Хроника Монтекассини. В 4 книгах - Марсиканский Лев (читать полные книги онлайн бесплатно TXT) 📗
110. На следующий день обе стороны [вновь] собрались, чтобы вести диспут. Когда они вошли и им дали возможность говорить, кардинал Герард сказал: «Поручения вашего благочестия, святейший и непобедимейший император, мы донесли до епископа верховного престола, но он ответил, что никоим образом не может этого сделать, уверяя, что ему легче было бы самому снять священные одежды и попрать их ногами, чем исполнить то, о чём просил император». Итак, император помолчал немного, а затем приказал вести диспут о том, что осталось со вчерашнего дня. Кардинал Герард сказал: «Помнится, я вчера говорил о присяге и верности монтекассинских монахов и ничего определённого не добился. Итак, собираясь говорить об этом деле перед лицом императора, я полагаю не покажется излишним, если я после первого заявления вчерашнего дня ныне вновь оглашу перед всеми волю нашего господина папы Иннокентия. Да будет известно вашему непо-бедимейшему императорскому величеству, что господин папа требует от монтекассинских монахов, чтобы они клятвенно подтвердили, что во всём будут исполнять его волю и во всякое время будут верны и послушны ему и его преемникам. Ибо иначе никоим образом нельзя допустить, чтобы они пользовались божественными таинствами и причащались телом и кровью Господней». На это Пётр Дьякон ответил: «Ясно, что господин кардинал возобновил прения вчерашнего дня и приготовил наши души к повторной схватке. Нам же кажется вполне достаточным противопоставить этому заявлению Божью заповедь о том, что Господь не разрешал клясться ничем, даже головой с волосами. А что касается верности, о которой ведёт речь господин кардинал, то нам кажется излишним требовать от нас клятву по поводу неё, раз до сих пор мы добровольно её соблюдали». А кардинал Герард сказал: «Находясь перед лицом нашего господина Лотаря, непобеди-мейшего цезаря, монах не боится произносить ложь, говоря, что монтекассинские монахи якобы всегда соблюдали верность римской церкви, когда всем, знающим истину, известно, что они до сих пор были раскольниками и, разорвав тунику Христову, избрали себе аббата из раскольников». Пётр Дьякон отвечал: «Честному человеку не пристало обвинять кого-либо во лжи прежде, чем он докажет перед всеми его ложь, дабы самому не быть уличённым во лжи не им, но собственной совестью, когда не сможет тому ничего предъявить. Ибо господин кардинал, когда заявил, что я лжец, показал, что не прав, раз не привёл доказательств моей лжи. Пусть будут приведены доказательства, предъявлены обвинения, если есть что предъявлять, и пусть тогда он уличит меня во лжи, докажет, что я говорю вздор». Тогда кардинал Герард сказал: «Говоря коротко, что как не вероломство вы проявили, когда оставили господина папу Иннокентия и примкнули к раскольнику?». На это Пётр Дьякон ответил: «Скажи, пожалуйста, это мы его оставили, или он нас оставил?». Кардинал Герард сказал: «Поскольку церковь была захвачена раскольниками, а также хищными волками, благочестивейший епископ был изгнан с престола и, оставив таким образом Италию, поспешил в Галлию». Пётр Дьякон отвечал: «Разве не говорил добрый пастырь Иисус Христос, когда описывал различие, вернее, единство, соединяющее в себе пастыря пастырей, что добрый пастырь полагает жизнь свою за овец своих?726». Кардинал Герард в ответ: «Да, и доказал это не только словами, но и делами». Пётр Дьякон продолжал: «И опять-таки сам Господь, описав действия лучшего пастыря, сказал о нравах наёмника: А наёмник, не пастырь, которому овцы не свои, видит приходящего волка и оставляет овец, и бежит727. Веришь ли ты, что это евангельские слова или нет?». Кардинал Герард: «Конечно». Пётр Дьякон: «Должны ли они исполняться римским понтификом?». Кардинал Герард: «Они тем более должны соблюдаться епископом апостольского престола, чем ближе к сердцу он принял их для проповеди другим». Пётр Дьякон: «Что из этого следует? Будет ли справедливый судья пенять овцам, если погрешил пастырь?». Кардинал Герард: «Нет». Пётр Дьякон: «Так не пеняйте монахам, если они, брошенные пастырем, были открыты для нападок врага. Ибо папа должен был, как говорит Господь, не только не оставлять овец, но даже охотно принять за них смерть». На это император сказал: «Насколько ясно показал монах, что если они в чём-то и погрешили, то это вина не овец, но пастыря. Поэтому следует по-прежнему просить милость господина папы, чтобы он вместе с нами простил тех, которые действовали против нас. На этом мы постановляем завершить прения сегодняшнего дня. Ибо мы, занятые государственными делами, не можем долго принимать в них участие. Итак, пусть каждый возвращается к себе, чтобы завтра вновь вернуться к этому состязанию». После этих слов собрание при всеобщем одобрении было распущено.
