Моя душа состоялась. Дневник Алены - Полюшкина Елена Викторовна (книги онлайн читать бесплатно TXT) 📗
Фланировали с Варей по этажам. Я попивала ликер. Рюмку «уперли» для театралки. Бяки! Надо видеть разное, даже отталкивающее. Размах «Весны священной» я оценила. Но все же главное – музыка. Сама хореография, признаю, своеобразна, выразительна, но вся она – антиэстетика, обезэстетичивание женского тела. Волосатые ноги и подмышки, вспотевшие тела меня шокировали. Я не могла воспринимать сюжет в отрыве от этого внешнего пусть но, как мне кажется, не менее важного аспекта. Приятней все же было «вращаться в обществе». Такая я богемная дрянь. Каюсь.
Есть в этом театре все же свой стиль. Свой «голос»: неумолимый, надрывный, беспомощный. Женская природа образа, скажу не в обиду хореографу, фиксирую как данность. Мужчина все же больше бы уделил внимания именно красоте женского тела. Это даже на подсознательном уровне работает. У Кресника, например, холодно, пронзительно, жестко, но притягательно и как-то наважденчески трагично в своем антиэстетизме. Это только мое мнение, конечно. У Пины иная стихия. Есть претензия сделать ее первобытной, утробной, слепой в своем роковом накале. Но все эти слова я поберегу для кого-нибудь другого, от творчества которого почувствую пламя искренней любви и обожания.
До чего хорошо, все-таки я не пошла на компромисс и не оставила рецензию в редакции «СиШ». Они бы убили ее, а я бы после этого не смогла жить. Жить в ладу с миром. Содрогаюсь при мысли об этом. И бесконечно благодарна небу за правильность сделанного мною шага.
Про Олега хочется писать страстно. Но я подумала, что, в сущности, видела мало его ролей. И в кино, и в театре. Несерьезно? Но если угадать? Для меня это жуткая ответственность.
Меньшиков – это каламбур. Игры и вдохновения. Мнимая легкость от каламбурящей стихии.
«Нижинский» не сразу разбудил меня. Магия этого слова. И я легкое тепло его осознала. Не сразу поняла высоту, открывающуюся будто понарошку, нахлынувшую ритмом живительных строчек и ворожбой голоса, их произносящего. Нет, голос заворожил сразу, заколдовал меня вязью причудливых зимних узоров. И я растапливала стекло мимолетной этой красоты, чтобы взглянуть на первозданное дыхание, их творящее.
18.09. Смотрели с Володей «Семейный очаг». Потом долго разговаривали, съездили в ЦДХ. Домой я попала только вечером, а он поехал в театр на Пину. Интересна будет его реакция.
Как я очарована Трюффо! Любовь сезона. Опять говорили про Мандельштама и идею сценария. Все-таки он хочет делать фильм. Наброски мыслей, но ничего конкретного я не уловила. Меня пока не воодушевляют его планы. Все расплывается. Желание чего-то. Но все невразумительно.
К постановке в ГИТИСе готовит «Феерию» на тему «Балаганчика». Коллаж персонажей, мировых сюжетов, импровизация. Короче, стихия. Из его сумбурных монологов я мало что понимаю, но режиссеру и не нужно, в общем-то, уметь четко объяснять идею. Главное – результат. Постановка. Фильм. Спектакль. С актерами же совершенно особый язык нужен, не столько разъяснений, сколько убеждений показами, а это часто без помощи логики слов. Нужна внутренняя энергия горения. Он – очень рефлексирующий скорпион, как ни странно. Но, пожалуй, именно скорпионы отличаются особой скрытностью и упертостью на своем. Есть исключения, но в большинстве своем это сильные люди. Это не всегда заметно внешне, но… Олег – самый яркий пример.
Две большие сильные «любови» – литература и кино. Все измеряется и оценивается ими.
Пора, наверное, признать свою полную кинематографическую непригодность. Ой, ну как не хочется. Надо реально смотреть на реальный мир. Но если бы я реально смотрела, я бы даже пробовать не стала поступать на театроведение и писать что-то.
До чего я легкомысленная, при всей своей серьезности и рефлексии.
