Восхождение Запада. История человеческого сообщества - Мак-Нил Уильям (читать книги полные txt) 📗
Итак, расширение сферы индийской культуры на север вдоль побережья Индокитая привело к тому, что индийская и китайская цивилизации встретились. Разумеется, их противоборство было недолгим, поскольку, когда Китай вышел из состояния распада, в котором он находился после падения династии Хань, и возобновил имперскую экспансию в Аннам (Северный Вьетнам), прямое влияние Индии уже начало идти на убыль в отдаленных землях Великой Индии, созданной вне пределов метрополии в период Гуптов. Восстановление влияния доиндийских культурных традиций сыграло свою роль в этих изменениях. Вдобавок ко всему коммерческая энергия индийцев в VII в. стала быстро иссякать, и конкуренты-мусульмане начали вытеснять индийских купцов из южных морей. Следовательно, уход Индии из Юго-Восточной Азии создал некоторое подобие буферной зоны между культурными областями Индии и Китая. Эта буферная зона все еще существует, но только потому, что изначальное индийское проникновение стимулировало народы Юго-Восточной Азии стремиться к уровню цивилизации их более древних соседей, таким образом отчасти заполнив заметный социо-политический вакуум [605].
Во времена Гуптов индийские корабли, несомненно, изучали побережье Африки и вели там торговлю; этнологи определили различные следы их пребывания там. Таким образом, народы Суданской Африки вплоть до побережья Гвинеи на западе, похоже, обязаны важными элементами своего сельского хозяйства индийским и индонезийским кораблям и поселенцам, которые, возможно, в начале христианской эры ввели в обиход на Африканском континенте такие культуры, как ямс, таро и бананы [606].
2. ВОСТОЧНОЕ СРЕДИЗЕМНОМОРЬЕ, ИРАН И ЦЕНТРАЛЬНАЯ АЗИЯ
Индийское торговое и культурное проникновение в Юго-Восточную Азию совпало по времени с ослаблением торговых связей с Египтом. Ухудшение положения в римском мире из-за эпидемий и войны уже само по себе могло быть принципиальным фактором, сдерживавшим торговлю в регионе Красного моря; но новообразованные арабские и эфиопские государства также ограничивали эту торговлю, вымогая непомерные поборы с купеческих кораблей, пытающихся пройти через Баб-эльмандебский пролив [607]. В то время как прямая торговая связь между Индией и Средиземноморьем шла на убыль, просвещенные круги Александрии проявляли живой интерес к мудрости и возможностям «гимнософистов» из Индии.
Не нужно далеко искать причины поначалу удивляющего хронологического сдвига между апогеями экономического и интеллектуального общения Индии со Средиземноморьем. Выразительность абстрактной индийской мысли, аскетизм, исповедуя который, индийские святые достигали мистических видений, предлагали жизненные модели и мировоззрение, которые согласовывались с концепциями благородных философов греко-римского мира и поддерживались ими. В век, когда жестокое насилие и эпидемии разрушали социальную вселенную римского мира, а различные религии спасения добивались признания среди простого народа, оптимистический рационализм греческой философской традиции казался крайне неуместным для объяснения происходившего. Как мог рассудительный человек принять, например, стоическую доктрину превосходства естественного права, когда прихоть и случай так явно определяли действия римских политиков, в то время как империю сотрясали гражданские войны, многочисленные узурпации власти, нашествия варваров. В такие периоды индийская мистическая философия, прямо обоснованная сверхрациональным видением трансцендентального бытия, которого каждый мог достичь с помощью соответствующих тренировок и самодисциплины, казалось, предлагала верный путь к истине. Ключевой фигурой для пробуждения контактов между греческой и индийской высокоинтеллектуальными традициями, похоже, был Аммоний Саккас (ум. 242), который, возможно, сам был родом из Индии и, вероятно, учил Плотина (ум. 270), великого реставратора языческой философии, и Оригена (ум. 254?), первого методического богослова христианской церкви. В любом случае многие наиболее важные доктрины Плотина созвучны Упанишадам, тогда как вполне реальные платоновские корни его философии воспринимаются как более отдаленные [608].
