Вторая мировая война. Ад на земле - Хейстингс Макс (серии книг читать бесплатно TXT) 📗
Мало кто мыслил столь трезво, как лейтенант Дэвид Фрэзер из гвардейского гренадерского полка. Тот резко замечал: «Отношение британцев к началу конфликта определялось основными изъянами их психики – слабостью интеллекта и склонностью принимать желаемое за действительное… Жители демократических стран убеждали себя, что в этой войне добро противостоит злу, снаряжались в крестовый поход. Это настроение и раздуваемые правительством этические и идеологические страсти мешали воспринимать войну хладнокровно, как “продолжение политики” – так ее назвал Клаузевиц: действие, направленное на четкую и достижимую цель»31.
Британские пилоты предчувствовали свою злую участь. Офицер Дональд Дэвис писал: «Был чудесный осенний день, я проезжал мимо до боли знакомых мест – Уиттенхэм Клампс, Чилтерн Хиллз – и думал, что недели через три вполне могу быть мертв. Я остановился полюбоваться пейзажем и поразмыслить. Я понял, что, если бы имел возможность вновь сделать тот же выбор, я бы все равно постарался попасть в авиацию»32. Ровесников Дэвиса по всему миру возможность служить в воздушных войсках очаровывала настолько, что они готовы были ежедневно рисковать жизнью ради такой привилегии.
В Вестминстере один из британских министров со снисходительностью гиппопотама приветствовал польского посла: «Повезло же вам! Полгода назад вы бы и не надеялись на помощь Британии!»33 В Польше известие о том, что Британия и Франция вступили в войну, вызвало прилив надежды, тем более что союзники не жалели громких слов. Варшавяне обнимались на улице, пускались в пляс, плакали, гудели автомобили. Перед зданием британского посольства на Уяздовской аллее собралась толпа, люди кричали, пели, попытались исполнить британский гимн «Боже, храни короля». Посол, сэр Говард Кеннард, прокричал с балкона: «Да здравствует Польша! Мы будем бок о бок сражаться против агрессии и несправедливости!»
Такие же бурные сцены происходили возле французского посольства с той разницей, что там поляки пели «Марсельезу». В тот вечер в Варшаве правительственный бюллетень с торжеством возвещал: «Польские кавалерийские соединения прорвали линию немецкой бронепехоты и вторглись в Восточную Пруссию». По всей Европе многие противники нацизма на миг поддались счастливой иллюзии. Михаилу Себастиану, румынскому писателю, еврею, был тогда 31 год. 4 сентября, узнав, что Британия и Франция объявили о вступлении в войну, он удивлялся лишь тому, что они сразу же не начали наступление с Запада. «Чего они ждут? Возможно ли (как некоторые думают), что Гитлер сразу же падет, его сменит правительство военных, которое поспешит заключить мир? Не произойдут ли радикальные перемены и в Италии? Как поведет себя Россия? Что станется с осью – и Рим, и Берлин помалкивают насчет взаимных обязательств. Тысячи вопросов не дают перевести дух»34. Чтобы хоть немного успокоиться, Себастиан решил почитать Достоевского, а затем Томаса де Квинси в подлиннике.
7 сентября десять французских дивизий осторожно пересекли границу с немецким Саарским регионом. Они углубились на вражескую территорию всего на 8 км и остановились: на том и исчерпалась демонстрация сил в защиту Польши. Гамелен полагал, что поляки сумеют сдержать немецкое наступление, пока французы осуществляют свою программу перевооружения. Постепенно народ Польши начал понимать: его бросили погибать в одиночку. Стефан Стажинский, некогда солдат Легиона Пилсудского, а с 1934 г. – любимый варшавянами мэр, славился в том числе и тем, что засадил свой город цветами. Теперь он ежедневно выступал по радио перед горожанами, страстно обличая варварство нацистов. Он формировал спасательные батальоны, призывал тысячи добровольцев рыть окопы, подбадривал жертв бомбежек – вскоре они уже исчислялись тысячами. Многие варшавяне бежали на восток, зажиточные люди променяли автомобили, которые нигде не удавалось заправить бензином, на повозки и велосипеды. Шестнадцатилетний еврей Эфраим Блейхман смотрел вслед колонне беженцев – своих соплеменников, растянувшейся по шоссе, уводившему прочь из Варшавы. Он еще не понимал, какой гибельной опасности подвергаются именно евреи: хотя антисемитизм и свирепствовал в Польше, «худшее, что я испытал до тех пор на себе, – дразнилки»35.
