Перевал Дятлова. Загадка гибели свердловских туристов в феврале 1959 года и атомный шпионаж на совет - Ракитин Алексей Иванович
Город-то известно какой — уральский, рабочий. Народ наш, конечно, простой и сердобольный, но только до известных границ, а потом из-под полы извлекаются разного рода слесарные инструменты (напильники, молотки и зубила) и наглого попрошайку могут отмутузить по «самое не балуй». Поэтому в СССР и нынешней России сбор подаяния во все времена был промыслом не то чтобы слишком опасным, но весьма специфичным, так скажем. При всем своем энтузиазме Кривонищенко собрал бы жалкие копейки… Если кто не знает, подскажем, что конфеты «Мишка на севере» стоили в ту славную пору «победы социализма в основном» (это формулировка XXI съезда КПСС) 180 руб. за 1 кг. — что равнялось стоимости почти 9 бутылок водки. Георгию на полкило таких конфет деньги надо было бы собирать неделю, если не более… Между тем у одного только Рустема Слободина, коллеги Георгия Кривонищенко по работе на «особо режимном объекте», лежало в кармане 300 руб. — конфетами можно было объесться до конца похода.
Глупо повел себя Георгий? Безусловно! И на первый взгляд, и на второй…
Причем глупость его поступка лежит даже не в плоскости реализации бизнес-проекта по сбору денег. Помимо чисто финансовой стороны дела существует еще и так называемый «репутационный ущерб». Для инженера, работающего на особо режимном объекте, он потенциально сулил массу неприятностей. Специалист, имеющий допуск к совсекретным сведениям (а в 1950-х гг. практически весь инженерно-технический персонал атомных производств имел такой допуск. Более секретной была только категория документов «особой важности». К слову, допуска категории «совершенно секретно» не имело подавляющее большинство членов ЦК КПСС, для них допуск к «закрытой» документации ограничивался уровнем «секретно»), должен был быть безупречным во всех отношениях человеком. Это означало как отсутствие вредных привычек (алкоголизма, наркомании, склонности к азартной игре на деньги), так и любых антисоциальных проявлений в поведении (склонности к дебоширству, бродяжничеству, жестокости в семье, нетрадиционной сексуальной ориентации и пр.). Гомосексуалист, например, не имел шансов получить допуск к гостайне и быть оформленным на работу, требовавшую таковой. В подобного рода требованиях режимных органов к персоналу крылся глубокий смысл — человек, ведущий безупречный с точки зрения социальной приемлемости образ жизни, не может стать объектом шантажа, манипулирования и вербовки вражеской разведкой. Подходы противника к такому человеку максимально затруднены.
Автор знает, о чем пишет, поскольку в 1980-е гг. поработал в особо режимном конструкторском бюро и с требованиями к персоналу знаком не с чужих слов. Привод в милицию работника такой организации за нарушение общественного порядка становился настоящим ЧП по месту работы и влек за собою разбор инцидента не только партийной комиссией по дисциплинарным вопросам, но и высшего руководства предприятия. Надо особо подчеркнуть, что речь идет об обычном приводе, закончившемся оформлением протокола о рядовом административном правонарушении. Если же в результате инцидента возбуждалось уголовное дело, то над головой работника воистину разверзались хляби небесные! Жалоба жены на мужа была способна взорвать самую успешную карьеру — и это не преувеличение. Разумеется, написанное не означает, что работники особо режимных организаций и учреждений являлись ангелами во плоти — вовсе нет! Кто-то из них и водочкой баловался, кто-то грешил по женской части, кто-то умудрялся «химичить» с подотчетными материальными ценностями, но для всех этих людей соблюдение принципа «никогда не попадай в милицию» являлось вопросом успеха карьеры и выживания. Поэтому люди грешить-то грешили, но делали это с оглядкой и уж точно не собирали милостыню по вокзалам.
