Ангелы мщения (Женщины-снайперы Великой Отечественной) - Виноградова Любовь (читать книги онлайн полностью без регистрации TXT) 📗
Лида была благодарна командирам, «не совавшим в кашу» женщин. Была бы все время на передовой — не вернулась бы с войны. Идти в атаку с пехотой — верная смерть. Артиллерист Николай Никулин, воевавший где-то рядом с ней, записал о такой же, как она, девчонке-снайпере, погибшей в наступлении: «Бежим дальше. Перекресток траншей. Из ямы испуганный голос: „Бегите, бегите быстрей! Здесь простреливается!!“ Еще дальше. Выбиваемся из сил, сбавляем шаг. В траншее труп без ног, с красными обрубками вместо колен. Волосы длинные, лицо знакомое. „Да ведь это снайперша из соседней роты. Та, что пела в самодеятельности! Эх!“ — бросает на бегу передний и перепрыгивает через тело» [74].
«Будете принимать раненых», — приказали Лиде и Ане Шеиновой во время боев у какой-то станции в Новгородской области. Аня, которая считала себя снайпером, заявила: «Я уйду на передовую» — и ушла. Никто ее за это потом не наказывал. А Лида была дисциплинированная и приказы не обсуждала. Пришлось ей на войне и стрелять, и заниматься ранеными, и форсировать вплавь реку Великую, и лежать под такой бомбежкой (где-то в Литве), что сутки нельзя было головы поднять — все лежали и лежали в снегу, чуть не целый день. Наверное, второй немец дался бы ей легче, чем первый, но больше она снайперской работой не занималась. И не надо мне, считала Лида, не мое это дело — убивать.
Советское военное руководство думало по-другому и уже в мае 1943 года приняло решение о массовом обучении девушек на снайперов в специальной школе [75].
Анюту забрали в армию летом 1943 года. Принесли повестку, и прятаться, как некоторые знакомые девчонки, она не стала. Почему призвали ее, а других — нет, она точно не знала, однако, видя, что не прислали повестку Ларисе — дочке директора Заготзерна, сделала определенные выводы. «Она видите из какой семьи, — сказала Аня сама себе. — А нас, видите, много…»
В военкомате, куда она пришла с подругой из своего села — Семанщины Пензенской области, им объяснили о недавнем призыве ЦК комсомола, адресованном девушкам, и дали понять, что хоть и получили они повестки, но все равно могут считать себя добровольцами. Так и написали в бумагах. И так всю жизнь Аня и называла себя добровольцем.
Аня Мулатова окончила в Семанщине девять классов и очень хотела идти в десятый, любила учиться, но школу забрали под госпиталь. Аня с одноклассниками помогали вытаскивать из школы парты, стол учителя и глобус — вот и все оборудование. А немцы уже были под Москвой. Вскоре в школе разместили раненых, и некоторое время на станции даже стоял вагон с ранеными, которых негде было разместить. Аня с подругами ходила читать раненым письма и петь песни, и санитарам девчонки помогали чем могли. Раненых (много было «страшных, тяжелых») очень подбадривали эти посещения.
Аня здорово и с удовольствием пела. У нее было простое лицо с небольшими зелеными глазами и нос не сказать чтобы тоненький, но она была высокая и статная, с густыми-густыми каштановыми вьющимися волосами, которые скручивала в локоны, белокожая и с румянцем во всю щеку. Многие засматривались. Как и у других девчонок, у нее был «свой» подшефный раненый, москвич Володя Шевелев. Какое-то время потом она с ним переписывалась и, когда ее отправили в снайперскую школу, ездила в Москву навестить его мать и тетку [76].
Потом раненых уже не было, но школу так и не открыли, и Аня работала в колхозе счетоводом, помогала семье. От голода спасла семью не она, а сестра Лиза, работавшая в конторе Заготзерно. Лиза выписывала какое-то количество отходов, жмыха, на корм птице и часть брала домой. Дома отходы просеивали, толкли в деревянной ступе и пекли лепешки. Этими лепешками да еще своей картошкой и тыквой в основном и кормились.
Сильнее всех страдал от голода младший брат Володя, подросток, мечтавший: «Мама, я стану летчиком и целый мешок тебе сброшу!» — слышал, что летчики сбрасывают продовольствие тем, кто в нем нуждается…
Уходя в армию, долгих проводов Аня не запомнила. Маминых слез не было, в суматохе все прошло как-то незаметно. Что дочь берут снайпером, мама не знала, да если бы и знала, ничего бы не поняла: она была неграмотная и газет не читала. Дел было навалом, не до слез. О дочери она начала беспокоиться только позже, получая с фронта ее письма. «Милая мама, сейчас ночь, я стою в траншее. Я так скучаю по теплой, мягкой постели».
Узнав, что едет в снайперскую школу, Аня не обрадовалась и не огорчилась. Снайпером так снайпером: что это за профессия, она толком не знала. Думала — что будет, то и будет, что дадут, то и дадут. Могла бы и в связисты. Единственное, не хотела идти в санитарки, боялась крови.