Единственное, что препятствовало неуклонному продвижению немцев, – и люди, и лошади падали от усталости. Младший капрал кавалерии Хорнс заметил, как то и дело спотыкается под ним боевой жеребец Герцог. «Я обратился к командующему отделением: “Герцог выбился из сил!” И едва я произнес эти слова, несчастное животное рухнуло на колени. Мы прошли 70 км в первый день, 60 км во второй, немалый путь по горам, и передовой патруль порой ударялся в галоп… Иными словами, за три дня без передышки проскакали без малого 200 км. Уже давно настала ночь, а мы все ехали»36.
С каждым днем умножались кошмары блицкрига. Варшавское радио все еще играло «Военный полонез» Шопена, а немецкие бомбардировщики и тысяча артиллерийских орудий обрушивали на польскую столицу по 30 000 снарядов в день, повергая прекрасные здания в прах. «Наступила дивная польская осень, – записал в своем дневнике пилот истребителя Мирослав Фериц, ужасаясь этой зловещей иронии. – Черт бы побрал ее красоту»37. Над столицей поднимались серый дым и облако пыли. В руины обратились королевский замок, опера, государственный театр, десятки общественных зданий, тысячи жилых домов. Повсюду – на аллеях, в парках – виднелись еще не погребенные тела и самодельные могилы. Подвоз пищи прекратился, были отключены вода и электричество. Чуть ли не каждое окно зияло провалом, тротуары были усыпаны осколками стекла. К 7 сентября окружение сомкнулось вокруг столицы и ее 120 000 защитников, а польская армия отступила на восток. Главнокомандующий маршал Эдвард Рыдз-Смиглы вместе со всем правительством бежал из Варшавы уже на второй день войны. Мгновенно рухнули коммуникации и система обеспечения армии. 6 сентября почти без боя сдался Краков, 13 сентября пала Гдыня, хотя ее морская база продержалась еще неделю.
Контратака восьми польских дивизий, перешедших 10 сентября реку Бзура западнее Варшавы, ненадолго остановила немецкое наступление. 1500 немцев попали в плен. Курт Мейер из полка SS Leibstandart с невольным уважением и вместе с тем не без снисходительности признавал: «Поляки бьются с невероятным упорством, вновь и вновь доказывая, как они умеют умирать». Вопреки распространенной легенде, польская кавалерия лишь дважды за всю кампанию бросалась на немецкие танки. Один эпизод пришелся в ночь на 11 сентября, когда эскадрон на всем скаку влетел в захваченную немцами деревню Калушин. Из восьмидесяти вступивших в бой всадников уцелело только тридцать три. Немцы же использовали свои конные войска для разведки и быстрого продвижения, а не для боя. Отделение, в котором служил младший капрал Хорнс, продвигалось колонной, выслав вперед двоих всадников – дозорные галопом неслись с холма на холм и оттуда подавали основным частям сигнал, что путь свободен. «Предосторожности ради по гребням холмов рассылались также одиночные всадники. И вдруг мы увидели, как из пыльного облака вырастают незнакомые нам фигуры: приземистые, проворные лошадки с качающимися головами, а на них польские уланы в униформе цвета хаки, длинные пики одним концом упираются в стремя, а другой конец задран к плечу всадника. Блестящие наконечники пик покачивались в такт грохоту копыт. Тут заработали наши пулеметы»38.
Вермахт был по сравнению с противником намного лучше оснащен и вооружен. Небогатая Польша успела обзавестись всего несколькими тысячами грузовиков, военных и гражданских. Государственный бюджет всей страны был меньше, чем одного только города Берлина. Принимая в расчет, как мало было у поляков самолетов и насколько они были хуже немецких, удивительно, что этот поход обошелся Германии в 560 самолетов. Лейтенант Петр Тарчинский попал со своей батареей под интенсивный обстрел в полутора километрах от реки Варта. Он был передовым наблюдателем, но телефон у него отключился, солдаты, высланные на рекогносцировку, возвратились ни с чем. Он не успел сделать ни единого залпа, как его уже окружили и взяли в плен немецкие пехотинцы. Как большинство людей, оказавшихся в подобном положении, Петр старался не пробуждать в своих стражах гнев. «Могу лишь сравнить свое положение с ситуацией человека, который внезапно оказался в окружении могущественных чужаков и полностью от них зависит. Конечно, мне бы следовало стыдиться своего поведения, понимаю». Его повели в плен, по пути Петр прошел мимо нескольких погибших соотечественников и инстинктивно поднял руку, приветствуя их военным салютом39.
