Происхождение партократии - Авторханов Абдурахман (бесплатные версии книг TXT) 📗
На встрече комиссии Политбюро с Зиновьевым и Каменевым Сталин подтвердил условия, которые им предложили их следователи, в том числе секретарь ЦК по НКВД Ежов. Рассказывали, что Зиновьев выразил опасения, что дав им сыграть ложную роль на процессе, их все-таки расстреляют, и поэтому потребовал от Сталина гарантий. На это Сталин ехидно заметил: «Если вы не верите Политбюро, то какие же вам гарантии, может быть, вы хотите гарантийное письмо из Женевы от Лиги Наций?» В самом деле, со стороны Зиновьева было сверхнаивно требовать каких-то гарантий от Сталина, допуская, что Сталин может их соблюдать. Свидание кончилось заключением «джентльменского соглашения»: Зиновьев и Каменев будут говорить все, что от них требуют, а Сталин и Политбюро им гарантируют жизнь. Состоялся открытый процесс в августе 1936 г., Зиновьев и Каменев, как и все другие подсудимые, виднейшие соратники Ленина — Евдокимов, Смирнов, Бакаев, Мрачковский — честно выполнили условия соглашения. Они рассказывали такие фантастические подробности подготовки убийства Кирова и намеченного убийства Сталина, что читая эти показания, признанные теперь и самим Кремлем ложными, невольно думаешь не только о величии режиссера этой трагикомедии, но и о выдающемся таланте ее актеров играть ложную, трагическую, самоубийственную роль с такой страстью и так убедительно. Да, они сдержали слово, но Сталин не сдержал. 24 августа суд приговорил всех к расстрелу, но была еще маленькая надежда: согласно советскому процессуальному праву, подсудимые имели время в 72 часа для подачи ходатайства о помиловании Президиуму ЦИК СССР, но уже 25 августа, то есть через 24 часа, Сталин предложил расстрелять их. Каменев умер храбро, но больного Зиновьева несли на расстрел на руках. Даже в эти предсмертные секунды он верил Сталину — «Ради Бога, товарищи, ради Бога, позвоните Сталину», — это были его последние слова. Александр Орлов рассказывает, что когда начальник личной охраны Сталина Паукер и другие участники казни Зиновьева и Каменева, восстанавливали перед Сталиным эту сцену смерти Зиновьева, то Сталин долго не мог успокоиться от взрывов хохота (A. Orlov, The Secret History of Stalin"s Crimes, p. 353, London. 1954). Сталин заставил Зиновьева и Каменева сослужить ему перед смертью еще одну службу. Они дали показания, что имели контакт как с группой Бухарина, Рыкова, Томского, Угланова, так и с группой троцкистов (Пятакова, Радека, Сокольникова, Раковского) для совместного шпионажа в пользу Гестапо, подготовки убийства вождей партии и организации захвата власти в Кремле. (Характерно, что в число якобы намеченных «заговорщиками» жертв, Сталин неизменно включал в первую очередь тех членов и кандидатов Политбюро, которые оставались скептиками — Косиор, Постышев, Чубарь, Рудзутак, Орджоникидзе, чтобы убедить их в необходимости «Великой чистки»). Когда группа Бухарина, находящаяся еще на воле, с возмущением начала отводить эти наговоры Зиновьева и Каменева и потребовала очной ставки с ними на заседании с Политбюро, то Сталин применил свой старый трюк: опять была назначена комиссия Политбюро в составе самого Сталина, Молотова, Кагановича и других, на которой должны были быть поставлены лицом к лицу зиновьевцы и бухаринцы. Но на этот раз Сталин блестяще провалился. На в упор поставленный Бухариным вопрос, Зиновьев начал отвечать уклончиво, а Каменев просто объявил, что из того, что говорил на следствии, ничего не помнит. Тем временем, Томский покончил жизнь самоубийством на своей даче в Болшево под Москвой. Считая это самоубийство как раз доказательством «нечистой совести» правых, Сталин предложил Прокуратуре СССР возбудить уголовное дело против Бухарина и Рыкова. Но когда вопрос, по требованию Бухарина и Рыкова, был поставлен на обсуждение сентябрьского пленума ЦК (1936 г.), то большинством голосов они были реабилитированы. Даже Ягода их поддержал. Сталин вынужден был идти на временное отступление. В газетах «Правда» и «Известия» 10 сентября 1936 г. появилась маленькая «хроника» на последней странице: дело против Бухарина и Рыкова за недоказанностью обвинения прекращено. Это была неправда, рассчитанная на успокоение ЦК и партии. Она была и вернейшей маскировкой подготовки уничтожения не столько группы Бухарина, сколько этого самого ЦК. Но для этой роли совершенно не подходил чекистский «педант» Ягода. Тут нужен был чекист абсолютного класса и абсолютной подлости. Ровно через месяц после расстрела Зиновьева и Каменева и через две недели после прекращения дела против бухаринцев члены Политбюро получили из Сочи от отдыхающих там Сталина и Жданова телеграмму от 25 сентября 1936 г. о необходимости назначения Ежова наркомом внутренних дел вместо Ягоды и о необходимости более широко развернуть чистку. В телеграмме сказано: «Мы считаем абсолютно необходимым и спешным, чтобы тов. Ежов был бы назначен на пост народного комиссара внутренних дел. Ягода определенно показал себя явно неспособным разоблачить троцкистско-зиновьевский блок. ОГПУ отстает на четыре года в этом деле» (Хрущев, там же, стр. 18).