В пределах христианской традиции следы индийского влияния менее заметны. Догматическая религия, провозгласившая монополию на истину божественного откровения, не могла признать наличия внешнего влияния. Нет никаких очевидных доказательств того, что христианство, когда оно в первые века нашей эры медленно вырастало из доктринальных споров, позаимствовало что-либо важное из индийской мысли. Различные другие восточные верования, широко распространенные в римском мире — гностицизм в особенности, — по-видимому, были более открыты индийским идеям, хотя на гностицизме также очень заметен иранский отпечаток [609].
С другой стороны, то, что можно назвать «стилем святости» в христианстве, имело многочисленные сходства с обычаями и представлениями, распространенными в Индии. Экстремальным проявлением христианского стремления к святости служит пример сирийских святых-столпников, проявивших в деталях своего аскетического поведения индийское влияние [610]. Важнее ответить на вопрос: испытало ли христианское монашество влияние традиций индийских аскетов? Вряд ли можно ожидать документальных подтверждений заимствования; и все же популярные истории о доблести индийских святых могли предоставить христианским монахам идеи и помощь в их собственном стремлении к святости и блаженству [611].
В Вавилонии и Иране первые сасанидские монархи (после 226 г.) покровительствовали возрожденному зороастризму как части повторного утверждения персидской культурной независимости. Как следствие, Иран и Месопотамия, в отличие от Китая, не смогли стать плодородным полем для миссионерской деятельности буддистов. Чувство гордости не позволяло персу воспринять индийские культурные модели, пока те не приняли эффективную местную маскировку. Это ничего не проясняет в культурной и религиозной истории Ирана и Месопотамии, которые остаются загадочными вопреки усилиям современных ученых реконструировать доктрины и организацию сасанидского зороастризма и таких соперничавших с ним вероучений, как манихейство и маздакизм. Мы можем предположить, однако, что индийские мотивы были более явственны в землях Сасанидов, чем на римских территориях. Более того, в восточной части Персидского царства буддийские монастыри продолжали цвести, как они цвели во времена Кушанской империи и, возможно, еще раньше. Дальше на восток по Великому шелковому пути в оазисах бассейна реки Тарим буддизм активно процветал в 200-600 гг. Под эгидой буддийских монастырей смешанная культура, где индийские элементы сохраняли верховенствующее значение, распространилась через всю Центральную Азию и оказала воздействие на громадные массы самого Китая [612].
3. КИТАЙ
В Китае принятие буддизма и индийской культуры поражает тем, что этот сложный процесс продолжался около четырех веков и сопровождался тонкими взаимодействиями между индийскими идеями и старыми китайскими традициями, в частности даосизмом. Главным обстоятельством, которое сделало Китай готовым серьезно принять буддизм, стал болезненный распад институтов империи династии Хань и явная тщетность конфуцианского пути, который так действенно соединялся с этими институтами в эпоху Хань. Во время, когда ожесточенная борьба различных группировок за трон сначала вызвала первое социальное восстание тяжело угнетаемых крестьян (начало 184 г. н. э.), а затем привела к политической раздробленности, когда узурпаторы, захватчики-варвары и местные военные вожди вступили в борьбу за наследие империи, конфуцианские наставления казались все более далекими от политической реальности. Беспокойные умы стали искать другие способы объяснения вселенной [613].
605
В добавление к книгам, которые цитировались отдельно, я консультировался: R.C. Majumdar, Ancient Indian Colonization in South East Asia (Baroda: University of Baroda Press, 1955); Majumdar, The History and Culture of the Indian People, II, 651-58; III, 631-44.
606
Тот факт, что Мадагаскар населен в основном людьми, говорящими на индонезийском языке, чьи предки должны были мигрировать через Индийский океан с Борнео или других индонезийских островов, служит яркой демонстрацией возможностей простых судов перевозить людей на большие расстояния через спокойные южные моря. Возможно, мигранты следовали вдоль побережья Южной Азии, а не прямо пересекали открытый океан; но пока не обнаружено следов их промежуточных стоянок - если таковые существовали. См. George Peter Murdock, Africa: Its People and Their Culture History (New York: McGraw-Hill, 1959), 212-71; James Hornell, «Indonesian Influences on East African Culture», Journal of Royal Anthropological Institute, LXIV (1934), 325 and passim; G.W.B. Huntingford, «The Hagiolithic Cultures of East Africa», Eastern Anthropologist, III (1950), 119-33.