А уж попасться в милицию за попрошайничество и нарушение общественного порядка на вокзале — это просто верх самоубийственного кретинизма! Если бы об этой истории стало известно по месту работы, то вывод дисциплинарной парткомис-сии не сулил бы Георгию Кривонищенко ничего хорошего: либо пьян был, либо просто дурак. И еще неизвестно, кем лучше было оказаться. С работы, может, и не уволили бы одномоментно, тем более что Кривонищенко являлся «молодым специалистом» и трудовое законодательство охраняло его право на труд, но историю эту ему припоминали бы еще долго. Она непременно всплывала бы при любом перемещении по служебной лестнице и напоминала бы о себе многие годы. Проще было сразу самому себе осиновый кол забить в сердце (необходимое уточнение для тех, кто не застал живую КПСС: партийные комиссии по дисциплинарным вопросам при парторганизациях влезали в дела даже тех людей, которые не являлись членами партии и формально были ей неподотчетны. Просто вмешательство это осуществлялось опосредованно — через секретаря комсомольской организации)…
История с задержанием на вокзале была для Георгия Криво-нищенко крайне нежелательна и даже опасна еще и потому, что он постоянно имел при себе финский нож, тот самый, что оказался в конце концов найден на настиле в овраге (напомним, что отступившие от палатки туристы располагали именно «финкой» Кривонищенко, а не Колеватова, которая осталась в палатке, где и была найдена в марте 1959 г. Причем ножны от финского ножа Колеватова были обнаружены на месте постановки палатки весной, после того как сошел снег. К этому в высшей степени любопытному факту — раздельному нахождению ножа Колеватова и ножен от него — мы еще вернемся в свое время!). Особо следует подчеркнуть, что в те годы «нож финского образца» — это потенциальная статья за хранение холодного оружия.
Итак, давайте проведем небольшую реконструкцию и попытаемся понять, как же объективно выглядела ситуация на вокзале в Серове глазами сержанта транспортной милиции, задержавшего Георгия Кривонищенко. 24 января 1957 г. в 7 часов утра некий молодой мужчина начинает приставать к окружающим «с шапкой наперевес», распевая «Из-за острова на стрежень» или нечто в этом духе, требуя денег «на конфеты» и явно паясничая. Человека призывают к порядку, просят угомониться — тот никак не хочет успокоиться, в итоге следует привод в помещение милицейского пикета и… При личном обыске молодого человека (обязательном и неизбежном при любом задержании!) выясняется, что тот имеет при себе «финку» без номера и разрешения органов внутренних дел на ношение. А это в чистом виде статья 182 Уголовного Кодекса РСФСР 1926 г. (с дополнениями от 1933 и 1935 гг.), которая в то времени звучала дословно так: «Изготовление, хранение, сбыт и ношение кинжалов, финских ножей и тому подобного холодного оружия без разрешения Народного комиссариата внутренних дел в установленном порядке — [влечет] лишение свободы на срок до пяти лет с конфискацией оружия». Само же противоправное деяние, выразившееся в приобретении и ношении «финки» без разрешения территориального органа внутренних дел, по классификации той поры определялось как «нарушение правил, охраняющих народное здравие, общественную безопасность и порядок». О как! Именно поэтому умудренные опытом урки предпочитали тогда носить в карманах не ножи, а стамески и молотки, ибо таковые считались не «оружием», а «инструментом». Как говорится, почувствуйте разницу, цена этой разницы формулировок — 5 лет за колючей проволокой! Именно поэтому Александр Колеватов озаботился получением в отделе милиции разрешения на право владения и ношения «ножа финского образца». Ибо всего один привод в милицию с ножом — и репутация летит коту под хвост. А возможно, и свобода.
Интересное кино, правда? Воистину, попал Георгий Кри-вонищенко со своей песней на вокзале, как петух в ощип! А если вспомнить, что неучтенный «нож финского образца» имелся также и у Николая Тибо-Бриньоля, то становится еще интереснее: поход, посвященный XXI съезду КПСС, реально мог закончиться, не начавшись. Группа доехала до Серова и угодила в кутузку из-за наличия у ее членов неразрешенного холодного оружия. Это уже не туристическая группа, а настоящая банда (в милицейском понимании, разумеется). Ребята реально могли застрять в Серове на несколько дней «до выяснения обстоятельств» и необходимой проверки дознавателем. В том случае, конечно, если бы милицейский наряд на вокзале отнесся бы к своим обязанностям как следует, т. е. педантично и по инструкции («Этот клоун с шапкой ваш товарищ? А у вас самих документы имеются? А покажите, что у вас в карманах… А развяжите-ка рюкзаки! Ах, не хотите… ну, пройдемте-ка в пикет, там разберемся»). И поход на Отортен логично завершился бы на вокзале в Серове.
