Остановка в Чапоме - Никитин Андрей Леонидович (бесплатные книги полный формат .txt) 📗
МКПП, МКПП... Голубев тоже говорил о трудностях с МКПП, о беспорядках... А кто говорил еще? При Гитермане в МКПП были приписки, и там же сфабриковали подлог, который навесили на него, а виновные остались в стороне. Ах, вот оно что: ведь еще Стрелков жаловался мне на МКПП, которому было дано "на откуп" строительство базы зверобойки в Чапоме! Да что же это за таинственное МКПП, в котором могут совершаться хищения и пожары, не замечаемые следственными органами?
Тимченко отодвигает папку в сторону.
- Не могу, извините! Захотите - сами посмотрите, как и что тут с нами делали. Для меня всякий раз возвращаться к этим делам - боль нестерпимая, заново все переживаю: и стыд, и бессилие, и злость. Вот, верите ли, если бы я не знал, что вся эта шайка из РКС и "Севрыбы" только и ждет, чтобы я не выдержал, сорвался,- обязательно уже кому-нибудь бы врезал! С Каргиным мы в кабинете сцепились. Не рассказывал вам? Вызвал меня, Гитермана и Несветова, начал на меня орать: "Чтобы духу твоего не было! Я капитанов флотов за пять минут снимаю, а с тобой буду возиться?.." Ну, я тоже не сдержался. Он тех двоих из кабинета выставил, а мы с ним чуть не в рукопашную. Хорошо, кто-то из его замов зашел...
Тимченко смеется. Ему и смешно, и стыдно, а я пытаюсь представить, как эти двое, под стать друг другу, готовы были схватиться за грудки. До этого были друзьями, как говорят, "не разлей вода". Потом какая-то кошка пробежала. Теперь стали врагами, хотя Каргин о Тимченко всегда говорит с досадливым уважением, может быть потому, что знает мою пристрастность к председателю "Ударника".
Это сейчас Тимченко сдержан, глотает таблетки от сердца. Раньше на промысле и в жизни он был заводным и бесстрашным. Рассказывали мне, как однажды с тем же Каргиным отправились они за город на машине Тимченко, лет десять назад это было. То ли на охоту, то ли на рыбалку собрались. Утро. Воскресенье. На площади в одном из новых районов, где проезжают,- толпа. Каргин - видимо, это он кому-то рассказывал - только тогда понял, в чем дело, когда Тимченко уже выскочил и врезался в толпу: в кругу трое в подпитии молотили руками и ногами четвертого. Потом Тимченко сказал, что на него арифметика подействовала: как так, трое на одного?! Двоих он уложил сразу - правой и левой, третьего на какой-то момент потерял из виду. А какая-то бабка с кошелкой ему подсказывает: "Вон он, сердешный!" Тимченко так же разом положил и его, сел в машину и поехал дальше. Только потом заметил, что руки в кровь разбил.
Когда я спрашиваю сейчас об этом Тимченко, тот грустно кивает головой: было.
- А знаете, что тогда Каргин сказал? Посмотрел на меня, на мои руки, отодвинулся и говорит: нет, Тимур, я с тобой больше не поеду! Эдак ни за что в милицию с тобой угодишь... Да, когда-то друзьями были...
В его словах горечь воспоминания и ощущение прошедших лет и событий, которые развели этих двух незаурядных людей.
- Что вам еще сказать? - спрашивает он меня.- В восемьдесят третьем году мы были на грани банкротства. В восемьдесят пятом мы получили четыре миллиона чистого,- он подчеркивает голосом этот факт,- дохода. И народ к нам снова пошел. Видели объявление на дверях конторы: "Колхоз приема на работу не производит"? Оно висит уже полгода. Это значит, что люди чувствуют себя у нас хорошо и не хотят уходить. Значит, мы сохранили колхоз, сохранили людей, а вместе с тем кое-что еще и приобрели... И перестройку на конец почувствовали. Во-первых, помог нам ВОРК своим образованием, тем уже, что отделил нас от "Севрыбы". Теперь Каргину и Несветову стало труднее нас доставать. Опять же не стало Гитермана. Егоров, его заместитель, как я слышал, тоже на пенсию уходит. С базой флота, можно сказать, уже покончено после того, как Савельев свои корабли увел. Мосиенко там последние дни доживает, в МКПП всяких проходимцев тоже меньше стало - уже дышать легче! Так что я в будущее теперь с надеждой смотрю. Вот вам мой итог по прошедшему времени...
Из кабинета Тимченко мы идем в традиционный обход хозяйства. После всего услышанного меня не слишком интересуют колхозные новостройки - они везде одинаковы; чуть хуже, чуть лучше. В своей жизни я их видел достаточно много, однако не отказываюсь, потому что понимаю: председатель хочет продемонстрировать мне зримый итог его победы.
