Кони в океане - Урнов Дмитрий Михайлович (лучшие бесплатные книги txt) 📗
Откуда-то возник черный стремительный автомобиль с надписью-молнией «Шериф», с ревом и риском он понесся наперерез общему потоку и лошадям. Все, кто только был на ферме, очутились верхом и тоже полетели стремглав, соперничая с машинами. Но всех опередил паренек Фред. Он был на машине. Он поставил свой «джип» поперек шоссе, наши лошади, волоча за собой остатки экипажа, оторвали у него крыло, но все-таки замедлили ход, и тут же один из всадников, спешившись, повис у них на удилах.
Лежа на обочине, я сообразил, что потерявшая управление и голову тройка выражала, в сущности, ту же идею, только другую сторону, другую форму все той же идеи: «…И сам летишь, и все летит… Дымом дымится под тобою дорога, гремят мосты… Что значит это наводящее ужас движение и что за неведомая сила заключена в сих неведомых светом конях?»
Позднее, когда происшествие превратилось в рассказы о том, как, кто и куда бросился на помощь, я спросил Фреда, что скажет его отец про искалеченный автомобиль.
— Да, — отвечал Фред, — что-нибудь такое он скажет. Ведь он у меня наполовину уэльсец, наполовину ирландец. Представляете себе, что за смесь?
И правда, дня два мы потом Фреда возле наших лошадей на ферме не видели.
Плыли мы через океан, а на вероятный вопрос: «Что хотели бы вы увидеть в Америке?» — у нас готов был ответ: «Ковбоев». И вот мы оказались бок о бок с ними — шляпы, шпоры, кожаные штаны, седла с рогатой лукой, а на луке — лассо. Ковбои как ковбои, как написано в книжках или показывается в кино.
А мы для них были спортсменами. Надо было слышать, как они это произносили: «С-спортсмены»… Хотелось их покороче узнать, а они нас сторонятся.
Нет, вражды не было. Все вежливо, все вовремя, и помощь была, да еще какая!
Помощь была. Душевности не наблюдалось. Пробовали мы найти с ними общий язык прямо через лошадей:
— Ведь все мы конники…
— Мы вам не конники.
— А кто же вы?
— Ковбои.
Это мы и сами видим, но в чем разница? Вы на лошадях, мы — на лошадях… И тут один из них произнес речь.
Долго терпел он, наблюдая наше типично ипподромное шаманство, священнодействие вокруг лошадей: сдувание пылинок, проводки в руках, попоны — чуть только шевельнулся ветерок, теплая водичка по утрам, а главное, не перетрудить работой, лишней ездой! Кто же из конников ездит на лошади? О ней говорят, вокруг нее священнодействуют, а ездить — это… это невозможно вам объяснить.
Этот Томас, старший ковбой, видел, что мы не бездельничаем, толчемся вокруг своих лошадей с утра до вечера, но все это было по-ипподромному, по-спортивному и потому не в его вкусе. Долго терпел ковбой и больше не мог терпеть. Он вообще был немногословен, но, как это бывает с молчаливыми людьми, взорвавшись, не мог остановиться.
— Поймите меня правильно, — говорил Томас, — вы конники, а я ковбой. И лошадь и езду я понимаю как ковбой. Поймите правильно, я не намерен вас обидеть. Мы, люди Северной Дакоты…
Для Томаса, хотя сам он жил на Среднем Западе в Огайо, не существовало ничего, кроме Северной Дакоты, откуда он был родом.
— Мы, люди Северной Дакоты, умеем уважать. Мы говорим так: у ковбоя грязь может быть на сапогах, только не в душе. Я знаю, у вас своя езда, у меня своя. Что лучше, судить не буду. Вам, быть может, следовало остановиться в другом месте, где есть тренеры и они занимаются той же… той же…
Томас искал слова помягче, но, ясно, он хотел сказать «чепухой».
— Поймите правильно, — воскликнул Томас, — я не хочу вас обидеть!
Америку, по словам Томаса, создали не спортсмены, не те, кто ходит теперь с хлыстиками в руках и с важным видом.
— Вы думаете, — продолжал Томас, — что ковбои — это как в кино — паф-паф? Да, сейчас еще ходят у нас с кольтами у пояса. В Северной Дакоте не ходят, а в Южной ходят. И стреляют. Но никогда не стреляли ковбои так, как это показывается в кино!