111. На другой день728, когда благочестивейший император уселся со своими вышеуказанными магнатами, чтобы выслушать то, что осталось, он обратился к войску с такими словами: «Мы не сомневаемся, что всем, живущим в пределах римского мира, известно, с каким великим уважением наши предшественники, а именно римские императоры, почитали Монтекассинскую церковь своим замечательным и особым филиалом и, возвышая, предпочитали её всем монастырям Римской империи, изначально возвеличивая своими грамотами и привилегиями. Господину папе также подобает вместе со мной опекать эту церковь, и да случится это при помощи Божьей после того, как будет положен конец этой тяжбе. Вообще эта тяжба никем и никоим образом не должна была бы ни возбуждаться, ни приниматься, ибо известно, что члены не могут ссориться между собой, голова сказать руке: ты мне не надобна729, или глаз сказать то же ноге или какому-либо из членов; ведь часто самые простые части тела у нас самые нужные. Итак, пусть никому не покажется неподобающим то, что мы решили сделать, и пусть никто не будет обвинять нас в том, будто мы защищаем Монтекассинскую церковь. Ведь случается, что когда мать бьёт в гневе дочь, муж - жену, отец - сына, некто, украшенный добрыми нравами, бросается между разъярённым отцом и дрожащим сыном и спасает сына от неумеренной отцовской порки. Когда же отец придёт в себя, и отцовский гнев обратится в кротость, то разве посетует он на то, что претерпел обиду от этого человека? Напротив, воздаст ему величайшую благодарность за то, что спас сына от его рук. Так и вселенская мать, римская церковь, когда отложит гнев и успокоится, то воздаст благодарность нашему императорскому величеству за то, что мы спасли дочь от её гнева. А теперь обсуждайте то, что нужно обсудить, ибо мы никоим образом не отступим от них, пока не исполнится наше желание». Когда император произнёс это и другое, кардинал Герард сказал: «Слова вашего величества и в то же время просьбы, о святейший император и вечно август, мы, как вы и велели, донесли до папы Иннокентия, но он заявил, что ни в коем случае нельзя допустить, чтобы монахов приняли без клятвы верности». Пётр Дьякон ответил: «Мы полагаем, что достаточно сказали об этом перед лицом господина императора и на основании заповеди Господней, и на основании императорских эдиктов. Однако, если у тебя есть ещё что сказать по этому поводу, говори». Кардинал Герард сказал: «Ты не знаешь, о непобедимейший император, что те, кого защищает ваше величество, сговаривались с Рожером, графом Сицилии, против римской церкви и вашей непобедимейшей императорской власти, и не только сговаривались, но даже предавали их анафеме и низлагали. О неслыханное дело, чтобы связанные связывали разрешённых и разрешали связанных!». На это благочестивейший император, водворив тишину, сказал: «То, что совершили против меня монтекассинские монахи, я охотно стерплю и милостиво их прощаю. А то, что они совершили против римской церкви и господина папы, как мы простили то, в чём они погрешили против нас, так пусть и он простит то, в чём они погрешили против него». Кардинал Герард сказал: «Хотя мы и представляем здесь нашего господина Иннокентия, благочестивого и вселенского папу, такие важные дела мы всё же не можем решить без него». После этих слов собрание с одобрения императора было распущено. Итак, следующей ночью, когда император по обыкновению бодрствовал729a, Пётр Дьякон, пав перед императором на колени, произнёс такую речь в защиту