Иван, запахни душу - Жириновский Владимир Вольфович (бесплатные книги онлайн без регистрации txt) 📗
Мама умерла в мае 1985-го. Я оглянулся на ее жизнь, и мне стало больно: действительно, она ничего радостного не видела. Всю жизнь - унижения и оскорбления.
Это, видимо, была участь всего нашего народа. Мои мать и отец родились в Российской империи, отец - в 1907 году, мать - в 1912 году. И весь этот век они мучились.
Сначала царь и Российская империя, потом революция и гражданская война, потом Великая Отечественная война, и эти вечные переезды, вечные какие-то формальности, паспорта, прописки, можно - нельзя, переместились через всю страну, из Европы в Азию. Умерли раньше времени. И вся жизнь в переездах. Сколько городов, сколько квартир поменяли...
Всю нацию посадили на колеса.
Весь русский народ - на повозке, дребезжа по проселочным дорогам, по ухабам. Весь двадцатый век. И немцев разбили, и в космос вышли. Но разрушили семьи, все устои, потеряли архивы, родственные связи.
Сколько людей перемешалось, потерялось.
А как хорошо было в начале века. Российская империя. И отец, и мать были оба подданными Российской империи. Потом проведут границы, и это будет уже не Украина и не Польша, это будет уже не Пензенская губерния, а Мордовская республика, не город Верный, а Казахская автономия, а потом Союзная республика, и, наконец, независимый Казахстан. За что, за что такая напасть на мою семью? За что такая мука для всего русского народа?
Первый школьный класс. Он мне запомнился тем, что я шёл один, с портфелем, в белом костюмчике, вверх по улице Дзержинского, туда, где я жил, на улицу Дунганскую. Позже ее переименовали в улицу Масанчи.
Евроазиатский город Алма-Ата. Там почти не было ничего азиатского, но география заставляла считать его азиатским. Четыре тысячи километров от Москвы на юго-восток. Китай и Индия были к нам ближе, чем Москва.
Я одиннадцать лет проучился в одной школе. Средняя школа с производственным обучением. Из нас готовили автослесарей 2-го разряда. С 8-го класса мы ходили на авторемонтный завод на практику два раза в неделю. Уходили почти на весь рабочий день, с 8 утра до 16 часов.
Национальный гнёт я испытывал с самого детства. Принимали в институты полуграмотных и совсем неграмотных жителей аулов. Приезжают в город, кошмы трясут, чего только в этих кошмах нет. Люди совсем другой культуры, а их втягивают в городскую жизнь. Они потом тянут родственников из аулов. Дискриминация русских, национальный гнёт повсюду, подавление везде - в экономике, культуре, юриспруденции.
Мы изувечили нашу страну, сделали ее отсталой.
Мы русскую нацию, самую передовую, заставили уйти вниз. Силой заставили. Материально, через законы, через психологическое давление.
И теперь нам говорят, что без иностранцев нам не обойтись, что мы не можем опираться на самих себя. Это же беда. Это я видел мальчиком, как начиналось. У меня был внутренний протест заложен в душу.
Я закончил 11 классов, и мы в последний раз сфотографировались всем классом, и у меня есть фотографии класса за каждый год. Мы расстались. После школы все, в основном, остались в Алма-Ате, в другие города уехали два-три человека, в том числе и я.
И были девочки в нашем классе и в параллельном, которые мне чем-то нравились, были свидания, были поцелуи, звонки, встречи. Были эти юношеские переживания, очень чистые, а потом все это перегорело.
Прибытие в Москву.
Нужна адаптация, и опять материальные затруднения, опять койки, общежития, вся эта коммунальность, когда по четыре человека живут в одной комнате.
Снова эти общие туалеты, столовые, снова общественное питание, да и тяжелая учеба в языковом вузе, где много новых дисциплин, высокие требования, - сразу всё это надавило на тело и душу восемнадцатилетнего юноши.
И в то время, когда нужно было влюбляться без памяти, встречаться с девушками, я сидел за учебниками. А потом уже, в 20-21, это было не то, что-то изменилось, как-то упустил я этот особо ранний прилив любовной лирики, некому было меня правильно настроить, и это, конечно, в чём-то обеднило мою душу.
