христа на кресте. Конечно, это псевдобайронический жест, но вместе с тем он отражает что-то более глубинное, что поселилось в Ницше, нежели просто беглую фазу его байронического бунта. В апреле 1862 г. в письме Пиндеру и Кругу он писал: «Христианство – исключительно материя сердца… Обрести блаженство через веру – значит всего лишь подтвердить древнюю истину о том, что только сердце, а не знание может сделать нас счастливыми». Приблизительно в то же время он написал для «Германии» очерк под названием «Детство народов», в котором утверждал, что хотя религия и была поначалу признаком творчества народов, но в ее позднейших формах основной ее задачей стало лишить «сей мир» его божественности в пользу «грядущего мира».
«То, что Бог стал человеком, – писал он, – указывает лишь на то, что человеку следует искать блаженства не в вечности, а обрести рай на земле; ложное представление о внеземном мире поставил дух человека в ложные отношения с миром земным: это был продукт детства человека».
Он перестал быть верующим христианином, и с угасанием его веры в христианство пришли сомнения относительно ценности религии как таковой. Наиболее серьезной попыткой выразить эти сомнения стал его очерк «Судьба и история», написанный в марте 1862 г. и представленный обществу «Германия» в апреле:
«Если бы мы могли взглянуть на христианские учения и на историю церкви свободным, непредвзятым взором, нам пришлось бы прийти ко многим заключениям, идущим вразрез с общепринятыми представлениями. Но поскольку мы, схваченные ярмом обычаев и предрассудков своих изначальных дней, задержались в своем умственном (духовном) [Geist] развитии под впечатлением детства… то считаем себя обязанными полагать, что совершаем почти преступление, если выбираем свободную позицию, с которой можем вынести такое суждение о религии и христианстве, которое является надконфессиональным и соответствует потребностям нашего времени. Такая попытка [Versuch] – работа не нескольких недель, а всей жизни. Отважиться пуститься в море сомнений без компаса и штурвала – это смерть и разрушение для неразвитых умов; большинство гибнет в штормах, мало кто открывает новые земли. Пребывая в середине этого непомерного океана идей, зачастую не терпится вновь вернуться на твердую землю».
Он расценивает историю и науку как «единственное прочное основание, на котором можно строить башню рассуждений»; примечательно также, что его разочарование в христианстве и религии не ввергло его в какой-либо иной догматизм и ортодоксию, а оставило в состоянии постоянного сомнения. Он уже называет философское исследование словом Versuch – попыткой или опытом – и прибегает к образу бурного моря при описании состояния неуверенности, свойственного настоящему исследователю, предвосхищая тем самым стиль «Заратустры»:
«Разве ты никогда не видел парус, парящий над морем, округлый и набухший и дрожащий от неистовства ветра? Как парус, дрожащий от неистовства духа, моя мудрость парит над морем (З, II, 8).
Вам, смелым искателям, испытателям [Suchern, Versu-chern] и всем, кто когда-либо плавал под коварными парусами по грозным морям… (З, III, 2).
Море бушует: все в море. Ну что ж! Вперед, вы, старые сердца моряков! Что вам отечество! Наш корабль стремится прочь, туда, где страна детей наших! Там, далеко, более неистово, чем море, бушует наше великое желание» (З, III, 12, 28).
Самое позднее к 1862 г. он сменил религиозную убежденность на ее противоположность и вскоре уже пропагандировал состояние сомнения, постоянно меняющихся взглядов и настроений как желательное само по себе:
«Борьба – это беспрестанная пища души, и она довольно хорошо знает, как извлекать из этого сладость. Душа разрушает и в то же время порождает новое; она неистовый борец, и при этом она мягко перетягивает оппонента на свою сторону во внутренний союз. И самое удивительное то, что она никогда не утруждает себя внешними формами: имена, личности, места, красивые слова, росчерки – все они побочной ценности: она ценит то, что внутри… Теперь я думаю о многом, что прежде любил; имена и люди изменились, и не скажу, чтобы они всегда становились глубже и красивее по своей природе; но совершенно точно, что каждое из этих настроений для меня означало прогресс и что для духа [Geist] невыносимо снова шаг в шаг ступать там, где уже хожено; он хочет двигаться дальше, к великим вершинам и великим глубинам» («О настроениях»).
Можно было бы представить философию власти Ницше как экзегезу фразы: «Борьба – это беспрестанная пища души», а образ ступени – таким, какой он часто использовал в более поздние годы, как, например, в стихотворении «Meine Harte» («Моя жестокость):
(Я должен преодолеть сотню ступеней, / я должен взойти и услышать, как вы воскликнете: / «Как ты жесток! Ты думаешь, мы из камня?» / Я должен преодолеть сотню ступеней, / но никто не хочет быть ступенью) (ВН, Vorspiel 26).
или в позднем афоризме:
«Для меня они были ступенями, я поднимался по ним – и потому должен был преодолевать их. Но они думали, что я хочу успокоиться на них» (СИ, I, 42).
В этом отношении Ницше уже стал самим собой, и интерес творчества периода Пфорташуле состоит в этом предвестии зрелости. Идеи, которые он выражает, конечно, не оригинальны, но это не имеет значения. В известном смысле, в мире мысли нет такой вещи, как оригинальность, есть только новый способ видения и подачи того, что мыслилось ранее: новый синтез ранее разрозненных элементов, новый акцент, внезапный луч, упавший в некий полузабытый закоулок. Воля к власти – это своего рода расхожая идея, значение которой Ницше первым оценил по достоинству; и в его ранних работах важно вовсе не повторение неоригинальных наблюдений, а то, что он уже выбрал путь, которому ему выпало следовать дальше.