Он показывает новую АТС с городскими номерами, телетайпы, которые появились в результате все тех же бесчисленных комиссий по проверке, ферму на 200 голов и молочный блок - просторные, светлые, удобные, построенные хозспособом. В "Севрыбе" было издано распоряжение: считать колхоз "Ударник" сторонней организацией, его суда на ремонт не ставить. Пришлось за три месяца создать собственную судоремонтную мастерскую, купить в Ленинграде на аукционе старые, списанные станки. Закрыли для колхозников общежитие - купили списанный корабль, поставили на прикол и устроили там общежитие на 30 человек. Голь, как говорят, на выдумки хитра. Строить котельную было не по силам, не было материалов. Тогда купили старый тральщик, поставили его возле берега, а от него в поселок провели теплоцентраль - проблема была решена. Теперь на очереди 36-квартирный дом, трехэтажный, второй этаж уже достраивается, осенью будет сдан и заселен...
Тимченко показывает, рассказывает, как и что делалось, знакомит с людьми, которые, как мне кажется, с любопытством рассматривают меня, прикидывая, каких напастей ждать после визита писателя, а я все еще во власти предыдущего разговора и тех документов, которые успел просмотреть и прочитать.
Неважное впечатление они на меня произвели, скажу я прямо. Ни о какой принципиальности в том конфликте не могло быть и речи, не по делу он шел! Была склока - злобная, мелочная, как если бы травили зверя, который только и хотел, чтобы его оставили в покое. Вместо разума был азарт, вместо спокойствия - улюлюканье, гиканье, тот шабаш, который предшествует "охоте на ведьм", как выразился Каргин.
А ведь все верно! Неужели и начальник "Севрыбы" подспудно чувствовал, что не делом занимаются его помощники? Ведь все это было не против одного Тимченко - против колхоза, коллектива, который заместитель Каргина грозился "загнать в стойло"! А в чем эти люди были виноваты? Они честно, с полной отдачей сил работали даже не столько на себя, сколько на государство, но в какой-то момент терпение их лопнуло, и они сказали: все, ребята, невмоготу, так мы до ручки дойдем, хотим сами за свои поступки отвечать! Вот и все. Это было их право, записанное в Уставе, огражденное законом, на которое никто не мог посягнуть. И все-таки посягнули! Злобно. Изощренно. Долго и мучительно - совсем так, как год спустя взялись за Гитермана. За того самого Гитермана, который был гонителем "Ударника" и Тимченко. Что это - ирония судьбы или закономерность? Я склонен видеть здесь второе. И в первом, и во втором случае перед нами произвол, разница только в уровнях административной пирамиды и силе молота, обрушившегося на жертву.
Может быть, здесь и надо искать отгадку случившегося? Мы привыкли искать причины, подразумевая под этим тот или иной конкретный повод, подменяя одно понятие другим. Поводом для травли Тимченко и его колхоза был вывод колхозных судов из базы флота, но обвиняли Тимченко в том, что он отказывался слепо подчиняться стоящему над ним начальству. И чтобы обвинение выглядело весомым - а что значит "не подчиняется"? Это его право! - аргументировали якобы имеющимися в хозяйстве нарушениями и "неумением работать с людьми" (это Тимченко-то!). Короче, пытались возвести любую напраслину, ни одно положение которой не подтвердилось. Другими словами, возводили на председателя административную клевету, которая, к сожалению, неподсудна, поскольку оправдывается "выполнением обязанностей", "бдительностью", "руководством" и прочими громкими, однако не имеющими никакого положительного содержания словами. И это было тоже не причиной, а следствием.
Причиной был явственно проступавший административный и хозяйственный произвол, который для Тимченко персонифицировался в Несветове, Егорове и Гитермане, точно так же как для Гитермана через год он воплотился в генерал-майоре Данкове, подполковнике Белом, майоре Понякине и во всех тех, кто его "обрабатывал" на допросах и между ними. Произвол страшен тем, что он превращает человека в зверя, причем не только палача, но и жертву, которой приходится обороняться любыми средствами, понимая, что ни о каком законе не может быть и речи. Никто не придет ему на помощь или придет слишком поздно. После того, что я прочитал в кабинете Тимченко, я мог понять, почему Гитерман мог допустить на какой-то момент причастность к своему аресту Тимченко. Речь шла о жизни и смерти, причем не самого Тимченко, а дела его жизни, всего, что он за тринадцать лет вложил в коллектив и в хозяйство. Только вот мог ли он что-то сделать конкретное, когда его самого трясли работники ОБХСС?
