Тайны сталинской дипломатии. 1939-1941 - Семиряга Михаил Иванович (бесплатные книги онлайн без регистрации .txt) 📗

Наконец, в-четвертых, принятое правительствами СССР и Германии решение о переселении граждан в связи с территориальными изменениями в Польше хотя и декларировалось как добровольное, однако фактически происходило насильственно, что также противоречило соответствующим международным договоренностям.

Крайне негативное впечатление, а то и просто осуждение нашел среди народов и правительств подавляющего большинства стран упоминавшийся выше совместный призыв СССР и Германии к Англии и Франции от 28 сентября 1939 г. о прекращении войны[ 131]. В то же время печать и радио Советского Союза характеризовали этот документ как еще одно усилие советского и германского правительств приостановить кровопролитие и восстановить мир.

Внешнее обрамление этого призыва выглядело действительно привлекательно и могло ввести в заблуждение многих. Но, судя по букве и духу этого документа, он не отвечал «интересам всех народов», ибо его реализация означала бы возврат к Мюнхену и новому «умиротворению» Гитлера, но теперь уже за счет Польши. Попытка возложить ответственность за продолжение войны на Англию и Францию не имеет под собой никакого основания, ибо обе эти страны, их правительства и народы вели оборонительную войну в интересах разгрома гитлеровской Германии и защиты своей свободы и национальной независимости. Что же касается предупреждения о том, что СССР и Германия будут консультироваться о принятии «необходимых мер», то оно носило провокационный характер. Советское руководство в обстановке продолжающейся войны совместно с одной из воюющих стран шло на прямую конфронтацию с другой стороной, подвергая тем самым свою страну реальной угрозе быть вовлеченной в войну. Этот документ являлся еще одним свидетельством того, что Советский Союз фактически вступил в военно-политический союз с Германией.

Годы спустя на Нюрнбергском процессе в своем последнем слове Риббентроп заявил: «Когда я приехал в Москву в 1939 году к маршалу Сталину, он обсуждал со мной не возможность мирного урегулирования германо-польского конфликта в рамках пакта Бриана – Келлога, а дал понять, что если он не получит половины Польши и Прибалтийские страны еще без Литвы с портом Либава, то я могу сразу же вылетать назад. Ведение войны, видимо, не считалось там в 1939 году преступлением против мира…»[ 132]. Кстати, этот абзац не вошел в семитомное русское издание материалов Нюрнбергского процесса.

Советско-германские переговоры, а затем и подписание секретных протоколов к соответствующим договорам в августе – сентябре 1939 г. велись Сталиным и Молотовым втайне от советского народа, партии и ее Центрального Комитета, втайне от депутатов Верховного Совета СССР. Это означает, что они не отражают волю советского народа и политическую, правовую и моральную ответственность за них с советской стороны несет только узкий круг советских руководителей.

Заключенный советско-германский договор нанес большой ущерб международному престижу Советского Союза. Он лег черным пятном на советскую внешнюю политику, подорвал доверие к ней. Обычным явлением с тех пор стала непредсказуемость многих советских внешнеполитических акций, которая за рубежом ассоциировалась с агрессивностью и враждебностью СССР. Внешнеполитические шаги советского руководства, которые следовали после заключения советско-германского договора и под его непосредственным влиянием, как правило, приводили Советский Союз к дальнейшей изоляции.

Мог ли кто-либо предвидеть, что по инициативе Сталина будут прерваны дипломатические отношения с эмигрантскими правительствами ряда оккупированных стран (Чехословакии, Польши, Бельгии, Нидерландов, Дании, Норвегии, Греции). Причем отношения с некоторыми из них были прекращены за месяц, даже за две недели до начала Великой Отечественной войны. В то же время эти правительства нашли приют в Англии.