Может быть, сыграла роль и любовь к матери. Я ведь рос без отца. И всё, на что была способна моя детская душа, было направлено на мою мать, я очень её любил. И не мог себе представить, что она умрет или куда-то исчезнет.
Наверное, весь потенциал любви захватила сыновняя любовь к матери, в том числе и потенциал любви юноши к девушке. Ведь душа одна, любовная энергия одна, а направленность была вся к матери. Я любил ее. Очень любил. Это была двойная любовь, тройная. Двойная - потому что за отца, а тройная - потому что я видел ее страдания. Я очень ей сочувствовал, иногда я видел её слёзы, спрашивал: «Мама, почему ты плачешь?». А она отвечала: «Вырастешь, сынок, потом поймешь». И потом я понял, как тяжела была ее жизнь.
Меня рано стали волновать социальные проблемы, и я покупал книги: основы политических знаний, основы экономики, философии.
В то время выходили популярные книги по общественным наукам. Я их читал, мне хотелось их читать. Я стал думать о будущей профессии.
Самое первое желание - мне хотелось стать военным офицером. Два моих старших брата были в армии, может быть, это как-то влияло.
Воинские части проходили мимо нашего дома - кавалерия, военная техника, просто солдаты. Это производило сильное впечатление на меня, мальчика. Очень много тогда выходило фильмов про войну. И военная тематика меня подталкивала к тому, чтобы я стал офицером, закончил военное училище.
Потом меня потянуло к юридической специальности, захотелось быть следователем. Видимо, фильмы про преступников, убийц, воров, следователей тоже меня взволновали.
И, наконец, третья направленность - стать дипломатом.
Один из родственников, муж двоюродной сестры, как-то сказал: «Володя, поезжай в Москву, поступи в МГИМО, стань дипломатом. Вот это жизнь».
Действительно, внешняя политика меня интересовала. Я рассматривал долго географический атлас, меня привлекали другие страны, я любил уроки географии. Меня тянуло к политике. Философия, экономика, внешняя политика, социальные проблемы, национальный вопрос - всё это я уже как-то ощущал на себе, на практике. В конечном счете, всё перебродило, и я решил ехать в Москву, поступать если не в МГИМО, то в его восточный вариант - Институт восточных языков при МГУ.
Это был гуманитарный вуз, уже не было нелюбимых предметов математики, физики, химии, биологии. Были только гуманитарные.
Хотя и здесь были нелюбимые. Допустим, введение в спецфилологию и вообще филологические дисциплины мне не нравились.
История мне нравилась, но факультет назывался - историко-филологический. И почему-то я попал на филологическое отделение. Почему я не написал в заявлении: история - Турция, а написал; турецкий язык - литература? Оказался на филологическом отделении. Тоже была ошибка. И слава богу, что попал на турецкое отделение, а ведь мог бы и на монгольское, и на вьетнамское, или какой-нибудь африканский язык: бамбара или малинке.
Приезжаю в Москву и, что вы думаете, опять вижу нацменов. Живу в общежитии - они там во всю гуляют, шикуют: деньги, вино, девочки. Ничего не делают. На всякий случай им троечки ставят.
Приезжает национальный кадр, сын Председателя Совета министров Грузии - ничего не делает! Я с отличием заканчиваю - меня в армию. Они на тройки - их на загранработу. Что ты будешь делать?
Приезжаю к туркам, они мне жалуются: кто у вас работает? Кого присылаете? Вот ваш турецкий язык - это турецкий язык. А у них... Всё это я видел в учёбе, в работе, в загранработе - всюду. Везде я сталкивался с тем, что идёт губительная «национальная политика».
А теперь Россию называют «империей», упрекают нас, что мы, русские, «жили за счет других народов», подавляли их «самосознание», их национальную гордость», захватили всюду власть.
Сначала мы кухарок пустили к управлению государством, потом чабанов. И вот сегодня мы имеем отсталость.
Однако, вернемся к МГУ.
Был я и в студенческом лагере Джемите под Анапой, на Черном море, в Пицунде - в ущелье, в доме отдыха под Москвой - Красновидово, от МГУ, лыжные прогулки, опять были танцы, какие-то знакомства с девушками.