Монтекассинской церкви: «Хотя все смертные, которые живут в Римском мире, служат вам, императорам и князьям мира, вы, императоры, сами служите небу, благочестию, миру и справедливости. Ибо благо в той и другой жизни может быть обеспечено не иначе, как только под руководством таких правителей. Ибо никто не обманет повелителя всего сущего, кому открыты тайны сердец710. Итак, хотя вашему величеству, о непобедимый император, подобает оказывать покровительство всем церквям во всём круге земном, вам всё же особо подобает проявлять и оказывать его Монтекассинской обители и защищать эту церковь против козней тех, которые отказывают нам в праве говорить и ни во что ставят грамоты, пожалованные Монтекассинской обители императорами. И хотя я сам призываю к послушанию и повиновению римскому понтифику, несомненно, что всемогущему Богу следует отдавать предпочтение перед всем. Ибо никто не может счесть для себя обидой, если из почтения к Богу церковному благочестию отдают предпочтение перед смертными. Из-за унижения Монтекассинской церкви весь монашеский распорядок колеблется, шатается, сотрясается и подвергается разным притеснениям. Это из-за тебя, о император, монахи отстранены от своих обязанностей? Из-за тебя, о император, просят и требуют, чтобы монахи принесли присягу? Поэтому мы умоляем вашу милость, о великий триумфатор, чтобы ты не решал, не постановлял и не записывал этого в своих декретах. Разве достойно ваших времён, чтобы достоинство Монтекассинской церкви было унижено, а кардиналам была незаконно дана возможность своевольничать? Нет ничего большего в благочестии, ничего святее и выше в монашеском чине, чем отец Бенедикт. Что ответит Карломан, благочестивый император август? Разве не скажет он тебе: «Я не верил, что власть меня оставит, ибо считал Лотаря справедливым и святым императором; но я не горюю, что власть меня оставила, ибо верю, что власть моя навсегда останется нерушимой главным образом в монашеском благочестии. Я воздвигнул в Монтекассино алтари благочестия, справедливости и кротости, и принёс в жертву эти трофеи от тягот мира. Что большее мог отнять у меня мой враг? Ныне, говорю я, ныне отменяются мои декреты, ныне жестоко поражён я в тело стрелой, ибо римский понтифик осуждает мои установления. Ныне отнимают у меня власть, и, что обиднее всего, делается это римскими понтификами и в присутствии моего брата, императора Лотаря». Ведь кому римский император помогает и угождает больше, чем самому себе, защищая установления своих предшественников и права Монтекассинской церкви? Так пусть никому не покажется тягостным, если мы защитим статус монашеского благочестия. Во всяком случае от блаженного Бенедикта до господина папы Иннокентия насчитывается сто тринадцать римских понтификов, и все они почитали, опекали, любили Монтекассинскую общину, и никто не отвергал её. А теперь, если мы полагаем необходимым следовать почтенным сединам, приведём отца Бенедикта, говорившего: «Славный император, отец отечества, цезарь август, взгляни на годы мои, в которые меня привела долгая старость, и пусть пользуются сыновья моими законами, данными мною им; ибо нет ничего дурного, чтобы они жили по моему примеру. Через них я распространил свой закон на весь круг земной, через них Англия и многие народы обратились ко Христу. В моих руках - их спасение, покровительство, защита». Когда Пётр Дьякон произнёс это и многое другое, то по приказу императора той же ночью отправился в палатку канцлера Бертульфа.