Своеобразный характер представляли собой в то время советско-югославские отношения. После эвакуации в начале апреля 1941 г. югославского правительства Симовича из Белграда советская миссия оставалась в столице. 8 мая 1941 г. заместитель наркома иностранных дел СССР Вышинский пригласил к себе югославского посланника Гавриловича и объявил ему о решении советского правительства прервать отношения с Югославией, поскольку неизвестно, где находится ее правительство. В первых числах июня 1941 г. члены советской миссии в Белграде покинули страну и через Турцию вернулись в Советский Союз[ 133]. Послам же Бельгии и Норвегии советское правительство 9 мая 1941 г. просто послало по почте соответствующие уведомления. Позднее оно так же поступило с послом Греции.

Защита главных военных преступников на Нюрнбергском процессе пыталась обосновывать так называемую доктрину покорения. Ее суть состояла в том, что поскольку в годы войны оккупированные вермахтом страны были инкорпорированы в состав Германской империи, то установленный в них террористический режим стал якобы уже внутренним делом Германии, не связанным нормами международного права. В связи с этим прецедентом возникает вопрос: если советское правительство прекратило отношения с названными странами, то не означает ли это, что оно признало правомерной установленную в них германскую оккупационную систему, а заодно и порочную «доктрину покорения», на которой она основывалась?

Прекратив дипломатические отношения с эмигрантскими правительствами этих стран, советское правительство вместе с тем сочло возможным поддерживать и развивать политические и экономические отношения с марионеточными правительствами некоторых стран, признавая тем самым «законность» германской оккупации. Так, оно поспешило установишь дипломатические отношения с «правительством Независимого Словацкого государства», а 6 декабря 1940 г., с ним были подписаны договор о торговле и судоходстве и соглашение о товарообороте и платежах. 18 сентября 1940 г., когда датский народ еще не оправился от страшного потрясения, вызванного вторжением в страну германских войск, советское правительство подписало с марионеточным правительством Дании соглашение о товарообороте и платежах. 21 мая 1941 г. был подписан дополнительный протокол к этому соглашению. Несколько позднее, 4 апреля 1941 г., было подписано аналогичное соглашение с оккупированной Бельгией, точнее, с германскими оккупационными властями в этой стране, ибо переговоры вел советник германского посольства в Москве Хильгер, и, как сказано в коммюнике, «при участии генерального директора по внешней торговле и девизам министерства хозяйства Бельгии Жерара». Соглашение о товарооборотах и платежах, заключенное 10 апреля с Норвегией, также подписал Хильгер «при участии и. о. министра торговли, промышленности, ремесла и рыболовства С. Иоганнеса»[ 134]. Подобные экономические соглашения являлись каналами, по которым под видом установления равноправного и взаимовыгодного товарооборота с указанными странами Советский Союз направлял им стратегическое сырье, попадавшее прямо в руки Германии. Сталин поторопился признать дружественное Германии правительство Виши во Франции, а 12 мая – прогерманское правительство Ирака. Даже турецкий посол в Москве доносил в Анкару, что, по его мнению, «Сталин стал слепым орудием Германии»[ 135].

Порочная внешнеполитическая концепция советского правительства в предвоенный период, ориентированная лишь на Германию, убедительно подтверждает ту истину, что любая попытка обеспечить свою безопасность за счет пренебрежения безопасностью других стран неизбежно ведет к непредсказуемым последствиям.

Нарушение национальных законов и международного права со стороны как Германии, так и Советского Союза в один из самых напряженных периодов в новейшей истории было не случайным. Что касается гитлеровской Германии, то этот принцип вытекал из самой сущности теории и практики фашизма. В Советском Союзе его теоретической платформой являлась концепция полного игнорирования правовых норм, что нашло свое особенно яркое выражение в области международных отношений. Немалые усилия для обоснования этой преступной антинаучной концепции приложил Вышинский, который вообще игнорировал примат международной законности. Под его административным давлением советская юридическая наука и практика не видели необходимости в выявлении соотношения международного и внутреннего законодательства. Логическим следствием подобной ситуации было то, что органы государственной власти СССР в своей практической деятельности нередко нарушали и то, и другое.