607
Когда пошлины стали слишком высокими, товары в Персидский залив могли доставляться караванами. Расцвет Пальмиры в III в. был частично вызван движением по этому торговому пути, но он был разрушен в 273 г., и последующие затяжные войны между римлянами и персами должны были прервать торговлю на длительный период даже более эффективно, чем паразитизм государств, контролировавших Баб-эль-Мандебский пролив.
608
См. Emile Brehier, La Philosophic de Pbtin (Paris: Boivin & Co., 1923), pp. 107-34; Jean Filliozat, Les Relations exterieures de L’Inde (Pondicherry: Institut Frangais d'Indologie, 1956), pp.27-30, 51-58.
609
До недавних пор почти не были известны подлинные источники, позволявшие ученым изучать мысли гностиков с помощью чего-нибудь менее темного, чем христианская полемика. После Второй мировой войны впечатляющие рукописи, найденные в Египте, открыли совершенно новые возможности, но политические и другие обстоятельства помешали их немедленному и полному использованию. См. Jean Doresse, The Secret Books of the Egyptian Gnostics (New York: Viking Press, 1960); Eva Meyerovitch, «The Gnostic Manuscripts of Upper Egypt», Diogenes, No.25 (1959), 84-117; Robert M.Grant, Gnosticism and Early Christianity (New York: Columbia University Press, 1959); Hans Jonas, The Gnostic Religion: The Message of the Alien God and the Beginnings of Christianity (Boston: Beacon Press, 1958).
610
См. Hippolyte Delehaye, Le saints stylites (Brussels: Societe des Bollandistes, 1923), pp. cxci-cxcv.
611
Важность индийского влияния на монашество и другие аспекты христианского благочестия как слепо принимались, так и безрассудно отрицались. См. краткое изложение научных мнений, собранных Henri de Lubac, La Recontre du Buddhisme et de L’Occident (Paris: Aubier, 1952), pp.9-27. Мнение о значительном индийском влиянии на христианство было очень распространено 50 лет назад. См. Richard Garbe, India and Christendom: The Historical Connections between Their Religions (LaSalle, 111.: Open Court Publishing Co., 1959); Ernst Benz, «Indische Einflbsse auf fruhchristliche Theologie», Akademie der Wissenschaften und Literatur (Mainz), Abhandlungen der Geistes- und Sozialwissenschaftlichen Klassey No.3 (1951), pp. 172-202; Mircea Eliade, Le Yoga (Paris: Payot, 1954), p.412; Karl Heussi, Der Ursprung des Monchtums: Geistesgeschichte des antiken Christentums (Munich: Carl Beck Verlag, 1955), I, 523-29.
Еврейские общины аскетов, такие как в Кумране, и библейские сообщения о древних пророках, которые пребывали в пустынях, явно предлагали христианским монахам другие и очень важные модели. Но еврейские прецеденты, насколько я знаю, никогда не признавали, что итогом аскетического поведения должно быть блаженное видение Бога, что давно установили индийские аскеты. Более того, психические явления, вызванные постом и другими физическими лишениями, не казались сами по себе безошибочно видениями божества. Индийские прецеденты и интерпретации таких экспериментов в теологическом и трансцендентальном смыслах могли тем не менее быть важным абсолютным ключом для первых христианских мистиков. Мне кажется, в таком несколько общем и неподтверждаемом значении индийское влияние на раннее христианство имело огромную важность.
612
Roman Ghirshman, Begram, p. 100; Sir Aurel Stein, On Central Asian Tracks (London: Mac-millan & Co., 1933); Albert von LeCoq, Auf Hellas Spuren in Ostturkestan (Leipzig: j.C.Hinrichs, 1926).
613
Различные усилия по оживлению старых китайских философских школ отражали банкротство конфуцианского учения периода династии Хань даже до того, как буддизм начал продвигаться в вакууме, который создали события в китайской культуре. См. детальный анализ, данный в работе: Arthur F.Wright, Buddhism in Chinese History (Stanford, Calif.: Stanford University Press, 1959), pp.20-31.