Молотов, Каганович, Ворошилов, Микоян, Андреев немедленно провели назначение Ежова. Заодно сняли и Рыкова с поста наркома связи СССР, назначив на его место впавшего в немилость Ягоду. Вот теперь, собственно, и началась «Великая чистка», названная «ежовщиной». Ежов занимал теперь одновременно посты: секретаря ЦК, председателя КПК при ЦК, члена Политбюро, члена Оргбюро, наркома внутренних дел в звании «Генерального комиссара государственной безопасности».
Задача Ежова — наверстать упущенное Ягодой за прошлые «четыре года». Ежов более или менее успешно провел два процесса: «троцкистского центра» Пятакова и «военного центра» Тухачевского. Но проведение третьего процесса — «правого центра» Бухарина — саботировал ЦК.
Решающей гласной проверкой настроений, мыслей и степени готовности членов ЦК поддержать или отвергнуть план «Великой чистки» явился февральско-мартовский пленум ЦК 1937 г. Главные вопросы пленума:
Доклад Сталина «О ликвидации троцкистских и иных двурушников».
Доклад Ежова «Об уроках, вытекающих из вредительской деятельности, диверсий и шпионажа японо-германских троцкистских агентов».
В своем докладе Сталин выдвинул на первый план свою уже упомянутую догму о законах классовой борьбы в советском обществе — он сказал, что тем больше наши успехи в строительстве социализма, чем ближе мы подходим к коммунизму, тем больше классовых врагов, тем сильнее обостряется классовая борьба. Отсюда Сталин делал тот вывод, что массовые репрессии органов власти против «врагов народа» не только неизбежны, но и вполне закономерны. Но так как «троцкистские двурушники» уже все были расстреляны, то Сталин и Ежов сосредоточили свой огонь по так называемым «иным двурушникам», а под этим шифром понимали не только бухаринцев, но и всех членов ЦК, противящихся чистке. После докладов Сталина и Ежова и ставится на обсуждение вопрос об исключении из кандидатов ЦК и об аресте Бухарина и Рыкова. Стало ясно, что Сталин хочет еще раз гласной проверки настроения членов пленума, кто и насколько готов его поддержать. Однако, по свидетельству послесталинского ЦК, и на этом пленуме многие члены и кандидаты ЦК не были согласны со сталинским террористическим курсом. В докладе ЦК XX съезду о «культе личности» сказано: «На февральско-мартовском пленуме ЦК в 1937 году многие члены действительно сомневались в правильности принятого курса в отношении репрессий под предлогом борьбы с «двурушничеством» (Хрущев, там же, стр. 20). Почему же тогда ЦК не призвал своего генсека к порядку, как он это сделал в начале 1930 г. в связи с репрессиями по коллективизации? Ответ послесталинского ЦК гласит: «В чем же причина, что массовые репрессии… начали принимать все большие и большие размеры после XVII партийного съезда? В том, что в это время Сталин настолько возвысил себя над партией и народом, что перестал считаться и с Центральным Комитетом, и с партией. Если до XVII съезда он еще считался с мнением коллектива, то после полной политической ликвидации троцкистов, зиновьевцев и бухаринцев… Сталин начал все больше и больше пренебрегать мнением членов ЦК партии и даже членов Политбюро. Сталин думал, что теперь он может решать все один, и все, кто ему еще были нужны — это статисты» (Хрущев, там же, стр. 17).
