Черная книга - Эренбург Илья Григорьевич (книги бесплатно без онлайн txt) 📗
В городе имелась многочисленная еврейская интеллигенция: десятки опытных старых врачей — терапевтов, хирургов, специалистов по детским болезням, акушеров, стоматологов; были бактериологи, химики, провизоры, инженеры, техники, бухгалтеры, преподаватели многочисленных техникумов, средних школ, были учительницы иностранных языков, учителя и учительницы музыки, воспитательницы, работавшие в детских яслях, садах, на детских площадках.
Немцы появились в Бердичеве неожиданно: к городу прорвались немецкие танковые войска. Только треть еврейского населения успела эвакуироваться. Немцы вошли в город в понедельник 7 июля 1941 года, в 7 часов вечера. Солдаты кричали с машин: ”Юде капут!”, махали руками и смеялись; они знали, что в городе осталось почти все еврейское население.
Трудно воспроизвести душевное состояние двадцати тысяч людей, внезапно объявленных вне закона и лишенных каких бы то ни было человеческих прав; даже страшные законы, установленные немцами по отношению к жителям оккупированных областей, казались евреям недостижимым благом.
Прежде всего на еврейское население была наложена контрибуция. Военный комендант потребовал представить в течение 3 дней 15 пар хромовых сапог, 6 персидских ковров и сто тысяч рублей. (Судя по незначительности этой контрибуции, она явилась актом личного грабительства со стороны военного коменданта.) При встрече с немцем евреи обязаны были снимать шапку. Невыполнявших это требование подвергали избиению, заставляли ползать на животе по тротуару, собирать руками мусор, нечистоты с мостовой, старикам обрезали бороды. Столяр Герш Гетерман, бежавший на шестой день оккупации из Бердичева и сумевший перебраться через линию фронта, рассказывает о первых преступлениях немцев по отношению к евреям. Немецкие солдаты выгнали из квартир группу жителей Глинищ, Большой Житомирской, Штейновской улиц — все эти улицы прилегают к Житомирскому шоссе, на котором расположен кожевенный завод. Людей привели в дубильный цех завода и заставили прыгать в огромные ямы, полные едкого дубильного экстракта; сопротивлявшихся пристреливали и тела их также кидали в ямы. Немцы, участвовавшие в этой экзекуции, считали ее ”шуточной”: они, дескать, дубили еврейскую шкуру. Такая же ”шуточная” экзекуция была проделана в Старом городе — части Бердичева, расположенной между Житомирским шоссе и рекой Гнилопять. Немцы приказали старикам одеться в ”талес” и ”тфилим” и устроить в Старой синагоге богослужение: ”Молите бога простить грехи, совершенные против немцев”. Дверь синагоги заперли, и здание подожгли.
Третью ”шуточную” экзекуцию немцы произвели возле мельницы. Они схватили несколько десятков женщин, приказали им раздеться и объявили несчастным, что тем, кто переплывет на тот берег, будет дарована жизнь. Река возле мельницы, запруженная каменной плотиной (”греблей”), — очень широка. Большинство женщин утонуло, не достигнув противоположного берега. А тех, кто переплыл на западный берег, заставили тотчас же плыть обратно. Немцы развлекались, они наблюдали, как утопавшие, теряя силы, идут ко дну, — они забавлялись этим зрелищем до тех пор, пока не утонули все женщины до одной.
Примером такой же немецкой ”шутки” может служить история гибели старика Арона Мизора, по профессии резника, жившего на Белопольской улице.
Немецкий офицер ограбил квартиру Мизора и приказал солдатам унести отобранные вещи, сам же с двумя солдатами остался развлечься — он нашел нож резника, предназначенный для домашней птицы, и таким образом узнал о профессии Мизора.
— Я хочу посмотреть твою работу, — сказал он и велел солдатам привести трех маленьких детей соседки.
— Режь их! — приказал офицер.
Мизор думал, что офицер шутит. Но тот ударил старика кулаком по лицу и повторил — ”режь!”
Жена и невестка стали молить и плакать, тогда офицер сказал: ”Тебе придется зарезать не только детей, но и этих двух женщин”.
Мизор упал без сознания на пол.