Все-таки театр Пины – не мой. Сейчас расхваливали в вечерних новостях. А я остаюсь при своем. Это антиэстетика профессиональная. Почему в «МН» разгромили Кресника? Он не менее профи. Но, пожалуй, все-таки больше – новатор. От его спектакля у меня впечатление – вспышка нестерпимых каких-то жгучих цветов и пластических фраз, от которых подчас больно сознанию, но которые – жизнь. От театра Пины – и не шок, и не воодушевление, спокойная реакция оценки по заслугам. Бледные телесно-коричневатые пятна, поверхность эмоции размыта. Слепки неожиданных, но не темпераментных, а скорее усталых истерик, движений, бросков. Надрыв, перенесенный в себя? Чтобы поверить в это, нужно усилие. Чтобы не думать об этом – тоже. Театр бледных линий, четких, логичных, оригинальных. Но опять же, мысль, не одушевленная красотой. Чувства, не причащенные живым теплом, оставляют спокойными, не поднимают душу до высот переживания. В конце концов, просто присутствуют, самодовлеют в предлагаемых обстоятельствах. И не требуют большего. Жизнь? Конечно. Пусть продолжается.
19.09. Выживу ли я? Останусь ли невредимой? Все болит. Хочет ли Бог взять меня к себе или наказывает за неправильную мою жизнь? Хотя бы до 30 дотянуть. Мне и этого будет мало, знаю. Любую жизнь, несмотря ни на что. Такая слабая и такая нервная.
Кажется все таким мелким, недостойным в сравнении с возможностью болезни. Клянусь в себе быть достойной лучшего в себе, только бы боль ушла. Я не все сделала. Разве можно всерьез о смерти? Постоянно испытываем судьбу, дрянные людишки, а когда прижмет, умоляем простить. И раз за разом – то же. Но я последний раз обещала. Больше не разрешат. Страшно. Мысли сосредоточены только на боли. Боже, Боже, взываю к тебе, помоги!
20.09. Человек, который вечером, ложась в постель, думает: «Смогу ли я заснуть?» – спрашивает о смерти, который думает: «Смогу ли я проснуться?» – о бессмертии.
Мне всегда легче признать красоту женщины, чем ее талант в искусстве.
«История Адель Г.». Я одновременно испытываю к этой женщине чувство восхищения и презрения. Погубить свое достоинство и возвыситься до таких высот любви. Любовь эта все же порочна. Она забрала душу и разум. И она прекрасна, возвратив отнятое Богу. Обреченная Адель не безвольна. Как в ней совместилось полное отсутствие гордости, самоуважения и горячка порыва, одержимость, сила чувства. Все же сила, но сила эта не человеческая, не женская. Ни один мужчина не выдержал бы постоянного полыхания этой страсти. Она сжигает, как болезнь, ее и все окружающее. Надмирная любовь, обреченная на невоплощение, но не на забвение. Дело не в записях, дневниках, реальности истории, а в той легенде, для которой нет временных и пространственных рамок, и которая возвращается, оживая в новых и новых произведениях искусства.
Разве «Нижинский» не о том же? Любовь слишком огромная, слишком не отсюда. Любовь к балету, к жизни. Кто знает, в чем тут еще дело. Но для нее было мало маленького человеческого сознания. Она вырвалась на свободу. В безумие? Которое выбирает лучших? Это как обряд посвящения. Нечеловеческие страсти и нечеловеческая судьба. Судьба для себя. Они находят, наконец, друг друга и уже никогда не расстанутся. За это надо платить молчанием. Слишком запредельна тайна эта, не осилить пониманием живущих. Миру еще не пришло время сойти с ума. Или вернуться к себе. Но нас оберегают от этого знания.
Адель убивает свою любовь, убивая свой разум. И становится его, переставая быть человеком. Сознания не существует. Все растворилось в чувстве и поглотилось им.
Просто удивительно, в моих старых дневниках (предпоследнем, особенно) безнадежность за безнадежностью, но настойчивым и постоянным рефреном: и все-таки добьюсь, и все-таки талант, и все, все плохое – суета и мимолетности. Плачу и твержу о хорошем, отчаиваюсь, и улыбка тут же умудряется проскользнуть. Самоирония порой. Даже самообладание. Когда писала, казалось, совсем силы духа во мне не осталось, вообще ничего живого. А читаешь сейчас – надо же, бойкая, как удавалось удержаться в себе, не представляю. Но что-то, значит, есть неподдающееся. Несмотря ни на что.