В Центральную женскую школу снайперской подготовки, которую на базе снайперских курсов открыли в подмосковных Вешняках, ехали девушки со всей страны. Среди них было очень много убежденных патриоток, многие, как Клава Пантелеева, приписали себе лишний год, чтобы попасть в армию. Многие, как Тоня Котлярова, проводили на фронт мужей, с которыми только перед войной поженились, и хотели попасть на фронт, чтобы быть к ним ближе. Но большинство девушек были мобилизованы, и выбора у них не было.
Добровольцем по необходимости была Калерия Петрова. Уже началась война, когда она закончила школу в рабочем поселке Лунино под Пензой. Хотела стать учительницей немецкого языка, как мама, но война диктовала свои правила. Главной задачей стало не умереть с голоду, и Каля решила пока что поработать на военном заводе, где давали приличные пайки. Там видно будет. Отец и сестра уже были на фронте, мама, чтобы прокормиться, продавала вещи.
Пайки на заводе действительно давали, но в остальном жизнь адская. Кормили очень плохо, а из продуктов, выданных по карточкам, тетка, у которой Каля поселилась в Пензе, готовить для нее не хотела. Выходных почти не было, и, когда вдруг давали выходной, Калина мама лезла из кожи вон, чтобы как следует накормить дочь. Наевшись до отвала, Каля каталась по полу от страшной боли в животе. Другим девчонкам — только они и работали на заводе — было не легче, но Каля не выдержала одной из первых. Через год взяла и сбежала. Мать была в ужасе: у «органов» имелись и раньше вопросы к их семье. Сама она была купеческой дочерью, муж — прапорщик царской армии, и в тридцатых годах обоих частенько вызывали, допрашивали. Жили в постоянном страхе. Что будет теперь, Калина мать даже не представляла: работающие на военных заводах приравнивались к мобилизованным, бросить завод было равносильно дезертирству. Каля знала, что знакомая девушка за аналогичный поступок попала в тюрьму. Но она больше не могла. Выход нашла мама: пошла к бывшему ученику, теперь работавшему в военкомате, и попросила, чтобы дочь взяли добровольцем. Каля Петрова, не имевшая никакого представления о стрельбе и ни малейшего интереса к этому виду спорта, отправилась учиться на снайпера [77].
«За годы войны ЦК ВЛКСМ провел 73 мобилизации молодежи. Из 800 тыс. направленных им в Вооруженные силы 400 тыс. составляли девушки» [78], — заявляют официальные публикации. Теперь мы знаем, что многие из этих девушек не были добровольцами. Это не умаляет их заслуги перед страной. Не каждой женщине по плечу воевать на фронте наравне с мужчинами. Многие из тех, кого в те годы призвали и отправили воевать связистками, снайперами или зенитчицами, могли больше пользы принести в тылу. Кто знает, сколько деревенских детей во время войны не учились в школах — из-за того, что не было в деревнях учителей?
Клавдии Ивановне Шило, которая в 1942 году была девочкой-школьницей, одной из шести детей в семье, которых в страшной нужде в одиночку растила мать, всю жизнь «сверлил душу» день 2 февраля 1942 года, когда провожали на фронт ее любимую учительницу Любовь Александровну. Молоденькая учительница успела эвакуироваться из Курска до прихода немцев, оставив в оккупации маму и сестер. Как-то прямо на уроке, не в силах справиться с тоской, она в слезах положила руку Клаве на голову и сказала, что такая же ее сестричка «осталась у немцев». Вскоре учительницу призвали на фронт, и в воскресенье ученики из села Егинсай вышли провожать ее: учительницу везли через село. Мама Клавы, связавшая учительнице теплые варежки, попросила остановить сани и пригласила Любовь Александровну в дом. В доме горела коптилка, при свете которой мама резала тыкву, чтобы готовить на следующий день. Вокруг стола сидели братья и сестры Клавы и грызли сырую тыкву. Учительница обрадовалась варежкам и горячо благодарила. Поднявшись, чтобы уходить, она протянула руку к куче сырой тыквы и попросила: «Сергеевна, а можно мне вот этого немножко взять?» Мать Клавы зачерпнула из корчаги кружку кваши и дала ей выпить. Завернула с собой кусочек мамалыги, сваренной из кукурузы и зерновых отходов, и насыпала сырой тыквы прямо в новые варежки. Взглянув на ноги учительницы и увидев, что на ногах у той в эту суровую зиму туфли с галошами, женщина залилась слезами. Но дать все равно было нечего. Выйдя провожать, она взяла с собой домотканое рядно и укутала Любови Александровне ноги, а сверху прикрыла сеном. Позже учительница написала им, что попала под Сталинград, и больше писем от нее не было. «Война смела все следы», — вздыхала мать Клавы, вспоминая об учительнице [79].