Стреляли в воздух, объяснил Томас. Жили ковбои в глухих, отдаленных местах, в город приезжали редко, но уж если отправлялись куда-нибудь развлечься, то, возвещая о себе, палили на всю округу. Кроме того, стреляли ядовитых змей, койотов, рысей. Каждая женщина у ковбоев умела взять в руки кольт, чтобы при случае уберечь ребенка от диких зверей и ядовитых гадов.
Так говорил ковбой, а у него, как в песне, и конь хороший есть, и лассо, и кольт, если нужно, будет.
— Поймите правильно, я не хочу заставить всех на свете ездить по-ковбойски! Мы говорим: ничто так не греет душу ковбоя, как конская шерсть. Пусть мой Добрый Гарри не знает ни попон, ни подстилки, ни крыши над головой и нет у него такой родословной с золотыми буквами, какие есть у ваших рысаков, но когда я привез его с собой сюда из Северной Дакоты и у меня его хотели купить, я ответил «Нет». Никто меня больше ни о чем не спрашивал, потому что я сказал только «Нет!». Я сказал «Нет!» потому, что мой Добрый Гарри для меня… он для меня… — тут в самых настоящих ковбойских глазах блеснули самые настоящие слезы, и разговор дальше нельзя было вести.
Мы с доктором дали клятвенное обещание досконально изучить ковбойский образ жизни и езды. Тем более, сказали мы Томасу, что у нас казачья и кавказская езда многим похожа на ковбойскую. Прибежала жена Томаса: услыхав шум и зная про наш решительный разговор, она решила, что мы подрались. Нет, это доктор с Томасом били друг друга по рукам и по плечам.
На следующий день по распоряжению самого Старика мы вылетали в Техас.
Старик, которому доставили мы тройку, не был миллионером, он был мультимиллионером. Иначе говоря, был так богат, что в газетах писали: «Мистер С. не решается отрицать, что его личный капитал составляет больше ста миллионов долларов».
Да, удивительно у миллионеров отношение к деньгам. Одна монетка или миллион в руках — он распорядится любой суммой с одинаковой почтительностью.
— Мистер С., мы остались должны за сено и овес пару центов.
Думаете, опускается рука в карман, вытаскивает сколько захватила ладонь и… Никогда! Как выбирают гречневую крупу, осторожно отысканы два медяка: «Прошу вас!» Еще нам нужно тысячи полторы на перевозку лошадей. «Пожалуйста». Как появились из кармана центы, точно так же отсчитываются тысячи. И на челе его высоком не отразилось ничего…
— А, — сказал Старик при виде наших лошадей, которые после месячного морского простоя ходить на четырех ногах кажется вовсе разучились, предпочитая плясать на двух задних, — в молодости я сам такой был.
Все засмеялись. На следующий день слова эти вместе со смехом появились в двенадцати газетах.
Наш старик был истинно стар. Ни зрение, ни слух, ни — не знаю, что еще там, — не работало у него без мощнейшей вспомогательной аппаратуры, созданной по последнему слову техники. Весь он опутан был проводами, а когда после публичных выездов нашей тройки, на каждом из которых он присутствовал, устраивалась пресс-конференция, к этим нитям добавлялась паутина из проводов от микрофонов.
И вот представьте себе: сидит похожий со своими трубками и антеннами то ли на гигантского первобытного муравья, то ли на механического робота далекого будущего старичок, и у него, чье каждое слово пресса разнесет в прямой пропорции к его состоянию, спрашивают:
— Мистер С., почему связались вы с красными? Что может быть у вас с ними общего?
Юпитеры режут глаза. Напряженная тишина оглушает. Едва слышным, шелестящим, как желтые листья, голосом владелец заводов, газет, пароходов говорит:
— В Советском Союзе интересуются конями. Вот мы и нашли общий язык.
— Но вы, мистер С., — не унимается пресса, — в контакте не только с Москвой. Зачем вы совершили рейс в Гавану? Что нашли вы на Кубе Кастро для себя?
Тишина напрягается еще больше. Кажется, будет взрыв. А механический кузнечик шелестит в десятки подставленных ему микрофонов.
— Даллас — это еще не Запад, — говорил Томас, когда мы приземлились в центральном аэропорту Техаса. — Настоящий ковбойский Запад начинается дальше. Вот куда мы едем, там будет Запад.
