Налегке - Твен Марк (книги онлайн полные версии txt) 📗
ГЛАВА XXXIV
На следующий вечер мы задумали совершить еще одну экскурсию. Нам хотелось, спустившись на дно кратера, подойти поближе к «Северному озеру» (огненно-жидкой лаве), расположенному в двух милях от нашего берега, возле дальней стены кратера. Нас было шесть человек. Дождавшись темноты, мы вооружились фонарями и в сопровождении местных проводников благополучно спустились по головокружительной тропинке, уходящей на тысячу футов в глубину вдоль трещины, образовавшейся в стене кратера.
Вчерашнее извержение поутихло, и дно кратера казалось черным и холодным, однако ступать по нему было горячо; то и дело попадались трещины, сквозь которые зловеще просвечивало пламя. В соседнем котле что-то бурлило, грозясь убежать, и это несколько осложняло и без того непрочное наше положение. Местные проводники отказались следовать дальше, и все, кроме меня и незнакомца по фамилии Марлетт, повернули вспять. Марлетт заявил, что бывал не раз в этом кратере при дневном свете и поэтому думает, что не заблудится в нем и ночью. По его мнению, мы могли — без особого риска потерять подметки — пробежать самое горячее место, какие-нибудь триста ярдов, не больше. Его отвага вселила в меня бодрость. Мы взяли один из фонарей, поручив проводникам укрепить другой под навесом павильона, чтобы он служил нам маяком, на случай если мы заблудимся. Все, кроме нас с Марлеттом, отправились в обратный путь и начали карабкаться по той же отвесной тропе. Мы же пустились вприпрыжку по раскаленному грунту с его огненными щелями и благополучно, лишь слегка подогрев пятки, достигли остывшей лавы. Затем спокойно и не спеша мы принялись перепрыгивать через достаточно широкие и, по всей вероятности, бездонные пропасти, довольно смело лавируя между живописными нагромождениями лавы. Оставив позади себя котлы с кипящим пламенем, мы оказались в сумрачной пустыне, душной и темной. Стены кратера были еле видны, и казалось, они тянулись ввысь до самого неба. Единственное, что радовало глаз, — это звезды, мерцавшие высоко над головой. Марлетт внезапно крикнул: «Стоп!» В жизни своей я не останавливался с такой поспешностью! Я спросил его, в чем дело. Он отвечал, что мы сбились с тропинки. Он сказал, что дальше двигаться не следует, пока мы не разыщем ее, так как рыхлая лава, окружавшая нас, могла подломиться в любой момент, и мы рисковали увязнуть в ней футов на тысячу. Я подумал, что с меня хватило бы и восьмисот, и только собрался поделиться с Марлеттом этой мыслью, как вдруг он частично доказал справедливость своего замечания, провалившись по самые подмышки. Он выбрался, и мы стали с помощью фонаря искать тропинку. По его словам, тут была всего лишь одна тропа, и та еле намечена. Мы никак не могли различить ее. При свете фонаря поверхность лавы казалась одинаковой повсюду. К счастью, спутник мой оказался человеком сметливым. Он рассудил так: о том, что мы сбились с пути, сигнализировал ему не фонарь, а его собственные ноги — он вдруг почувствовал под ногой легкий хруст, сообразил, что это, должно быть, хрустят острые шероховатости лавы, и тут же как-то инстинктивно вспомнил, что на дорожке все эти хрящи давным-давно стерлись; значит, решил он, следует довериться осязанию, а не зрению и, спрятав фонарь за спину, стал шарить ногами по поверхности лавы. Это оказалось мудрым решением. Как только под ногами перестало хрустеть, мы поняли, что снова обрели тропу. Теперь уже мы настороженно прислушивались — не раздастся ли где под ногой коварный хруст.
Поход был долгий, но и увлекательный. В одиннадцатом часу мы достигли «Северного озера» и, усталые и довольные, уселись на огромной полке, образованной лавой и нависшей над самым «озером». Зрелище, представшее нашим глазам, стоило того, чтобы проделать путь и вдвое больший. Под нами простиралось бескрайнее море жидкого огня. От него исходил такой ослепительный блеск, что мы сперва были даже не в состоянии глядеть на него. Это было все равно что смотреть на солнце в полдень, с той лишь разницей, что солнце пылает несколько более белым огнем. По берегам озера, на неравных расстояниях друг от друга, высились почти добела раскаленные трубы, или полые барабаны из лавы, высотой до четырех-пяти футов, а из них били великолепные фонтаны густой лавы и бриллиантовых блесток — белых, красных, золотых; это была какая-то безостановочная бомбардировка, чарующая глаз своим недосягаемым великолепием. Фонтаны, бьющие в некотором отдалении, сверкали сквозь паутинку тумана и казались страшно далеко; и чем дальше от нас загибалась линия огненных фонтанов, тем сказочней и прекрасней они нам представлялись.
Время от времени волнующаяся грудь «озера» под самым нашим носом зловеще успокаивалась, словно набираясь сил для какой-нибудь новой затеи; потом вдруг над ней воздушным шаром вздымался багровый купол расплавленной лавы размером с жилой дом; шар взрывался, и бледно-зеленое облачко вылетало из его сердцевины, подымалось вверх и исчезало, — без сомнения, это была душа праведника, возвращающаяся к себе наверх из случайного плена, куда она попала вместе с погибшими душами. Сам же разрушенный купол с шумом низвергался в озеро, и от места его крушения расходились кипящие волны, которые с силой бились о берег, отчего под нами все сотрясалось. Вдруг от нашей висячей скамьи отвалилась большая глыба и упала в озеро, и мы почувствовали толчок, подобный землетрясению. Был ли это тайный намек, или так только почудилось? Мы, впрочем, не стали это выяснять, а просто ушли.
На обратном пути мы снова заблудились и потратили более часа на поиски тропинки. С того места, где мы находились, был виден фонарь, но мы его приняли за звезду. Порядком измученные, добрались мы до гостиницы к двум часам ночи.
В огромном кратере Килауэа лава никогда не переливается через край, зато в поисках выхода она иной раз пробивает склон горы, производя ужасающие разрушения. Около 1840 года переполненное чрево вулкана вскрылось, и огонь широкой рекой помчался вниз к морю, смывая на своем пути леса, дома, плантации — все, что ни попадалось. Ширина этой реки местами доходила до пяти миль, глубина ее равнялась двумстам футам, а длина — сорока милям. Она срывала целые акры земли прямо со скалами и деревьями и мчала их на своей груди, как плоты. Ночью, отплыв на сто миль в море, можно было видеть багровое зарево потока, а в сорока милях от него, в полночь, можно было свободно читать мелкий шрифт. Воздух был отравлен сернистыми испарениями, наполнен падающей золой, осколками пемзы и пеплом; неисчислимые столбы дыма вздымались вверх, свиваясь в волнистый балдахин, алевший отраженным светом пламени, полыхающего в глубине; там и сям на сотни футов в высоту взлетали фонтаны лавы. Взрываясь фейерверками, они падали кровавым дождем на землю; между тем вулкан содрогался в мощных родовых схватках, изливая свою боль в стенаниях и заглушенном рокоте подземных громов.
В тех местах, где лава вливалась в море, за двадцать миль от берега погибла рыба. Были также и человеческие жертвы: огромная волна прибоя вторглась в сушу, сметая все на своем пути, и погребла под собой множество туземцев. Разрушения, произведенные лавой, были поистине опустошительны и неисчислимы. Не хватало лишь Помпеи и Геркуланума у подножия Килауэа, чтобы сделать историю его извержения бессмертной.
