Архангельское - Грицак Елена Николаевна (читаем книги онлайн txt) 📗
Оставшись без должности, Голицын перебрался в Архангельское, где взялся за деревенское хозяйство с тем же энтузиазмом, с каким недавно занимался делами политическими. Старинный боярский двор не соответствовал вкусам придворного, к тому же бывавшего за границей и знакомого «с тамошними порядками».
Князя раздражал убогий вид сараев, теснившихся рядом с домом. Не нравился ему и сам дом с душными светлицами, громоздкими лавками и столами, сработанными «безруким» деревенским плотником. Он решил построить новое жилище, но уже не на старом дворе, а поодаль, там, где позже была разбита верхняя терраса.
Дом, хотя и был возведен по старинке из брусчатого леса, смотрелся современно и мало чем напоминал боярские хоромы. Помня о европейской моде, хозяин распорядился устроить большой зал с «комлем» (камином) и 13 просторных комнат, украшенных резными дубовыми панелями и холщовыми шпалерами, которые неплохо расписали дворовые художники. Кроме камина, модного, но бесполезного в русском климате, господский дом обогревали 8 печей с изразцами – простыми и с рисунком. Не был забыт и двор, где ровными рядами выстроились лиственницы: сохранившиеся до сих пор, они являются свидетелями ландшафтных начинаний Дмитрия Михайловича.
Еще более смелым нововведением стал сад, вернее, настоящий парк французского типа, широкой полосой протянувшийся от дома до обрыва, откуда не успели убрать крестьянские избы. В середине XVIII века парковые аллеи именовали «першпективными дорогами», обрамляя их, как сделал Голицын, липами и похожими на хлысты штамбовыми деревьями. Несохранившийся голицынский сад послужил основой того великолепного парка, который ныне составляет главную ценность Архангельского. Предполагается, что в расположении «першпективы» не было симметрии: она подходила не к крыльцу дома, а к боковым покоям. Так же, на первый взгляд, хаотично располагались и «партиры», как в официальных документах называли не партеры, а боскеты – в данном случае кусты, подстриженные в виде ровных стенок. Из отчетов управляющих стало известно, что они сформировали малые части парка, заполненные яблонями, грушами и барбарисом.
Несмотря на все старания, планировка усадьбы вначале была невнятной, и неудивительно, если учитывать и недостаток знаний хозяина в области садовой архитектуры, и то, что сад попросту не был закончен.
После смерти Петра I Голицын включился в борьбу за престол, встав во главе старобоярской партии. В этом необычном для себя качестве он в полной мере выказал свое аристократическое высокомерие: к иноземцам и случайным, как ему представлялось, людям относился с презрением, петровской реформе не симпатизировал, хотя сам успел воспользоваться ее плодами. Защищая права Петра II, он выступал против Екатерины I, словно забыв о том, что императрица – презираемая им Марта Скавронская – подписала приказ о его помиловании и восстановлении в чинах. Ему казалось, что управлять страной способна лишь родовитая знать, в данном случае представленная в Тайном совете. Так было и при вдове Петра Великого, и при малолетнем внуке императора, но герцогиня Курляндская Анна Иоанновна, взошедшая на трон благодаря Голицыну, никаких ограничений признать не пожелала. Вначале подписав «Кондиции», по которым ей надлежало распоряжаться в рамках царского двора, оставляя дела государственной важности Совету, она одумалась, «разодрала бумагу» и стала полновластной монархиней.
Ф. Я. Алексеев. Вид Петропавловской крепости и Дворцовой набережной, 1793. Картина из фондов музея-усадьбы «Архангельское»
Голицын покинул политическую арену с гордым видом, сказав на прощание: «Пир был готов, но гости оказались его недостойны! Я знаю, что буду жертвою. Пусть так, но я пострадаю за отечество! Я близок к концу жизненного поприща, но те, кто заставляет меня плакать, будут проливать слезы долее меня». Между тем для самого Голицына как политика это был еще не конец. Настоящая беда пришла 4 марта 1730 года, когда императрица разогнала Тайный совет, отправив в отставку всех его членов.