Офицер взял нож и ударил им старика по лицу.
Невестка Мизора Лия Басихес выбежала на улицу, моля встречных спасти стариков. Когда люди вошли в квартиру Мизора, то увидели мертвые тела резника и его старухи-жены в луже крови — офицер сам показал, как надо действовать ножом.
Население думало, что издевательства и убийства в первые дни происходили не по приказу, и пыталось обращаться с жалобами к немецкому начальству, просить помощи против самочинных расправ.
Сознание тысяч людей не могло примириться со страшной правдой, что сама власть, само гитлеровское государство одобряет все эти чудовищные расправы. Нечеловеческая истина, что евреи поставлены вне закона, что пытки, насилия, убийства, поджоги — все это естественно в применении к евреям — не укладывалась в сознании людей. Они приходили в городское управление, к военному коменданту. Представители немецкой власти с бранью и насмешками прогоняли жалобщиков.
Ужас навис над городом. Ужас вошел в каждый дом, он стал над кроватями спящих, он вставал с солнцем, он ходил ночью по улицам. Тысячи старушечьих и детских сердец замирали, когда в ночи слышался грохот солдатских сапог, громкая немецкая речь. Ужасны были и облачные, темные ночи, и ночи полной луны, ужасным стало раннее утро и светлый полдень, и мирный вечер в родном городе. Так продолжалось 50 дней.
26 августа немецкие власти начали подготовку общей ”акции”. По городу были расклеены объявления, предлагавшие всем евреям переселиться в гетто, организуемое в районе Яток — городского базара. Переселявшимся запрещалось брать с собой мебель.
Ятки — это самый бедный район города, вдоль немощеных улиц с вечными, непросыхающими лужами. Там стоят ветхие хибарки, одноэтажные домики, старые — из осыпающегося кирпича — постройки, во дворах растет бурьян, валяется мусор, кучи хлама, навоза.
Три дня продолжалось переселение. Люди, нагруженные узлами, чемоданами, медленно двигались с Белопольской, Махновской, Греческой, Пушкинской, с Большой и Малой Юридики, с Семеновской, Даниловской улиц. Подростки и дети поддерживали дряхлых стариков и больных. Парализованных, безногих несли на одеялах и носилках. Встречный поток двигался из Загребального района города, находившегося по ту сторону реки Гнилопяти.
Людей поселили по пять-шесть семей в комнату. В маленьких хибарках сгрудилось по многу десятков людей — матери с грудными детьми, лежачие больные, слепые старики. Клетушки-комнаты были завалены домашними вещами, перинами, подушками, посудой.
Были объявлены законы гетто. Людям запрещалось, под страхом сурового наказания, выходить из пределов гетто. Покупать продукты на базаре можно было лишь после шести часов, т.е. тогда, когда базар пустел и никаких продуктов уже не было.
Никто из переселенных в гетто, однако, не думал, что это переселение является лишь первым шагом к заранее разработанному во всех деталях убийству двадцати тысяч евреев, оставшихся в Бердичеве.
Бердичевский житель, бухгалтер Николай Васильевич Немоловский посещал в гетто семью своего друга инженера Нужного, работавшего до войны на заводе ”Прогресс”. Немоловский рассказывает, что жена Нужного много плакала и волновалась по поводу того, что сын ее, десятилетний Гарик, не сможет продолжать с осени занятия в русской школе.
Протоиерей бердичевского собора отец Николай и старик-священник Гурин все время поддерживали связь с врачами Вурнаргом, Барабаном, женщиной-врачом Бланк и другими представителями еврейской интеллигенции. Немецкие власти в Житомире объявили архиерею, что малейшая попытка спасать евреев будет караться самыми суровыми наказаниями, вплоть до смертной казни.
Бердичевские старики-врачи, как рассказывают священники, жили все время надеждами на возвращение Красной Армии. Одно время их утешала весть, якобы, слышанная кем-то по радио, что немецкому правительству передана нота с требованием прекратить бесчинства в отношении евреев.
Но в это время пленные, пригнанные немцами с Лысой Горы, на поле, вблизи аэродрома, там, где кончается Бродская улица и начинается мощеная дорога, ведущая в деревню Романовку, начали копать пять глубоких рвов.
