Тайны сталинской дипломатии. 1939-1941 - Семиряга Михаил Иванович (бесплатные книги онлайн без регистрации .txt) 📗

Представители Англии и Франции с интересом восприняли выступление Шапошникова с изложением стратегических планов советского верховного командования. Поэтому странным выглядит ответ Ворошилова на вопрос корреспондента газеты «Дейли геральд», готов ли был СССР «немедленно после начала войны оккупировать Вильно и Новогрудек на северо-востоке, а также Львовское, Тернопольское и Станиславское воеводства на юго-востоке», чтобы из этих районов «оказать полякам военную помощь».

«Это заявление, – подчеркнул советский нарком, – является от начала до конца лживым, автор его – наглым лжецом, а газета, поместившая это лживое заявление своего дипломатического обозревателя, – клеветнической газетой»[ 51]. Трудно понять подобную тональность ответа советского представителя на вполне обоснованный вопрос корреспондента.

Несмотря на трудности в отношениях между СССР и Англией и Францией, все же удалось договориться о начале военных переговоров. Для участия в них были назначены соответствующие делегации. Советскую возглавлял нарком обороны маршал Ворошилов. Во главе британской делегации был главный адъютант короля по морским делам адмирал П. Дракс, во главе французской – член высшего военного совета армии генерал Ж. Думенк. Как позже вспоминал Дракс, 2 августа он получил от лорда Галифакса инструкцию затягивать переговоры до осенней распутицы, когда Гитлер не сможет начать военные действия против Польши[ 52]. Французская делегация получила такие же указания, но с тем обоснованием, что сам факт военных переговоров может произвести соответствующий психологический эффект на Гитлера.

Начавшиеся 12 августа в особняке НКИД на Спиридоновке переговоры к 17 августа зашли в тупик, а еще через неделю и вовсе были прекращены. Ответственность за это несли обе стороны: Советский Союз, имея альтернативу в виде секретных переговоров с германскими представителями, не проявлял готовности к компромиссу; Англия и Франция не верили в способность Красной Армии выполнить возложенные на нее задачи по ведению боевых действий против вермахта. К тому же Польша по-прежнему категорически отказывала советским войскам в проходе через свою территорию для боевого соприкосновения с немецкими войсками.

Предвидя такую позицию поляков, советский генштаб предусмотрел действия Красной Армии не в центре Польши, а через Виленский коридор на севере и через Галицию – на юге. Такое решение: не усложнять отношения с Польшей из-за прохода советских войск через ее территорию – вызвало одобрение военной миссии Франции. Генерал Ж. Думенк сообщал 15 августа 1939 г. своему военному министерству: «Отмечаю большое значение, которое с точки зрения устранения опасения поляков имеет тот факт, что русские очень строго ограничивают зоны вступления [советских войск], становясь исключительно на стратегическую точку зрения»[ 53].

Непоследовательность позиции советской военной делегации заключалась в том, что если в начале переговоров она была готова к компромиссу, то в последующие дни не проявила подобной готовности. Позиция Польши стала для Ворошилова удобным поводом к тому, чтобы, сославшись на нее, прервать переговоры. Именно поводом, потому что раньше, когда германская опасность нависла над Чехословакией, советское правительство столкнулось с той же польской проблемой. Однако тогда оно заявило, что позиция Польши и Румынии не будет помехой для оказания непосредственной военной помощи Чехословакии. Странно, что год спустя эта позиция стала непреодолимым препятствием для заключения военной конвенции против агрессора. Не потому ли, что появилась германская альтернатива, отсутствовавшая в 1938 г.? Маловероятно, чтобы польское руководство настаивало бы на своей прежней позиции, если бы переговоры с его участием после 22 августа были продолжены и оно было бы информировано, что советское верховное командование не направит свои основные силы в центральные районы Польши.

Таким образом, всем участникам тройственных переговоров недоставало должной ответственности перед своими народами и в целом народами Европы, недоставало такой государственной мудрости, которая позволила бы объединиться, чтобы преградить путь к войне или хотя бы отодвинуть ее и изменить соотношение сил в свою пользу. Между тем существовало несколько вариантов решения проблемы. Одним из таких вариантов при должной выдержке и настойчивости могло бы все же быть заключение военного соглашения с западными державами. Но тут сработали по крайней мере два фактора: во-первых, убежденность западных держав в том, что после массовых репрессий Сталина против политических, хозяйственно-технических и военных кадров Советский Союз потерял союзоспособность, т. е. способность взаимодействовать с другими государствами; во-вторых, закостенелый антифранко-английский синдром Сталина, которым умело воспользовался другой диктатор – Гитлер. Поведение обоих диктаторов в сложившейся ситуации было похоже на действия азартных игроков, идущих на обман народов и своего же партнера, на любой риск развязать или содействовать развязыванию мирового пожара ради достижения поставленной эгоистической великодержавной цели. Цена этого риска не принималась в расчет.

Как следствие подобной государственно-эгоистической логики «каждый за себя» подписание тройственного англо-франко-советского договора было сорвано. Черчилль уже в качестве премьер-министра Великобритании в своем первом послании Сталину 25 июня 1940 г. с горечью констатировал: «…Германия стала Вашим другом почти в тот самый момент, когда она стала нашим врагом»[ 54]. Хотя правительство его величества тоже было небезгрешным, но в адрес советского руководства это был, увы, справедливый упрек.

Не зная о планах советского руководства, в Берлине с тревогой ждали вестей из Москвы о ходе советско-англо-французских переговоров. 2 августа 1939 г. Астахов докладывал Молотову, что его вызвал Риббентроп и в течение часа с лишним развивал свою точку зрения на советско-германские взаимоотношения. Он заявил, что основной предпосылкой для их нормализации должно стать обязательство не вмешиваться во внутренние дела другой стороны. «В остальном, – сказал Риббентроп, – мы считаем, что противоречий между нашими странами нет на протяжении всего пространства от Черного моря до Балтийского»[ 55], – докладывал Астахов.

На следующий день Шуленбург посетил Молотова и прямо посоветовал, в каком направлении должен действовать Советский Союз; Германия же, заверил он, не стала бы мешать в реализации его интересов в Прибалтийских странах и в Польше. При этом, однако. Шуленбург подчеркнул, что вхождение СССР в какую-либо комбинацию держав в Европе может создать затруднения для улучшения отношений между Германией и СССР[ 56]. Имелись, конечно, в виду ведшиеся тогда переговоры Советского Союза с Англией и Францией.

10 августа К. Ю. Шнурре без обиняков заявил Астахову, что война Германии с Польшей, «возможно, начнется» и он желал бы знать, какова в этом случае будет позиция Советского Союза[ 57]. Через два дня советский поверенный в делах уточнил, что немцы готовы «непосредственно приступить к разговорам на темы территориально-политического порядка, чтобы развязать себе руки на случай конфликта с Польшей, назревающего в усиленном темпе». Далее Астахов пришел к выводу, что немцы хотят во что бы то ни стало предотвратить эвентуальное военное соглашение СССР с западными державами и ради этого они готовы на такие декларации и жесты, какие полгода тому назад могли казаться совершенно исключенными. Как минимум немцы заявляют об отказе от Прибалтики, Бессарабии, Восточной Польши, не говоря уже об Украине, «лишь бы получить от нас обещание невмешательства в конфликт с Польшей»[ 58].