Дмитрий Михайлович сохранил звание сенатора, однако из Москвы уехал и с того времени постоянно жил в Архангельском. В бытность свою за границей он ознакомился с европейской наукой и завершил образование в Киевской академии. По его поручению с европейских языков на русский были переведены многие исторические и политические труды. В его архангельской библиотеке имелось более 6 тысяч печатных и рукописных книг как на родном языке, так и на «чужестранных диалектах – галанском, шпанском, англицком, швецком», частично переведенных на русский. Не стоит сомневаться, что хозяин все это читал, ведь, в отличие от «бородатых бояр», он владел иностранными языками – не случайно сам Пётр Великий не раз обращался к Дмитрию Михайловичу с просьбой перевести какой-нибудь документ или книгу.
В 1736 году больной и безмерно уставший от жизни Голицын предстал перед судом. Официально его обвиняли в незаконных действиях по делу о наследстве молдавского князя Кантемира, но на самом деле, как было заявлено в манифесте, судили за «коварства и бессовестные вымышленные поступки». Лишив чинов и наград, сенатора приговорили к смертной казни, но Анна Иоанновна заменила плаху заключение в Шлиссельбургской крепости, где он, пробыв совсем недолго, умер.
Родственники, опасаясь той же участи, поспешили сжечь все бумаги. Так в огне погибли архивы и документы, относившиеся к строительству дома и парка. Усадьба вместе с остальным имуществом Голицына перешла к государыне. Была конфискована уже ставшая знаменитой библиотека, большую часть которой передали в Академию наук и Синод, а меньшую разобрали по домам московские дворяне. Опись отобранных книг не составлялась, поскольку чиновники, не зная иностранных языков, не смогли списать даже названия. В имперских архивах указано, что к 1740 году в канцелярии хранилось 2415 доставленных из Архангельского томов. Во время царствования Елизаветы некоторые из них были возвращены сыну опального верховника, Алексею Голицыну, которому вернули и отцовскую усадьбу.
Библиотека
Потомки Дмитрия Михайловича относились к библиотеке с благоговением и так старательно ее пополняли, что к началу XIX века книжное собрание Архангельского насчитывало более 20 тысяч томов, размещенных в 18 разделах. Значительную его часть составляли труды на французском языке, а самым большим был раздел художественной литературы: французские романы, пьесы, переводные сочинения античных и французских философов. Вторым по величине являлся исторический раздел: книги греческих и римских историков, огромные тома по истории европейских и отдельных восточных государств. Среди книг по искусству выделялись роскошные издания крупнейших европейских музеев, и не меньшим великолепием отличались каталоги картинных галерей и модных салонов почти всех столиц Европы.
Т. Тассо. Освобожденный Иерусалим. Книга из библиотеки Архангельского
Многие голицынские книги ценились не столько из-за содержания, сколько из-за своей старины и великолепного оформления. Среди них имелись издания, вышедшие в знаменитых типографиях Дидо (Франция), Эльзевиров (Голландия), Баскервиля (Англия), Альда Мануция и Бодони (Италия). К последней также относилось сочинение Торквато Тассо «Освобожденный Иерусалим» с прекрасными иллюстрациями в полный лист. Уникальными изданиями уже в то время считались французский часослов XV века и Библия Мартина Лютера, выпущенная печатниками Виттенберга в 1565 году, после смерти автора. Коллекцию русских редкостей возглавляли фолиант «Патерик Печерский» и рукопись «Перло многоцветное», изданные в конце XVII века.
Сегодняшняя библиотека в Архангельском считается лучшей среди частных собраний в России. Теперь она принадлежит государству, но находится в ведении музея. Составляющие ее 16 тысяч томов – намного меньше того, чем пользовались последние владельцы усадьбы. Книжное богатство, как и в старые добрые времена, хранится в шкафах из красного дерева, стройными рядами стоящих у стен собственно библиотеки и примыкающих к ней комнат второго этажа. Теперь этот уголок является, пожалуй, единственным местом усадьбы, где не витает дух надменной столичной знати. Ни о чем, кроме тяги к знаниям, не напоминают низкие потолки, полы из некрашеных сосновых досок, чисто выбеленные стены без лепнины и росписей. Сюда можно попасть, пройдя, как положено, по узкой скрипучей лестнице. Самобытность интерьеру библиотеки придают простая мебель и такое же скромное убранство – когда-то роскошь в книжном царстве считалась дурным тоном. Тот, кто украшал эти помещения, если не знал наверняка, то уж точно догадывался о принципе, сокласно которому обстановка рождает настроение. Действительно, в тиши скромных библиотечных залов воображение не рисует балов, пышных праздников и великосветских приемов, здесь все располагает к покою, вдумчивости, серьезному чтению, а теперь еще и к постижению старины.
